Минорный вечер с РНО под музыку Сен-Санса
Плетнев вышел на сцену с каменным лицом и, ссутулившись, обреченно встал за пульт. Магическая отрешенность его облика, в которой нельзя было найти ни загадочности, ни решительности, ни вообще какого бы то ни было определенного состояния, моментально рождала колоссальное напряжение. Плетнев дирижировал наизусть.
Романтическая программа концерта, полностью посвященная Сен-Сансу, оказалась острой психологической сагой — триптихом, что, конечно, перегрузило и без того пафосный романтизм его музыки. А изначально заданная в тот вечер тематика злого рока неумолимо обострялась и к концу концерта дошла до психологического срыва.
Сначала Российский национальный оркестр сыграл «Пляску смерти».
Она стала наподобие увертюры ко всему действу, предопределившей сквозную интонацию обреченности и трагического фатализма. Не осталось и намека на тот ироничный образ Смерти в стихотворении Анри Казалиса, вдохновивший Сен-Санса на сочинение романса, а затем и симфонической поэмы. Кровожадное прочтение «Пляски» подготовило слушателей к настоящей «бойне» — скрипичному концерту.
Концерт № 3 для скрипки с оркестром си-минор, посвященный Пабло Сарасате, — образец изысканной драматической лирики Сен-Санса.
Павлом Милюковым он был сыгран так, будто каждым движением смычка скрипач приговаривал тысячи невинных людей к смерти.
При повторении изначального мотива первой части концерта создавалось впечатление, что громче и жестче сыграть уже нельзя, но Милюков мог. Он задирал скрипку и беспощадно рвал ее струны. Нервозность, свойственная его игре, оказалась мешающей не только слушателям, но и солисту — играя виртуозные пассажи, он стал будто зажевывать звук. Не удалось скрипачу успокоиться и во второй (медленной) части, когда оркестр смог перестроиться и уйти в область философского созерцания, а Милюков продолжал «грузить». От такого прессинга в финале ему даже пришлось немного подстроить скрипку во время оркестрового проигрыша. Безусловно, такая кровожадная интерпретация концерта имеет право на существование, тем более что Плетнев, глядя на Милюкова, одобрительно махал головой после «резни» первой части. Однако остается под вопросом, насколько эта интерпретация оправдана музыкой, способной по-другому раскрыться в не менее волнующем виде при более стройном и сдержанном исполнении.
После перерыва у РНО открылось второе дыхание, и Плетнев (снова наизусть) продирижировал Вторую симфонию ля-минор.
Оркестр через барочную стилистику первой, моцартовскую неподдельную легкость второй и классическую патетику четвертой части дошел до настоящей психологической кульминации, когда четыре скрипки и один альт в темпе Andantino заплакали и стали молить о прощении. Это была не просто скорбная музыка. Своей чистотой и искренностью она так глубоко проникала в душу, что заставляла полностью в ней раствориться. Плетнев уже больше не успокаивал разгорячившихся музыкантов, как делал это на протяжении всего исполнения симфонии, — он закрыл глаза и стоял неподвижно…
Концерт РНО превратился в психологический триллер. Плетнев наконец-то улыбнулся и принял довольный вид. Финал симфонии был сыгран на бис.
