«Моисей и Арон» в Вене и Мюнхене
Одновременно две постановки оперы Арнольда Шёнберга в Венской и Баварской Операх стали событием конца сезона.
Пристальный интерес ведущих театров Европы к малоизвестному в России сочинению (мировая премьера — Цюрих, 1957) требует комментария. «Моисей и Арон» формирует новую эстетику оперы. Это программное послание ХХ века. Музыкальный театр Шёнберга — современная кафедра. Здесь сочетаются религиозно-философская доктрина и манифест нового музыкального мышления: спор тезисов о поиске пути, свободы духа и веры несет додекафония — открытие Шёнберга, независимость от традиции. Неслучайно, кстати, совпадение числа 12 с количеством букв в оригинальном названии оперы «Moses und Aron» (композитор даже сокращает ради этого на одну букву библейское имя Аарон) и 12 коленами Израилевыми. Перед нами драма идей, духовно-интеллектуальная дискуссия (Моисей — Арон — народ) в форме ораториального действа, разыгрывающего сюжет из Ветхого Завета (2-я книга Моисея). Произведение жизни Шёнберга (с 1923-го — замысел в разных формах, 1930 — 1932-й — сочинение двух актов, до 1937-го — другие эскизы оперы, оставшейся незаконченной) — миссия автора и знак времени. Нарастание антисемитизма и приход фашизма совпадают с борьбой еврейского народа за свою судьбу и государство (идея родины, Новой Палестины).
Обретение иудаизма как самосознания не сводимо для композитора к ортодоксальной религии. Да, избранный Богом народ должен избрать новую, истинную веру. Но вера — результат глубокого постижения космоса иудаизма в слиянии ветхозаветного и современного начал. Зерно концепции — поиск истины в идее монотеизма. Она трактуется и в вечном, абстрактном, и в современном, даже политическом аспекте. Единый Бог — единый народ: для евреев пришло время собирать камни. Только в союзе с единым Богом обретается земля обетованная — Новая Палестина. Внутренний абсолют духа и мысли, твердости и чистоты, цельности и цели несет Моисей. Его первые слова в начале оперы: «единственный, вечный, вездесущий, невидимый и непостижимый Бог». Бог как духовно-абстрактная, а потому исключительная, запредельная идея. Арон же, пытаясь в целях компромисса приблизить, опредметить истину (Бог действенен только в доступном, конкретном виде), удаляется от нее. Конфликт братьев, мыслителя и оратора, между собой и с народом (в итоге уходящим с Ароном) — борьба нового и старого, восхождения к истине и комфорта инерции, мудрой радости открытия и страха перед сверкающим моментом истины. Вновь ставятся вечные вопросы: суть и явление, дух и материя, мысль и слово, свобода и компромисс на пути к ней, терпимость и догматизм.
Спектакли ищут пути к заповедям Шёнберга по-своему. Значительная, прежде всего в музыкальном плане, работа Венской Оперы (дирижер — Даниеле Гатти, режиссер — Рето Никлер, художник — Вольфганг Гуссман) не стесняется узнаваемой публицистики. Темная сцена усеяна людьми (шапочки — символ узников концлагеря) с чемоданами. Они окружены множеством фотографий лиц в развороте черного планшета: все сосредоточены в ожидании истины. После того как Арон, показав (с помощью компьютерной графики) три чуда, убеждает народ в могуществе нового Бога, Моисей в конце 1-го акта формулирует идею надписью мелом на стене: «Я мыслю Бога». Более театрально решение в Мюнхене (Зубин Мета, Дэвид Паунтни, Раймунд Бауэр). Сдавленная вогнутым крылом самолета сцена символизирует жесткое пространство, догму пророка и мучительный путь наверх. Это пространство в 1-м акте эффектно и разнообразно заполняет черная масса хора. Оригинально само начало. Моисей и Арон — старцы-двойники в белом и антагонисты — распластались на крыле-горе, связанные красным канатом родства. Зеркальная композиция (Моисей вверху, Арон — у подножия, головой вниз) обострена зримыми голосами из горящего терновника: шесть персонажей с красной копной на голове поют из люков.
