В Санкт-Петербурге завершился фестиваль Дениса Мацуева и Давида Смелянского
Редко упоминаемые рядом имена Моцарта и Шостаковича — слишком уж различны их гениальные дарования — нынешний дважды юбилейный год крепко связал в общественном сознании. И оказалось, что это и символично, и справедливо. Не то чтобы Шостакович выглядел в наших глазах эдаким современным Моцартом — это «свято место» вообще вряд ли кем-либо может быть занято. Но как прав был Борис Пастернак, говоря о «вакансии поэта» (в те самые 30-е, когда ослепительно ярко зажглась звезда Шостаковича): «Она опасна, если не пуста»! Шостакович не побоялся занять эту вакансию и испытал на себе ее опасность — и зависть новоявленных Сальери, и власть, куда безжалостней зальцбургского архиепископа. Он стал величайшим композитором ХХ века именно потому, что природный моцартовский дар соединил с бесстрашием летописца и лукавством скомороха.
Программа состоявшегося в дни фестиваля «Crescendo» концерта «Посвящение Д.Д.Шостаковичу» на редкость точно высветила все названные грани творчества композитора. Обычно у Шостаковича по-шекспировски сопряженные, эти грани здесь были отчетливо разделены. Фортепианный квинтет, воспринятый в дни триумфальной премьеры 1940 года как вздох облегчения, вырвавшийся из груди еще недавно опального автора, и сегодня сохраняет статус «абсолютной музыки». Не нагруженный ни программностью замысла, ни злободневными социальными аллюзиями, он именно моцартовской (или — если уж быть точным — стилистически скорее баховской!) «божественной игрой» привлекает все новые поколения музыкантов и слушателей. Отрадно это сознавать, видя на сцене и в зале молодые лица. Скрипачи Алена Баева и Борис Бровцын, Максим Рысанов (альт), Борис Андрианов (виолончель), Екатерина Апекишева (фортепиано) с любовью читали шостаковичский текст, и не их вина, что он не всегда звучал достаточно адекватно со сцены Большого зала филармонии. К примеру, «пропали» (акустически!) самое начало Фуги (засурдиненная скрипка pianissimo) или негромкий, словно растворяющийся в воздухе, заключительный росчерк в Финале. Зато музыканты взяли «реванш» в эффектном, обычно бисируемом Скерцо: оно было сыграно размашисто и увлекательно. И все же, боюсь, те, кто впервые слышал Квинтет, не до конца прониклись и скорбной сосредоченностью Интермеццо, и философской глубиной Фуги. Здесь, увы, играет роль психологическая диспропорция между задушевностью личного послания и несоразмерно большой аудиторией. Квинтету неуютно на симфонической эстраде.
Актер или оперный певец, обладающие летящими голосами, виртуозы — пианисты или скрипачи — в состоянии подчинить огромный зал и наполнить, «озвучить» (в настоящем смысле этого обессмысленного сегодня слова) его пространство. Но как быть камерным ансамблистам, если они, стремясь сохранить интимность высказывания, не посягают на авторские ремарки и динамические указания? Если они избегают той подчеркнутой «подачи» текста, что нарушит жанровые границы исполняемой музыки? Вопрос риторический, а ответ... пожалуй, вот он: не стоит, за редкими исключениями, исполнять камерные ансамбли ни в заводских цехах, ни на площадях (что из лучших побуждений делали в недавние времена), ни даже в больших концертных залах.
Напротив, «Сатиры» на стихи Саши Черного, с их откровенно театральной природой, взывали к яркой и раскованной сценической манере. Но как раз она-то отсутствовала в исполнении, начиная с осторожного, как будто робкого, фортепиано Екатерины Вашерук. Превосходному лирическому сопрано Юлии Корпачевой недоставало дерзких «хулиганских» красок, певице — актерской естественности и тех гротескных или вульгарно сентиментальных интонаций, что переполняют пародийные «Сатиры». Эти «скоморошины» Шостаковича надобно петь задорно, лихо, с яростным неистовством — как они сохранились в нашей памяти (и в записи!) со дня премьеры в Малом зале филармонии в исполнении Галины Вишневской и Мстислава Ростроповича. Или уж не петь вовсе!
А теперь о лучших мгновениях концерта. Премьера Трио ми минор состоялась 14 ноября 1944 года в первом послеблокадном сезоне Большого зала Ленинградской филармонии. Шостакович посвятил Трио памяти самого близкого друга — Ивана Ивановича Соллертинского. Вот почему оно впервые прозвучало в том зале, с той сцены, где выступал перед концертами с блистательным вступительным словом легендарный лектор, критик, историк музыки и искусства. За роялем на премьере был автор. С той поры только в Малом зале филармонии Трио сыграли около пятидесяти раз. А немногие исполнения в Большом зале либо оправдывались юбилейными датами, либо были украшены звездным составом музыкантов.
