К 70-летию со дня рождения
Имя и искусство народного артиста СССР, выдающегося молдавского певца Михаила Ивановича Мунтяна широко и хорошо известно любителям классической музыки и оперного театра на просторах нашей бывшей общей страны. Ещё в советские времена голос Мунтяна звучал по городам и весям «одной шестой», с восторгом встречали его золотой тенор в самых разных уголках Советского Союза, а гастроли Молдавского театра оперы и балета с его участием проходили с неизменным триумфом. Не менее впечатляющий успех и признание обрёл замечательный артист и за рубежом, объехав с оперными и концертными гастролями весь земной шар. Безусловно, романские народы, к каковым принадлежат и молдаване, благодаря своему южному происхождению и исключительной благозвучности языков всегда лидировали в мировом вокале, певцы из этих стран — естественные фавориты оперного искусства. Но даже на этом фоне подлинного пиршества голосов случай Мунтяна — особый.
Заслуги Мунтяна хорошо известны: огромный оперный и камерный репертуар, сорокалетнее служение Молдавской Опере, пропаганда классического искусства на родине и пропаганда молдавского искусства и культуры сначала по всему СССР, а затем и во многих странах мира, высокие звания, награды, премии, многолетнее преподавание в Молдавской академии музыки и плеяда замечательных учеников, сегодня поющих на многих мировых сценах. В своём кратком очерке автор не будет сосредотачиваться на перечислении регалий — абсолютно заслуженных, а сконцентрируется на своих личных, сугубо субъективных впечатлениях от встреч с выдающимся певцом и человеком.
Мне, к сожалению, не довелось слышать в театре Михаила Мунтяна в прежние годы, и позже «очных» встреч было немного. Представление об искусстве певца я имел по записям, которые были доступны, — увы, немногочисленным. По ним и сложилось моё заочное представление, заочное знакомство с творчеством знаменитого певца, артиста недюжинного темперамента, с красивым и ярким голосом. Приезжая в Кишинёв на фестиваль Марии Биешу уже в последние годы, мне посчастливилось вживую увидеть и услышать две больших работы мастера на оперной сцене.
Первой из них стал Ричард из оперы Дж. Верди «Бал-маскарад». В этой опере у тенора роль особая. Этому типу голоса в романтических опусах традиционно отводится первое место, но Ричард выделяется даже на этом фоне. Ричард — настоящий властелин положения, король сцены, это премьерство в самом высоком понимании этого слова. Такую партию-роль полноценно и убедительно может сделать только опытный артист, которому по-настоящему есть, что предъявить публике — прежде всего вокально-сценическое мастерство, абсолютную уверенность в своей неотразимости и своей власти, и одновременно умение пользоваться этой властью не во вред другим, умение сохранять подлинное благородство помыслов и дел. Нечасто встретишь на мировой сцене исполнителя, отвечающего всем этим требованиям.
И именно такое решение роли даёт Михаил Мунтян: спокойный, размеренный, полный самообладания, немножко ироничный и по-отечески снисходительный, певец с первого выхода даёт почувствовать, «кто в доме хозяин» — его права неоспоримы и непоколебимы, но они принадлежат человеку, хотя и сильному, но не опасному, а в высшей степени благородному и ответственному. Зрелый муж, герой, умудрённый опытом — а такое прочтение эта партия допускает в полной мере — герой Мунтяна способен и на нежность, на трепетное чувство, его любовь к Амелии не выглядит погоней за ускользающей молодостью, но полна подлинных эмоций, сильных страстей. Рассудительность, взвешенность решений, думы о вверенной стране сочетаются в этом губернаторе с лёгкостью и шуткой, подчас игривостью, немножко лукавством — чувства и эмоции этого человека очень свежи, глубокомыслие и жизненная трезвость не притупили остроты восприятия и пылкости, свойственной молодости. Воистину этот тот Ричард, которого всегда ждёшь от оперного театра — в котором всего в меру, в котором сочетаются вот такие, казалось бы, противоположные вещи.
