24 мая артист МХТ имени Чехова Евгений Киндинов отметил свой 60-летний юбилей. Актер старой закалки, по его собственным словам, «человек из прошлого», Киндинов уже больше 30 лет хранит верность этому театру. Хотя творческая судьба делала причудливые зигзаги — бешеная популярность молодого актера после выхода на экраны таких фильмов, как «Городской романс» и «Романс о влюбленных», периоды невостребованности и простоев, несовпадение с современной модной театральной эстетикой. Тем не менее Киндинов признается, что был и остается оптимистом, верящим в то, что театр непременно преодолеет затяжной кризис и еще поможет формированию мировоззрения молодого поколения. 28 мая в МХТ состоится бенефис артиста, он выйдет на сцену в спектакле «Рождественские грезы», который с неизменным успехом идет уже несколько лет.
— Евгений Арсеньевич, в одном из интервью вы признались, что вовсе не собирались становиться актером, поскольку вас влекла романтика иного рода.
— Сейчас я бы сказал конкретнее: я с детства был ушиблен путешествиями. Мое самое страстное детское увлечение — коллекционирование марок. А это — своеобразное знакомство с географической картой мира. И книжки мои любимые — о путешественниках. Когда я учился в старших классах, то собирался поступать на журналистику, поскольку слово «журналист» было для меня синонимом «путешественника». И самостоятельно учил английский язык, поскольку родители не могли обеспечить меня педагогом. Поэтому тут дело не в романтике, а в охоте к перемене мест.
Ну и получилось, что актерская профессия позволила утолить мою страсть к путешествиям. Весь Советский Союз я проехал еще студентом, с концертными бригадами. Был в уникальных местах, например на Военно-Грузинской дороге, куда сейчас не попадешь без риска для жизни. А с театральными гастролями потом весь мир объездил — от Австралии до Англии. Причем что такое рабочая поездка? Это ведь совсем не туризм. Ты имеешь возможность общаться с тамошними коллегами или, например, какое-то время жить в иностранной семье. Это, конечно, намного интереснее, нежели просто глазеть из окна автобуса на заграничные красоты.
— То есть пожалеть о выборе профессии вам не довелось?
— Ни в коем случае. Потому что все эти путешествия, гастроли — все-таки вещи прикладные. Главное же, чтобы работа была тебе по душе. Я именно этого желаю сейчас своей дочери.
— Она пошла по вашим стопам?
— Нет, актрисой она быть не хочет. Но пошла, я бы сказал, по моим детским стопам. Она любит языки, которые ей легко даются, сейчас учится в МГИМО. Я с завистью смотрю, как она легко говорит и по-английски, и по-испански, и по-немецки.
Что же касается меня, то я любил и люблю свое дело. Надеюсь, оно тоже отвечает мне взаимностью. Это самое важное.
— Вы рано начали сниматься в кино?
— Я бы еще раньше начал, но студентам Школы-студии МХАТа это было строжайше запрещено. Если чьи-то фамилии видели в титрах, то разговор мог быть коротким: до свидания, и все. Но меня не очень-то и звали, в отличие от моих товарищей, которым я жутко завидовал. А меня позвали, когда я только что закончил учебу. Просто на улице остановили и пригласили на пробы, после чего я был утвержден на свою первую картину.
— Вы скорее ощутили себя профессиональным киноактером, нежели театральным?
— Ни в коем случае. Для меня всегда на первом месте был театр. Просто потому, что он мне больше нравился. Я любил и люблю живое общение с партнерами и зрительным залом. В кино этого нет, да и вместо партнеров иногда приходится с железякой, с камерой общаться.
— А как же популярность, приходящая именно с кино- и телеэкрана, о которой грезит любой молодой актер?
— Конечно, популярность была. Только «Романс о влюбленных» в СССР посмотрело 50 миллионов человек. Но стремления особого к ней у меня, честно признаться, не было. Вот, мол, я снимусь, и все меня начнут узнавать. Как-то это само собой обрушилось. И было приятно поначалу: письма с «Мосфильма» приносили коробками, на улицах узнавали. Но потом, при более близком знакомстве с этой стороной профессии, начинаешь в ней находить и отрицательные стороны.