На этот раз сошлись обе мотивации. За клавиатурой «Стейнвея» — арт-директор фестиваля Денис Мацуев, а два бесценных «Страдивари» в руках маэстро Владимира Спивакова и молодой виолончелистки Татьяны Васильевой. Потому ли, что публика прониклась ожиданием траурного музыкального приношения, — но даже начальные флажолеты засурдиненной виолончели прозвучали в притихшем зале остро, отозвались болью. Музыканты заслужили торжественную тишину — и выразительной фразировкой, и отчетливой внятной артикуляцией, произнесением поминального «слова». А само это музыкальное слово вослед ушедшему другу — одно из наиболее трагических посланий Шостаковича — вновь и будто в первый раз разрывало душу. Нельзя было и помыслить более достойного памятника, выполненого, к тому же, как говорят, «в вечном материале».
* * *
Последний блок событий фестиваля «Крещендо» включал как раз те самые необычные программы, где соединились разные виды искусства, музыканты и живописцы, поэты, академическое и альтернативное направления. Концерт — джазовое шоу в Большом зале «Октябрьский» продолжил курс, взятый на прошлом «Крещендо», когда академические музыканты выходят на сцену вместе с профессиональными джазменами, устраивая потрясающий сейшн. В этот раз к Д.Мацуеву, Б.Струлеву, Б.Андрианову, И.Федорову и Г.Гараняну с Государственным камерным оркестром джазовой музыки имени О.Лундстрема присоединились новые имена. Питерский ансамбль «Терем-квартет» ошеломляюще ярко импровизировал на народных инструментах. Свежую краску внес и интернациональный квартет «Pago libre», в творчестве которого соединились традиции джаза, этнической и классической музыки. Кроме российского участника — Аркадия Шилклопера — в состав квартета входят австрийцы Тшо Тайссинг (скрипка, вокал) и Георг Брайншмид (контрабас, вокал), ирландец Джоне Вольф Бреннан (фортепиано, мелодион). Затем джазовые ритмы сменились поэтическими.
Напомним, что в этот раз «Крещендо» знакомит нас не только с молодыми музыкантами, но и поэтами. Лучше места для соединения этих искусств, чем арт-кафе «Подвалъ Бродячей собаки», придумать сложно. Когда-то, в 1910-х годах, в одноименном кабаре читали свои стихи Ахматова, Гумилев, Мандельштам, Северянин, чьи имена ассоциируются теперь у нас с Серебряным веком русской культуры. В музыкально-поэтическом вечере в рамках «Крещендо» приняли участие четыре поэта: Андрей Тавров, автор не только стихов, но и ряда романов, Марианна Гейде, лауреат молодежного «Триумфа» (2005), Юлия Идлис — дипломированный специалист МГУ по современной английской литературе, и, наконец, Сергей Соловьев, лауреат премии Бунина, чье хобби и образ жизни одновременно — создание журналов и альманахов.
Изящная конструкция вечера была построена на чередовании поэтических и музыкальных номеров. Звучала русская музыка начала века — этюды Скрябина в исполнении Д.Мацуева, «Вокализ» Рахманинова в транскрипции для виолончели (Б.Струлев) и фортепиано (Е.Мечетина). Были и салонные пьесы, отлично слушавшиеся в камерной обстановке, — «Муки любви» Крейслера — Рахманинова, сыгранные Мечетиной, или «Импровизации на темы из кинофильма «Цирк» Дунаевского — Дрезнина (дуэт Струлев — Мацуев). Пианисты неплохо смотрелись за антикварным инструментом, стильно вписавшись в антураж «Бродячей собаки».
В течение всего фестиваля в фойе Малого зала филармонии экспонировались работы петербургских художников. Впрочем, термин «художник» — ныне собирательное название. Современное изобразительное искусство включает и инсталляцию, и фотографию, образцы которых были как раз выставлены в интерьерах бывшего особняка Энгельгардта, где в свое время бывал Пушкин. Все работы действительно интересны, и, пожалуй, главное достоинство эстетики этих очень разных творцов в том, что они стремятся к диалогу — со временем, с искусством, с публикой. Поразительны фотографические опыты Александра Стрельца — это настоящие картины, где с помощью различных экспериментов с оптикой (вручную, без всякого компьютера), отзеркаливания изображения (техника алакрез) остроумно совмещаются разные визуальные планы. Еще один автор — Петр Белый представил на выставку «Арт-Крещендо» инсталляцию «Мемориальное макетирование» — нечто вроде решетчатого каркаса здания из оргалита, и графические работы, по своей технике очень близкие известным иллюстрациям Фаворского к «Медному всаднику» Пушкина: та же тревожная черно-белая гамма, игра света и тени, настроение одиночества, потерянности. Примечательно, что работы П.Белого уже получили признание за рубежом и некоторые из них находятся в постоянной экспозиции в лондонском Музее Виктории и Альберта и в Музее Ашмолиана в Оксфорде.
