«Леонардески» и «караваджески» — это последователи Леонардо и Караваджо — явные и неявные. Первые так и представляются в галереях под именем «леонардески», хотя многие из них могли бы претендовать на собственные залы, уж Бернардино Луини точно. Но последователи да Винчи по большей части явные и «леонардесками» стали при живом учителе. А вот у Караваджо было сложно учиться — не то чтобы он не хотел учить — не мог, так как постоянно находился в бегах. За него учили его картины, развешенные по римским и другим итальянским церквям. В результате влияние живописи Караваджо было самым главным влиянием первой половины XVII века, и есть смысл говорить о явлении кавараджистов как в Италии, так и в остальной Европе. Своего штатного кавараджиста имеют и баварцы — в лице несправедливо забытого Ульриха Лота.
Лот признавался живописцем высокого класса, но вне культурного контекстa начала XVII века. В то время как его наследие явно не укладывается в определение «представитель раннего немецкого барокко». Дополнительную путаницу вносит его сын — также известный художник середины XVII века Карло Лотти, или Карлотто (итальянизированное имя, производное от Карла Лота) и также караваджист. В России сын более известен: две его картины «Елеазар и Ревекка» и «Возвращение блудного сына в отцовский дом» хранятся в Музее Академии художеств в Петербурге и одна — «Цимон и Перо» — в Эрмитаже. Карлотто сначала учился у отца в Мюнхене, а затем уехал для совершенствования техники в Рим, откуда больше в Баварию не вернулся. Из Рима он перебрался в Венецию, где и оставался до конца своих дней. Карл был очень плодовит, успешен, разумен не в пример своему кумиру Караваджо, однако культуру «кьяроскуро» быстро забросил, предпочитая «темнить» все и вся, за что получил еще одно прозвище — «Темный». Он рисовал под Караваджо, так и не познав секрета освещенности картины, — у него получалось мрачно и тускло. Тусклость была какое-то время в моде, и Лот-младший процветал. Другое дело его отец, о котором и пойдет речь ниже.
Отчасти ему не повезло из-за Тридцатилетней войны: двор Максимилиана I не уделял художнику должного внимания, и он сосредоточился на частных заказах. Его коньком были алтари, которые заказывали именитые донаторы для мюнхенских соборов. Благодаря этим великолепным алтарям, ревниво охраняемым во время всех войн и поэтому сохраненным во всем величии и блеске, мы и знаем такого художника, как Ульрих Лот (около 1599 — 1662), — его имя банально значится во всех путеводителях. Картины Лота висят в самых посещаемых местах Мюнхена — в церкви Святого Петера, церкви Святого Духа и Фрауэнкирхе.
Городские власти, готовясь к празднованию 850-летия Мюнхена, а оно приходится на 2008 год, решили сделать ревизию: собрать вместе имена баварцев, повлиявших на ход истории города. Попал сюда и Ульрих Лот — его удостоили первой персональной выставки и тут же устыдились своей беспечности и забывчивости. Когда свои запасники распахнула Старая Пинакотека, когда французы дали на выставку вывезенное Наполеоном, плюс извлеченные из мюнхенских алтарей холсты (а Лот брал заказы не только у столичных заказчиков, но и у деревенских, и многие из работ для провинции собраны на выставке), получилась внушительная коллекция мастера, явно претендующего на ведущую роль не только внутри баварской городской истории, но и в истории немецкой живописи вообще. Старая Пинакотека озаботилась выпуском к выставке серьезного каталога: теперь все, что можно узнать о Лоте и его наследии, собрано вместе. И ученым еще только предстоит вынести суждение.
Ульрих Лот родился в Мюнхене. Учился у Петера Кандида в родном городе, но заканчивать образование отправился в Италию. Он не распылялся на изучение разных манер письма, быстро смекнул, что один Караваджо даст ему все и сразу. Баварские типажи натурщиков не считались особыми красавцами и красавицами, но Лот собирался возвращаться на родину, и, следовательно, у него не было выбора, с кем в будущем работать. Красивые странноватой дикой красотой герои Караваджо пришлись ему особенно по душе: он понял, что не так уж важно, кого ты рисуешь, главное — как. И второе, что он усвоил, изучая позднего Караваджо, — ненужность других сюжетов, кроме как из Священного Писания. Только эти ветхозаветные и новозаветные люди имели право на культуру особого освещения в картине. Вернувшись домой, Лот не тратил время на светские портреты — ни на королевские, ни на придворные, ни на чиновные городские. Только библейские истории. Может статься, его относительная непопулярность была связана не с финансовыми проблемами обезвоженного войной государства, а тому виной собственное упорство и убеждения.
С другой стороны, на него давило барокко: на картину без нежного (а когда на сцену вышел законодатель моды того времени Петер Пауль Рубенс, также еще и пухлого) ангелочка, никто и глядеть бы не стал. Из Рима Лот привез целый набор ангельских типажей, многие из которых, если бы не крылья, ничем не отличались бы от молодых людей с улицы. В то же время Рубенс таких не изображал — у него только младенцы. В результате в картинах XVII века из мюнхенских церквей преобладает эклектичный полуримский, полуфламандский стиль. Лот не обращался к античным мифологическим сюжетам напрямую, боялся изменить библейским и в то же время явно восхищался умением Рубенса совмещать духовное и профанное. Вот в апокалиптической сцене алтарного триптиха из церкви Святого Зено в Изене возникает античный Персей или некто, очень на него похожий, — персонаж, перенесенный сюда с известных репродукций Рубенса, которые Лот внимательно изучал. Барочный гигантизм явно вдохновлял позднего Лота: он тщательно выписывает верха, с облаками, ангелами и невероятными солнечными лучами, и низы — с бытовыми подробностями.
Наличие породистых собак едва ли не на каждой картине религиозного содержания характеризует художника еще и как увлеченного охотника и англофила. Количество изображенных им собак и впрямь поразительно для такой представительной выставки. Наверняка имеем дело с его личным пристрастием. Видимо, Лот был не чужд домашних радостей, но стремился упрятать свои интересы под личиной набожности. Хотя иногда одно другому не мешает. Изображать религиозные экстазы под стать Караваджо он не мог — не хватало воображения, но зато превзошел других в умении придать книжным людям человеческие, живые черты и угодить баварцам — типажи тут однозначно местные. Библейские иудеи — все до одного белолицые с благородным румянцем. И еще Лот знал секрет, как соединить в одном герое порыв и меланхолию одновременно. Такой у него был идеал святого. Такая Магдалина, такие Иисус с Петром и Андреем, такой евангелист Матфей. В отличие от Караваджо у Лота было смирение, оттого его картины не эпатируют на пять минут, а приковывают взгляд надолго. И нисколько не мешает полное отсутствие эротических намеков — эту привычку Караваджо Лот также выхолостил у себя. Он делал вид, что этой темы вообще не существует. Любопытный опыт в случае с представителем барокко.
Выставку назвали «Ульрих Лот. Между Караваджо и Рубенсом». Границы дарования Лота ловко очерчены: равный среди великих. Но дело не в величии, а в заслуженном реверансе и попытке правильно определить место Лота на художественном олимпе.
