Тот редкий случай, когда стоящего за пультом человека, можно назвать дирижером.
Выступление Василия Петренко завершило абонемент Национального филармонического оркестра «Дирижерская элита XXI века». Его смысл — познакомить московскую публику с теми, кто определит музыкальный ландшафт будущего.
Дирижер, как известно, профессия второй половины жизни и, кроме того, штучная. В цикле же НФОР представлено пять героев, проявивших себя интересными музыкантами, — и каждому еще нет сорока. Утверждают, что Василию Петренко около 30, но выглядит он никак не старше 25. У него внешность лучшего ученика элитного учебного заведения, причем скорее не музыкального. Ясное лицо, в котором нет и намека на негатив, украсило бы Доску почета кадетского корпуса — допустим, Пажеского его императорского величества корпуса в Петербурге, расформированного в 1917-м.
Трудно было представить себе, что этот победоносный и светлый молодой человек может проникать в самую суть музыки, которая два последних века рассказывает в основном о страдании. Однако недоверие улетучилось, как только Петренко сделал первый жест, заставивший массу людей, большинство из которых значительно старше его, быть послушными своей воле.
На разминку выпал не объявленный в программе «Эгмонт» Бетховена — эффектная, заигранная увертюра, от которой уже давно не ждешь ничего нового, понимая ее как краткий конспект на тему «от мрака к свету». Но именно эта вещь и стала главным произведением вечера и визиткой Петренко. Как будто большими четкими буквами нарисовалось: ДИРИЖЕР.
Назвать так можно далеко не каждого, кто становится перед оркестром и даже управляет им долгие годы. А здесь — никаких сомнений. Ясно выраженная воля. Молниеносная концентрация внимания. Способность быть гибким, чутким и не скучным. У Петренко в каждой фразе что-то происходит, и даже если все тихо и медленно, то — с подводным течением: чувствуется, вот-вот что-то случится. Нет сомнения, если бы на этот вечерний концерт родители пришли с детьми, никого не пришлось бы убеждать вести себя тихо. Сидели бы, изумленные. А после объявили бы, что хотят стать дирижерами.
На длинных дистанциях Петренко оказался не менее хорош. За Бетховеном следовал Фортепианный концерт Шумана, в котором автор постарался главным образом для солиста (писал в расчете на жену — выдающуюся пианистку Клару Вик). Об оркестре Шуман думал гораздо меньше, что нормально: здесь все хотят слушать солиста. В данном случае — замечательного пианиста Александра Кобрина. Однако даже в скромной роли аккомпаниатора Национальный филармонический благодаря Петренко проявил себя серьезным партнером с очень обдуманными действиями. Оркестровые соло порой было слушать интереснее, чем рояльные, — это были просто сгустки энергии.
А когда развернулась последняя часть программы — Вторая симфония Брамса, — стало ясно, что для этой музыки лучшего дирижера не найти. У композитора были непростые отношения не только с Шуманом и его женой, но и с симфонической формой. И хотя друг и уважаемый музыкальный критик Эдуард Ганслик убедил Брамса, что Вторая удалась, все равно до сих пор казалось, что чего-то важного в ней не хватает. Ну, как-то уж слишком все спокойно.
Петренко и НФОР заставили проститься с этим убеждением. Симфония звучала так, как будто ее написал не мрачноватый романтик Брамс, а вменяемый классицист Бетховен. Чувствовалось, что любованиями живописными альпийскими пейзажами она не исчерпывается, что мерцают и драматические краски. И главное — в ней неожиданно обнаружилось непоколебимое чувство формы.
Марина Борисова, openspace.ru