Царить на сцене в этой партии Михаилу Мунтяну даёт не только доскональное знание роли, вживание в образ, но и абсолютная вокальная свобода, вокальное совершенство, которым он овладел много лет назад и которое позволяет ему оставаться на сцене вне всяких подозрений. Михаил Мунтян — певец большого стиля, большой оперы: именно образы романтических героев мейнстримного репертуара — из опер Верди, Пуччини, других веристов — его естественная территория, где максимально возможно раскрытие всех граней таланта знаменитого вокалиста. Его Ричард производит впечатление совершенства, полного соответствия замыслу великого композитора. Но не только эта роль хороша у Мунтяна.
Каварадосси в «Тоске» — герой совсем другого плана. В нём нет размеренности и стратегии, расчета и мудрости: он — сама страсть, порывистость. Это человек искусства, художник, который живёт импульсами, чувствами, вдохновением, снисходящим свыше. Как и у Ричарда по отношению к Амелии, любовь Каварадосси к Тоске — не первая в жизни, но сильная и страстная, способная на большую жертву. Опытному артисту Мунтяну легко создать такой образ, ибо он владеет всем арсеналом необходимых для этого средств, приёмов, но в то же время и сложней — Каварадосси более молод, менее зрел, чем Ричард, тут необходима обострённая свежесть чувств, экзальтация, увлечённость, в большей степени свойственная молодости.
Гоняться за молодостью, искусственно «молодиться» — дело бесполезное, совершенно не достижимое: очень легко оказаться смешным, нелепым. Мунтян не уподобляется некоторым коллегам по цеху (причём даже более чем именитым, с мировой репутацией), которые оказываются именно в такой ситуации: он делает своего Каварадосси молодым прежде всего вокально, и тем абсолютно решает проблему возраста. Гибкая кантилена, свежесть звучания, отсутствие возрастных шероховатостей и потёртостей, по-прежнему красивый, узнаваемый тембр — возникает вокальный театр, где герой бесспорно молод и горяч, совершает необдуманные, но истинно благородные поступки (и тут он — младший брат Ричарда), он — настоящий вольнодумец Марио Каварадосси! Всё остальное гармонично дополняет убедительный вокальный образ: умение носить исторический костюм, грациозность и живость движений. Не возникает и тени сомнения, что артист опоздал с этой ролью, берётся не за свой дело: Каварадосси — его партия по-прежнему, как и сорок лет назад, на дебюте на оперной сцене.
Когда автор этих строк впервые планировал поездку на фестиваль М. Биешу, изучая его афишу, то испытывал смешанные чувства. С одной стороны, радость — возможность наконец-то услышать именитого Михаила Мунтяна живьём, да ещё и в полноценном спектакле. С другой — опасения: а вдруг уже слишком поздно? Что если время певца прошло? Ведь это бывает очень часто, гораздо чаще, чем наоборот: совсем немногие вокалисты, особенно знаменитые, чья творческая жизнь состоялась, способны вовремя уйти со сцены, не разрушать собственную легенду немощным пением, в котором едва угадываются «остатки былого величия».
Мои опасения оказались совершенно напрасными, и во второй раз, спустя два года, я ехал в Кишинёв уже совершенно смело, более того, с немалым энтузиазмом, поскольку предстояло вновь встретиться с искусством Михаила Мунтяна. Голос певца через сорок лет карьеры пребывает в великолепной форме: он ярок, красив, могуч, пластичен, у певца превосходные — твёрдые, даже обжигающие верхние ноты, что для тенора-премьера вещь совершенно необходимая.
Голос Михаила Мунтяна — лирико-драматический тенор, но с годами драматическая, тёмная краска стала в нём превалировать, что сделало певца незаменимым на родной сцене исполнителем героического, прежде всего, итальянского репертуара. Кроме того, право на это даёт собственно красота тембра, тёмного, вишнёво-шоколадного окраса, абсолютно органичного в итальянском репертуаре. Сольный диск певца «Vincero!», выпущенный в 2010 году, даёт некоторую ретроспективу его ролей. Радамес, Ричард, Альваро из «Силы судьбы», Туридду, Калаф при всём разнообразии ролей и тонкости нюансировки в развитии образов относятся к одному типу романтических героев итальянской оперы: страстных, решительных, мужественных. Мунтян исполняет их в настоящей итальянской традиции, с блеском школы, полученной в именитом миланском театре «Ла Скала»: с яркими верхними нотами, с голосом, подлинно расцветающим в верхнем регистре, с превосходной широкой кантиленой, на большом дыхании, гибко и мягко следуя плавности вокальной линии — главной добродетели итальянской вокальной классики. Всех этих героев отличает яркая чувственность, предельная экспрессия, открытость душевных порывов, эмоциональная «честность». Им не столь свойственны полутона, они несколько прямолинейны, но не одномерны, поскольку артист предлагает нюансовое разнообразие, динамическое развитие образов даже в пределах одной арии. Мастерски показана смена настроений, состояний, например, в ариях из «Аиды» или «Силы судьбы»: от безудержной страсти к элегической меланхолии.
