Выживание музыки как искусства: культивируемая элитарность, с одной стороны, «хождение в народ» — с другой
Весной, когда я еще только раскачивалась писать колонку для OPENSPACE.RU, в моей жизни интересующегося музыкой человека имел место забавный эпизод. В течение двух вечеров я посетила в Кельне, где живу, два музыкальных события.
Сначала в нашей Филармонии играл Булез со своим Ensemble InterContemporain. Концерт был посвящен 85-летию маэстро. Играл он свои сочинения, а также Шёнберга и Бёртвистла. Бёртвистл приехал из Лондона и находился в зале. Шёнберг, наверное, тоже приехал бы, если б мог. Вместе с ним в зале было бы 199 человек. А так, по моим подсчетам, – 198. В зале Кельнской филармонии – подземном амфитеатре, рассчитанном более чем на две тысячи слушателей, смотрелись мы весьма немогучей кучкой. Многие знали друг друга в лицо (например, я опознала соседа-архитектора и парня из медицинского центра, куда хожу с ребенком на лечебную гимнастику).
Но шила в мешке не утаишь: для миллионного и сверхкультурного вообще-то города Кельна, почитающего себя родиной послевоенного авангарда и все такое, публики было крайне мало.
На следующий день у меня в квартале, в церкви Санкт Михаэль, пел сводный хор полицейских земли Северный Рейн – Вестфалия. Исполняли они «Оду святой Цецилии» Сен-Санса. В одном из солистов моя подруга, работающая переводчиком в полиции, опознала следователя по особо тяжким преступлениям. Церковь была переполнена. Собралось точно более тысячи слушателей.
Между этими событиями, утром в воскресенье, я имела удовольствие пообщаться с Булезом. Мы получили общее интервью с парой журналистов из городских изданий. Один из коллег взял первый удар на себя и спросил Булеза что-то о труднодоступности «новой музыки». Обаятельный, похожий на парижского таксиста, тот аж руками всплеснул: «Какая же эта музыка новая? Я уже скоро умру!» Вопрос о малом количестве публики Булез как-то принципиально отказался даже понимать.
И как же он был прав! Как правильно, что Булеза слушают те, кому нужен Булез, полицейские славят Цецилию, потому что это помогает им в их нелегком труде, а прихожане святого Михаила их тоже с удовольствием слушают!
Оба события были правильными, рожденными правильным отношением к музыке.
А вот весь последний сентябрь прошел у меня в зоне явно неправильного: в поле Бетховенского фестиваля в Бонне, к проведению которого я имею некоторое отношение. Мы тут занимаемся попытками культивировать вечернее потребление музыки, культура которого как таковая умерла вместе с прослойкой «образованного бюргерства» (это люди типа тех, что описывает Томас Манн), канула в Лету вместе с «музыкальным каноном». Не работает, одним словом.
Вроде и музыканты хорошие, и залы полные, а все как-то не так. Старички, скучающие дамы, солидные супружеские пары, подростки, загнанные на концерты родителями. Собрались, ждут, чтобы доставили к их ужину дюжину шедевров в звездном исполнении. Засыпают через одного – хоть под Сергея Хачатряна, который душу вынимает из своего «Лорда Ньюлэндса», хоть под Бухбиндера.
Нет, уж лучше двести человек на Булезе и полная церковь на поющих (кстати, неплохо) полицейских. Я вообще думаю, что будущее музыки как искусства – в культивируемой элитарности (подберите другое слово, если элитарность для вас имеет негативный оттенок), с одной стороны, и «хождении в народ» – с другой.
Рецепт, как мне кажется, давно очевидный многим. Доказательство тому всевозможные популяризаторские усилия крупных европейских филармоний и концертных объединений (о некоторых писал уже и OPENSPACE.RU), акции типа «каждому ребенку по музыкальному инструменту». Или, скажем, разнообразные латиноамериканские разновидности венесуэльской «системы».
О том же автору этих строк говорил и дирижер, барон Энох цу Гуттенберг. Отец Карла Теодора цу Гуттенберга – немецкого министра обороны и, возможно, будущего канцлера, – он сконцентрировал свои усилия на двух музыкальных коллективах: оркестре KlangVerwaltung и деревенском хоре села Нойбойерн в Баварии.
KlangVerwaltung состоит сплошь из солистов и профессоров консерваторий и больше походит на закрытый клуб, чем на оркестр. Играют для души, не ради денег, на сверхвысоком уровне. Деревенский хор усилиями дирижера тоже вырос над собой за последние двадцать лет, так что теперь может выступать на самом высоком концертном уровне (хотя кое-кто из хористов, говорят, так и не выучился читать ноты).
Словом, вокруг много умных и неравнодушных людей, и они как-нибудь вытащат нашу музыкальную телегу из грязи.
И прошу понять меня правильно: я не против филармонической и фестивальной жизни вообще или Бетховенфеста в частности – пусть будут. Я просто констатирую, что спасение утопающих происходит у других берегов.
Анастасия Буцко, openspace.ru