Музыкально-драматический центр оперы — сцена с золотым тельцом (2-й акт) — символ неистинности, агрессивная реакция на боязнь новой веры и духовного совершенства. Телец — идол привычки и привычный идол. Венский спектакль представляет оргию у тельца как золотое шоу, где разрушается обретенное Моисеем понятие «Я мыслю Бога». Люди зачеркивают ключевое, но непонятное для них «мыслю». Более того, воплощением идола становятся гигантские позолоченные буквы «Я Бог». В Баварской Опере — оргия извращений и насилия, вакханалия красок и крови. На опустевшей сцене (разъехавшись, вывернутые секции крыла теперь окаймляют ее) беснуются байкеры в красном с подружками (явление князей 12 колен), а палачи смачно перерезают горло девушкам а натюрель (эпизод кровавой жертвы): театр экстрима и боди-арта, крик масс-культуры. Еще одна кульминация — сцена Моисея с Ароном, где Арон утверждает: скрижали с заповедями — только доски с изображением, «часть мыслей». В отчаянии донести истину Моисей разбивает доски. В Вене — буквально. В Мюнхене — в переносном смысле: смятенный зверской оргией, он разрывает в кровь начертанные на теле письмена-заповеди Бога. Огненный столп, превращающийся на утренней заре в столп облаков, становится для евреев, по словам Арона, знаком Бога: знаком не себя, но пути к себе — пути в землю обетованную. В отчаянии оттого, что он видел изображение Бога, Моисей вопрошает: неужели толкование Арона верно, а то, что он мыслил, было безумием? Не в силах больше говорить он падает на землю.
Взвинченная атмосфера находит глубокий исход в исповеди одиночества Моисея (финал 2-го акта). В Вене он больше рефлексирующий интеллигент (Франц Грундхебер), в Мюнхене — уязвимый в современном мире, но мощный фундаменталист (Джон Томлинсон): оба захватывают экспрессией. Опера Шёнберга — проповедь миссионера и высокий образец искусства ХХ века: интеллектуально страстного, но опосредованного, доведенного до умственного экстракта вне традиционной оперной чувственности: «Подлинное искусство холодно» (Шёнберг). Это элитарная, идеологическая опера и всегда предельно серьезная, искренняя до обнажения музыка. Она разработана с выдающимся мастерством в изощренной оркестровой и хоровой полифонии и в отточенном рисунке сольных партий.
В основе оперы 12-тоновый ряд с 48 вариантами — энциклопедия серийного мышления. Гатти и Мета виртуозно читают ее: первый — кудесник деталей, второй — художник стереофонической звуковой картины. Главное — непримиримый интонационный конфликт: глубина слов познавшего истину Моисея (его речь переходит в Sprechgesang, разговорное пение), отрицает виртуозно скользящее пение манипулятора масс Арона (в этой партии великолепны Томас Мозер в Вене и Джон Дащак в Мюнхене). Смысловая тяжесть мысли-слова, его графика в контрапункте с оркестром и вокалом рождают новый образ музыкального театра ХХ века. Слово выступает как опора-посох, проводник, пастырь. Его отсутствие невосполнимо и для Моисея: «О слово, ты слово, что мне не хватает!» (последняя фраза Моисея в финале). «Моисей и Арон» — скрижали Шёнберга, пророка новой музыки. Спектакли Вены и Мюнхена еще раз доказывают, что он опережает свое время. Набрав высоту, достойную библейских полотен Генделя, опера-оратория Шёнберга стала картиной века в его перспективе. Утверждение нового звукового мира, радикальная художественная воля, устремленность в решении вечных вопросов делают «Моисея и Арона», как никакую другую оперу ХХ века, искусством будущего.
Евгения Кривицкая