Особняком стоит романс Неморино из «Любовного напитка» Доницетти: это нетипичный образчик бергамасского автора, здесь Доницетти ближе всего подошёл к эстетике своего современника великого мелодиста Беллини. Кантилена Мунтяна здесь почти совершенна, но она совсем иная, чем в ариях Верди и Пуччини — уже нет столько страсти, густоты звука, голос звучит также красиво, но более экономно, сдержанно, что отвечает другому стилю — стилю раннеромантического бельканто.
Рядом с итальянками неожиданно звучат партии другого репертуара. Ария Смита из «Пертской красавицы» Бизе, несмотря на русский текст, доносит французский шарм и утончённость, здесь эмоции не столь плакатны, не столь открыты, есть зазор, дистанция в выражении чувств. Герой целиком во власти меланхолии и даже яркие верхушки расцветают иначе, чем в итальянских ариях — они более мягки и изысканны. И в итальянских ариях Мунтяна нельзя заподозрить в силовой манере — при всей мощности звукового потока, но французская ария сразу даёт нам портрет тонкого лирика, мечтателя, романтика не стихийного, но рафинированного.
Ариозо Ленского спето с присущей русской манере теплотой и задушевностью, сердечностью, эмоции более сдержанные, не такие открытые как в итальянках, но и не столь рафинированы как во француженке. Природное богатство тембра, некоторая свобода в использовании портаменто добавляет русской арии цыганскую слезу, что не смотрится вычурно, а наоборот, воспринимается весьма естественно в контексте русской дворянской культуры, олицетворением которой является мечтательный поэт Владимир Ленский.
Вторая половина диска — неаполитанские песни Куртиса, Каннио, Кьяры, Тальяферри и других. Исполненные под аккомпанемент оркестра (молдавские коллективы, дирижёры — А. Самоилэ, А. Гершфельд, Г. Мустя) они подаются, тем не менее, совершенно иначе, нежели арии — менее пафосно, менее театрально, более лирично и камерно, хотя всё с тем же блеском технических возможностей певца. И главное — в каждой из них есть своё настроение, своя изюминка, делающая их совершенно непохожими, самобытными, и оттого исключительно интересными.
Какие бы произведения ни пел Михаил Мунтян, во всех них чувствуется личность певца — человека глубокого, думающего, эмоционально богатого. Мне посчастливилось делать с Михаилом Ивановичем большое интервью, а также иметь с ним продолжительные частные беседы. И в официальной обстановке, и в дружеском разговоре поражали две вещи: во-первых, абсолютное отсутствие «звёздности», самомнения (притом, что, конечно, цену себе артист знает хорошо), претенциозности, дистанции — при всегда исключительных такте и интеллигентности, и, во-вторых, глубокие мысли, рассуждения, причём не только на музыкально-театральные темы. О вокалистах, особенно о тенорах, есть расхожее мнение, что в большинстве своём их интеллектуалами не назовёшь. Однако это точно — не про Михаила Мунтяна: его вокальное совершенство, его выдающиеся певческие достижения не мешают ему быть мыслителем. Нет, не философом в каком-то научном смысле слова, а именно человеком думающим, анализирующим действительность, человеком неравнодушным к судьбам родины, культуры, наконец, человечества. Ведь яркий гуманистический посыл его творчества в конечном итоге несёт благо всем людям, вне зависимости от возраста, национальности и прочих признаков — всем, кто слушает удивительно притягательное, гармоничное, одновременно интеллектуальное и эмоциональное пение выдающегося артиста.
