Опера-оратория Игоря Стравинского на сцене КЗЧ
Московская филармония отметила 125-летний юбилей Игоря Стравинского показом сценической версии оперы-оратории «Царь Эдип». Впервые постановка, осуществленная режиссером Григорием Катаевым и Госкапеллой под управлением Валерия Полянского, была представлена год назад и была оценена руководством МГАФ как творческая удача. В таких случаях филармония практикует теперь повторы в следующем сезоне, и такая стратегия себя полностью оправдывает. Кто не был, но слышал хорошие отзывы, поспешит прийти на концерт. А другая часть публики может захотеть еще раз увидеть полюбившееся произведение. Наконец, у музыкантов и режиссера появляется возможность доработать некоторые детали, учтя опыт первого показа.
Постановка Г.Катаева представляет некий компромисс по отношению к замыслу Стравинского и Кокто, либреттиста «Эдипа». Режиссер взял за основу идею статуарности, статичности, являющейся краеугольной для авторов. Г.Катаев не стал, к счастью, осовременивать визуальный ряд и переносить действие в эпохи поближе, не стал иллюстрировать музыку отвлекающими подробностями. Герои оперы-оратории, как и было провозглашено в оригинале партитуры, мало двигаются, во время пения недвижимы, одеты в свободные балдахины (правда, без масок, как того хотел Стравинский). Однако роль Чтеца (Игорь Яцко) значительно переосмыслена. Здесь он не бесстрастный рассказчик, комментирующий происходящее, а демонический персонаж, кукловод, «дергающий за нити» судеб героев. И в конечном счете вдруг оказывается, что именно он, а не абстрактные древнегреческие боги стоит за трагедией, постигшей Эдипа.
Поначалу такая трактовка сюжета вызвала некоторые сомнения, тем более что И.Яцко декламировал текст в нарочито-агрессивной манере, словно площадной зазывала, иногда сбиваясь на рэп. Но тщательно выстроенный рисунок роли, продуманность жестов и мизансцен в итоге убедили в возможности такой интерпретации. Не как церемониймейстер (на что всегда жаловался композитор), а как демон-искуситель Чтец — Яцко «выманивал» героев из-за кулис на авансцену, «змеился» на заднем плане во время их сольных номеров и даже «командовал» дирижером. Благодаря этой удачной находке, когда Чтец, оканчивая свои монологи, давал ауфтакт В.Полянскому, складывалось ощущение целого, где арии, хоры и декламация органично перетекают друг в друга.
В духе представлений об античном театре Стравинского были поставлены фигуры-куклы в масках, alter ego всех действующих лиц — Эдипа, Креонта, Тиресия, Иокасты, Пастуха, Вестника. За ними были сделаны небольшие возвышения, с которых певцы исполняли некоторые арии. Кстати, с акустической точки зрения это были наиболее выигрышные моменты, тогда как в массовых эпизодах солисты часто тонули на фоне хора и оркестра. Показалось также, что расположение оркестрантов в партере так, что струнные оказались у сцены, а духовые — прямо возле первых зрительских рядов, не всегда себя оправдывало. Не очень интересно слушать подголоски валторн, к тому же сыгранные не всегда идеально, тогда как главный тематический материал оказывается в этот момент на втором плане.
Тем не менее общее впечатление осталось очень ярким, так как получился целостный гармоничный спектакль. Костюмы, сценография, точная световая драматургия (Андрей Тарасов) вдохновили участников на создание сильных драматических образов. Особенно запомнились ансамблевые сцены: Эдип (Максим Пастер), Креонт (Сергей Топтыгин) и Тиресий (Дмитрий Ульянов), дуэт Эдипа и Иокасты (Людмила Кузнецова). Властным характером наделил своего Вестника Алексей Мочалов. Вообще, по воле Стравинского здесь предстала целая панорама мужских голосов всех мастей, и хочется отметить именно удачный ансамбль: солисты из разных коллективов с помощью В.Полянского смогли выработать единый стиль, вжиться в холодновато-ироничную манеру этого композитора.
Невероятно сильное впечатление произвела финальная сцена — генеральная кульминация спектакля, — когда Эдип выкалывает себе глаза, и фиванцы, изгоняя запятнавшего себя царя, поют трогательный прощальный хор «Эдип, мы любим тебя». Под эту музыку коленопреклоненный Эдип — Пастер медленно, как в стоп-кадре, поднимается, пряча лицо, а потом мы вдруг видим на нем мертвенную белую маску — символ произошедшей трагедии. Так все напряжение трагедии разрешается катарсисом.
Евгения Кривицкая
