Искусство Виктора Третьякова со мной уже более сорока лет, а размышления о его искусстве не подвигаются к итогу. Его концерты (по счастью, не столь редкие) — как растревоженное и искупленное музыкой откровение о трагическом естестве жизни, но и высшей гармонии, поверяющей ее ход.
Встреча с искусством Третьякова — еще из «доконкурсной» его эпохи. А свой «главный конкурс» он отыграл в 1966 году: Третий международный имени П.И.Чайковского указал мировому музыкальному сообществу на русского скрипача — не достигшего и 20 лет студента Московской консерватории из класса профессора Юрия Исаевича Янкелевича. К чести жюри под председательством пресветлого Давида Федоровича Ойстраха: вручив первую премию и золотую медаль Виктору Третьякову, оно отличило и «охранило» совершенно особенное и потому неожиданно новое художественное и личностное явление в современной отечественной культуре.
В далеком 1825 году князь Владимир Федорович Одоевский — уникальный писатель-философ («Русские ночи»), музыкант-исследователь, культурный деятель и глубокий критик — замечает: «Про дурное можно говорить много, очень много — хула разнообразна до бесконечности; но там, где чувства всех сливаются в одно удивление к дарованию высокому, там умолкает голос критики».
... Чувства всех сливаются в одно удивление к дарованию высокому! Будто о Викторе Третьякове впрямую. Будто предугаданы на 120 лет вперед наши чувства.
Дар Третьякова столь многими чуткими душами расслышан, признан и востребован, что действительно, кажется, нет нужды подыскивать и примеривать к нему пусть самые неожиданные критические словообразования, «пафосные» или нарочито «антипафосные» сентенции, что поставили бы критика над артистом, а артиста втиснули бы в некий «ряд» и определили бы ему место в порядке общей очереди.
Третьяков — вне ряда и над словесными умозаключениями. Он плоть от плоти и «звук от звука» в музыке, то есть в небе. Но он в услышанной им, а через него и нами зримой мечте о небе, то есть он на земле. Он среди реальных людей. Он видит их и говорит с ними в своем сценическом самозабвении и полном, глубоком, безыскусном погружении в дух произведения, реальность автора, в бездонность и бесконечность музыки.
Кажется, что он видит звук. И звук влечет его, и ведет, и уносит в сферу вдохновения. Быть может, он мог бы повторить за русским поэтом Николаем Клюевым: «Я видел звука лик, и музыку постиг». Но определенно и мы в своих мыслях о Викторе Третьякове могли бы вторить немецкому поэту-романтику Новалису: «Вдохновенный — вот кто во всех своих проявлениях выражает высшую жизнь»...
Виктор Третьяков — великий русский скрипач из нашего времени. И право, это надо произнести вслух, и с благодарным чувством поздравить Виктора Викторовича Третьякова с 60-летием. Оно наступило, может быть, и неожиданно для всех нас. Однако подарило возможность высказать Артисту «давно наболевшее» и услышать в его исполнении в Большом зале Московской консерватории в самый день его рождения, 17 октября, Скрипичные концерты Брамса и Сибелиуса, Концерт Бруха для скрипки и альта в ансамбле с Юрием Башметом — другом, близким по духу свободного звукоощущения живой музыкальной правды во всем. (Госоркестр России, дирижер — Марк Горенштейн.)
Сын военного музыканта, мальчик из Сибири, родившийся на свет в первый послевоенный год, Третьяков после Конкурса Чайковского весь сосредоточился на своей жизни в искусстве.
В какой-то момент к концертной деятельности прибавилась педагогическая. Народный артист СССР Виктор Третьяков стал профессором сначала родной Московской консерватории, а затем и Высшей школы музыки в Кельне. Третьяков существует неотрывно от своей скрипки и неотрывно от России, хотя немало колесит по миру. Он живет в музыке без суеты, без оглядки на сложившиеся в артистической среде поведенческие модели. Он немногословен и откровенно непубличен. Но его суждения в редкой непринужденной беседе взвешенны и точны, неизменно доброжелательны, при этом весьма строги. Он существует в мыслях не о себе. Судьба искусства в России волнует его глубоко, лично, и это слышно в его игре.
Явление Третьякова обозначило новый взгляд не на скрипичное искусство даже, но на самую музыку, доверенную скрипке, на просторы интерпретации этой музыки. Скрипке Третьякова.
Когда слушаешь в его исполнении Концерт Брамса, или Бетховена, или Шостаковича, Чайковского, Прокофьева, в сущности, любое сочинение, в которое вкладывает себя Третьяков, завораживает сила переживания артиста, красота и выстраданный драматизм его переживания, нежная мощь лирического излияния, безупречная правдивость интонации — и его инструмента, и его души.
Виктор Третьяков — художник чудодейственной естественности, организующей воли, при этом стихийный, независимый, исполненный достоинства. В нем полетность свободы. Он словно скинул с себя красивый, дорогостоящий и тяжелый плащ виртуоза и остался наедине с музыкой, автором, ее сотворившим. Отсюда мощь его игры, духоподъемное ощущение потока музыки, самоотдача в каждый миг жизни на сцене, самобытность духовного существования.
... Однажды говорили о Викторе Третьякове с композитором Владимиром Ильичом Рубиным — художником необычайно чутким, многоопытным и мудрым.
«Третьяков — артист суриковской кисти!», — вдруг произнес он.
Я подивился точности столь образного наблюдения. Да! К тому же оба из Красноярска...
Андрей Золотов