Инсталляция из плексигласа Наталии Лях встречает посетителей в самом начале выставки — с потолка на тонких веревочках свисают прозрачные овалы, внутри которых вставлены цветные картинки-пейзажи. Эти работы вызывают ассоциации с милыми детскими игрушками — шарами, внутри которых (если потрясти) падают снежинки, и даже с природными явлениями — янтарем с прожилками или отпечатком морского дна. Наконец, самая молодая участница — 25-летняя Марина Федорова — представила свои живописные работы, навеянные образами кино. Некоторые из них напоминают плакаты эпохи модерна и носят названия известных фильмов («Мужчина и женщина», «Кофе и сигареты»), другие изображают размытые кадры, кусочки клипов, где фигуры людей лишь намечены контуром. По словам Антона Успенского — куратора выставки, сотрудника отдела новейших течений современного искусства русского музея, «для нашего художественного мира это был настоящий прорыв. Обычно мы живем келейно, не выходя за внутрицеховые рамки».
Закрытие «Крещендо», где вступили в диалог музыка и архитектура, музыка и декоративно-прикладные искусства, состоялось в Екатерининском дворце в Царском Селе. Фантастически прекрасный тронный зал с позолоченными зеркалами словно переносит нас в интерьеры версальской галереи Аполлона. В таком великолепном антураже и музыка воспринимается как-то по-особому. Не говоря уже о замечательной акустике, способствующей рождению атмосферы музыкального праздника.
Итак, после серии камерных вечеров — мощный заключительный аккорд в виде выступления Национального филармонического оркестра России под управлением Владимира Спивакова. Программа из музыки русских композиторов открывалась Вторым концертом Рахманинова, где солировал Денис Мацуев. Арт-директор «Крещендо» достойно выдержал марафонскую фестивальную дистанцию и уверенно сыграл рахманиновский опус в традиционной для себя манере — броско и очень виртуозно. Лирическая сторона концерта удалась ему в меньшей степени, хотя тут были и объективные обстоятельства: препятствовал инструмент. Как ни странно, но состояние «Стейнвея» в Царскосельском дворце оставляло желать лучшего: то ли на рояле редко играют, то ли он содержится в неблагоприятных температурных условиях, но так или иначе, инструмент категорически не хотел держать строй, да и звук у него оказался жесткий, местами даже крикливый. Лишь великолепное звучание НФОРа — широкое, раздольное — отчасти компенсировало «плохой характер» фортепиано.
Второй номер вечера представил необычную версию «Вариаций на тему рококо» П.Чайковского в виде аранжировки для трубы с оркестром. Ее сделал Михаил Накоряков для своего сына — выдающегося 28-летнего трубача Сергея Накорякова. Вряд ли можно было представить, что труба способна издавать такие поэтичные звуки. В партии солиста сохранились все декоративные элементы оригинала — трели, сложные пассажи, которые без всякого усилия были исполнены Сергеем. Но главным образом подкупила его музыкантская глубина восприятия этой музыки, стиля композитора, полное отсутствие стремления выпятить виртуозную сторону в ущерб содержательности.
Увертюра-фантазия Чайковского «Ромео и Джульетта» не впервые звучит в программах НФОРа. И с каждым разом все более оттачивается мастерство, шлифуется концепция, так что в этот вечер бессмертная музыка Чайковского прозвучала практически идеально. Сразу же был найден верный пульс во Вступлении, очень хорошо вышел переход от главной к побочной партии — плавно, без резкого слома. Да и сама «тема любви» подкупала своим благородным, без всякого гламура, обликом. Мягкие зовы валторн и бархатные фразы струнных парили в акустическом пространстве екатерининского тронного зала. Очень значительной вышла кода, траурное начало которой явно перекликалось с кодой финала Шестой симфонии. Были и бисы — фрагменты из «Спящей красавицы» и «Лебединого озера». Как заметил В.Спиваков, в этом зале хочется играть именно Чайковского. Действительно, и сказочные мотивы «Панорамы» из «Спящей», и помпезная Мазурка из «Лебединого озера» звучали здесь необыкновенно вдохновенно, словно гений места осенил музыкантов.
Иосиф Райскин
Евгения Кривицкая