— «Звездная болезнь» вас не посещала?
— А как же!
— В чем она проявилась?
— Я стал осторожным в выборе работ. Помните, как Фаина Раневская говорила: «Сняться в плохом фильме — все равно что плюнуть в вечность». Вот и я когда-то достаточно в нее наплевал. Хороших картин у меня не так много, а проходных больше, чем хотелось бы. Но глубоких ран от этой болезни я не получил. Каким-то образом Господь помог мне устоять. Крыша окончательно не уехала, хотя поводы к этому были. А может быть, опять-таки театр меня спас. Дисциплина театральная, обязанности. Ведь когда ты постоянно работаешь в театре, круг обязанностей у тебя очень плотный. Ты должен выйти на сцену, что бы ни случилось: провел ли ты бессонную ночь в поезде или только что прилетел с натурных съемок. Так что я благодарен театру в том числе и за это.
— Всю жизнь вы работаете в одном театре — Московском Художественном. Сегодня такая позиция непопулярна. Актеры, и не только молодые, предпочитают быть вне штатов, чувствовать себя свободными.
— Я работал приглашенным артистом и в других театрах. Пять лет играл Митю Карамазова в спектакле Театра имени Моссовета. 10 лет назад Олег Табаков позвал меня в свой театр, в спектакли «Последние» и «На всякого мудреца довольно простоты». А уходить совсем из театра? Вот у Блока есть замечательная строчка: «Познай, где свет, поймешь, где тьма». У моего поколения актеров были четкие ориентиры: молодой Современник, позже — Таганка, Большой драматический театр в Ленинграде. Вот этот «свет» я имею в виду, то есть некий театральный идеал. Мы все мечтали играть, как молодой Олег Ефремов, Олег Табаков, Евгений Евстигнеев, Владимир Высоцкий, Николай Губенко, Зинаида Славина.
А что сегодня может быть таким «светом» на театральном небосклоне? Молодым ребятам — студентам и выпускникам — сложнее. Быть может, поэтому они и предпочитают статус свободного художника. Сегодня — время хороших спектаклей, а тогда было время хороших театров.
А потом, я ведь попал в Художественный театр в тот момент, когда там еще блистали знаменитые «старики». И это действительно так, хотя все они были уже в возрасте. В спектакле «Мертвые души» я выносил какую-то рыбу, как сейчас помню, из папье-маше, в этом и заключалась вся моя роль. Но я всегда оставался за кулисами и смотрел Бориса Ливанова в роли Ноздрева, хотя меня никто не заставлял. Или Алексея Грибова — Собакевича. И, выходя тринадцатым офицером в «Трех сестрах», оторвать глаз не мог от того же Грибова — Чебутыкина в четвертом акте. Я имел эту счастливую возможность — смотреть из-за кулис каждый спектакль. Тогда еще работали и были в силе Михаил Яншин, Алла Тарасова, Ангелина Степанова. Конечно, все знают, что это было не самое лучшее время для МХАТа. Но с точки зрения актерской технологии наблюдать за такими артистами — это, конечно, тоже школа.
Поэтому зачем отсюда бежать? Куда?
— Но с тех пор Художественный театр изрядно изменился. Как вам кажется, по внутренним ощущениям, куда он сегодня движется?
— Мне кажется, понять, куда ты идешь вместе с коллективом, возможно, только выйдя из ситуации, взглянув на нее со стороны. Изнутри трудно оценить. Я могу видеть лишь какие-то отдельные симптомы, которые могут сбить с толку.
Ну а что происходит с театром? То же, что и со всеми. Это очевидная вещь. Знаете, как говорят: не дай вам бог жить в эпоху перемен. Хотя один поэт сказал по-другому: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые». Вот тут и разберись: блажен или не дай бог?
