Ответ пианиста Николая Луганского
Для музыкантов вопрос, вынесенный в название, актуальнее, чем для представителей любых других творческих профессий. И отсутствие «железного занавеса» его только обостряет. Неразвитой отечественный рынок классической музыки и по-прежнему котирующееся российское музыкальное образование породили целую когорту певцов, инструменталистов, композиторов, которые работают в основном там, но чемоданы перепаковывают все-таки здесь. Openspace.ru выясняет причины такого поведения у представителей разных музыкальных специальностей. Вслед за композитором Дмитрием Курляндским, певицами Ольгой Гуряковой и Еленой Манистиной, скрипачом Назаром Кожухарем отвечает пианист Николай Луганский.
Можно ответить очень коротко — я живу в России, потому что я здесь родился, здесь живут практически все мои родственники, несколько друзей. Я все-таки всегда считал, что надо отвечать скорее на вопрос, почему вы перестали где-либо жить, чем на вопрос, почему вы продолжаете жить там же, где жили раньше. Если исходить из карьерных соображений, наверное, этот вопрос имеет смысл. Но если их не ставить во главу угла, он все-таки чуть-чуть для меня надуманный.
Наверное, есть два типа людей. Подавляющее количество — и я к ним отношусь — с традиционным мироощущением. И есть меньшая группа людей — такие конквистадоры. Мне почему-то пришел в голову писатель Лимонов, вот он относится к этой меньшей группе. Мне кажется, ему даже в 90 лет будет очень легко сорваться и улететь на другую часть света. Я многих из этих людей очень уважаю, но я не такой.
В Москве я сейчас провожу дней 120 в год. И есть еще гастроли по России. Так что в целом здесь и там получается половина наполовину. Городов, где я играю чаще всего, может быть, три — Москва, Париж и Лондон. Наверное, даже сейчас в Москве больше выступлений, чем в Париже. В Москве я играю раза четыре-пять в год, в Париже — три.
Надо разграничивать — Москва и Россия. Это совсем разные вещи. Если говорить о лирике — есть ли у меня ощущение родины, чего-то родного или нет, — то к Москве у меня все-таки такого чувства нет.
Речь идет, конечно, о сегодняшней Москве. У меня ведь с ней связаны очень светлые воспоминания: родительский дом, школа, первый поцелуй. Так что я все равно ее люблю. Но за последние 15—20 лет она превратилась в, мягко говоря, несентиментальный город. Если мне раньше самым страшным городом казался Нью-Йорк, то в последнее время в плане пробок, стрессов, взвинченности, агрессивности Москва даже впереди Нью-Йорка стоит.
Москва — это жутковатый мегаполис. Таких размеров и такой насыщенности жизни их на земле, может, пять-шесть всего: Нью-Йорк, Москва, Токио, Сан-Паулу — это из тех городов, которые я хорошо знаю. Даже Лондон в последнее время мне кажется чуть-чуть более спокойным и домашним. Хотя, конечно, он тоже входит в число этих сумасшедших городов. В Сан-Паулу, который из бразильских городов производит самое тяжелое впечатление, все равно есть обаяние, есть что-то чисто бразильское. А вот в Нью-Йорке и в Москве ничего чисто американского и чисто русского уже нет.
Атмосфера в Москве довольно тяжелая. И в целом это профессионально уродливый город. Потому что, наверное, 90 процентов населения не учатся какому-то ремеслу, а желают быть руководителями — сейчас это называется менеджер. Это все-таки извращение. Этому извращению подвержены все вышеназванные мегаполисы. То есть чем меньше человек умеет, тем больше в нем желание руководить. И это относится даже не к сотням тысяч людей, а к миллионам. И это мне не близко. К счастью, все мои родные Москву воспринимают более оптимистично, чем я.
Есть, конечно, прекрасные музыканты, живущие в Москве, есть довольно интересная музыкальная жизнь. Может, она не самая насыщенная, но все-таки в один из 10—20 интереснейших музыкальных городов мира Москва попадает. И есть в ней замечательные люди, но просто они не на поверхности. Когда включаешь телевизор, их не видишь. Это воспитательницы детского сада, которые выходят из дому в пять утра, а возвращаются в восемь вечера, и работают за нищенскую зарплату, и устраивают при этом детские спектакли. Учителя, врачи. Важно смотреть на людей, а не в телевизор.
Мое-то ощущение родного связано с дачей, это где-то 120 км от Москвы, под Малоярославцем. Я там проводил в детстве лето, а когда еще не ходил в школу, то месяца четыре с половиной я там жил с бабушкой и дедушкой. Сейчас я там провожу максимум 10—15 дней в году. И вот там у меня есть ощущение родины.
А что касается не Москвы, а России, то был период в 90-е — в начале 2000-х, когда я значительно меньше в ней играл. Но последние 6—7 лет я стал играть в России намного больше, и это меня радует. Это, конечно, довольно небольшой набор городов — наверное, городов десять. Публика в российской провинции замечательная. У меня есть знакомая семья в Мюнхене, которая ходит в Баварскую оперу в течение 60 лет на одни и те же мессы. В этом, безусловно, есть свой плюс, но в России всё по-другому. Пойти на концерт фортепианной музыки — это значит, что в этот вечер люди не сидят у телевизора, не идут на вечеринку. 300—500 рублей за билет — это серьезное событие и большая трата денег. Это поступок для них колоссальный. У меня очень большое уважение к этим людям, и в российских городах я играю с огромным удовольствием.
Везде разные условия. Есть города с прекрасными роялями и сценами. Могу назвать несколько. Екатеринбург — там и рояль, и зал хорошие. Питер, само собой, это все-таки вторая столица. В Красноярске очень хороший по акустике Малый зал и хороший рояль. Еще из позитивного — Оренбург, Пермь, Челябинск. Новосибирск и Нижний Новгород — города с богатыми традициями, отличными оркестрами, но там не самая лучшая ситуация с залами.
Автор фото — Xavier Lambours