С другой стороны, я прекрасно понимаю, что издержки, вполне естественные в эпоху перемен, могли быть куда более серьезными. Да, изменилась публика, поменялись ориентиры. Мы только что с вами говорили о том, что в театре сегодня нет очевидных авторитетов. Что дальше? Вот тут я однозначно убежден, что наши театральные традиции очень сильны.
— Вы имеете в виду мхатовские?
— Нет, вообще русские театральные традиции. Вот выйдите на улицу и спросите любого: кого он считает хорошим артистом? И в девяноста процентах из ста вам дадут правильный ответ. Сегодняшний зритель, я уверен, может отличить, что называется, пену от пива.
— Но пены-то куда больше.
— Правильно. И все же критерии еще до конца не сбиты. Занимаясь со студентами, я вижу, какие хорошие, талантливые молодые ребята приходят в театр. То есть я убежден, что тот кризис, который мы сегодня переживаем, будет преодолен. Я верю в это.
— Кто из режиссеров, с которыми вам доводилось работать, оставил в вашей биографии наиболее яркий след?
— Тут опять процитирую: художника надо судить по законам, им самим над собою поставленным. Режиссеры в моей жизни были разные. Я работал с Олегом Ефремовым, Андреем Кончаловским, Петром Тодоровским, Павлом Хомским, Темуром Чхеидзе и многими другими. Опять-таки умей в каждом разглядеть свет. У меня есть правило: учись во всем видеть хорошее. Самое главное — заметить в режиссере или партнере сильные стороны.
Вот Ефремов, например, актерский режиссер, он всегда на репетициях сам проживал каждую роль. Были режиссеры более постановочного плана, которые на спектакль смотрят как бы со стороны, а вся внутренняя работа по строительству роли — задача актера. Хуже это или лучше? Просто по-другому.
— Интересны ли вам опыты молодой и модной режиссуры, которые сегодня в избытке представлены в МХТ?
— Молодые режиссеры тоже очень разные. У каждого есть свои сильные и слабые стороны. Трудно их однозначно оценивать. Но я вам так скажу: я не поклонник того явления, что называют молодой современной режиссурой. Я не очень понимаю, что у этих людей сегодня болит, когда они ставят тот или иной спектакль. Во имя чего они это делают? Какая в этом, говоря театральным языком, сверхзадача? Мне иногда кажется, что они просто предлагают: ну, давайте-ка отвлечемся на тему какой-либо классической пьесы. Точек соприкосновения со многими спектаклями молодых у меня нет. Там нет ответов на вопросы: зачем, что за этим стоит, что у тебя болит и отзывается ли эта боль в зрительном зале? А может быть, это ощущение боли им вообще несвойственно. Зачем, когда жизнь и без того тяжелая, так давайте хоть в театре повеселимся. Но ведь сказал же один замечательный немецкий писатель: «Театр — это место, где толпа превращается в народ». То есть одна из задач театра, в том числе и режиссера, — некое формирование мировоззрения тех людей, которые сегодня сидят в зале на твоем спектакле. Осознают ли это молодые постановщики, мне не всегда понятно.
— А вы послушный артист? Или случаются конфликты с не слишком интересным вам режиссером?
— Я в этом смысле, может быть, конформист. Что толку в этих конфликтах, хотя, конечно, они и у меня случались. Но уйти из спектакля, бросить работу, я не мог никогда. Я, наверное, просто дисциплинированный человек.
— Едва ли не у каждого артиста случаются обидные периоды невостребованности. Были они и у вас. Как вы к этому относитесь?
— По возможности спокойно. Наша профессия такая. В кино существуют пробы, и ты прекрасно знаешь, что на какую-нибудь значительную роль претендуешь не один. Ну взяли другого, что же делать? В следующий раз возьмут тебя. Актерская профессия, конечно, воспитывает мужество. Ее неотъемлемая часть — порой «получать», может быть, не всегда заслуженно. Больно, конечно. Но знал ведь, на что идешь. Или полагал, что все и всегда будет гладко? Нет... Здесь самое главное — не потерять веру в себя, не отчаяться, не спиться.
— Сейчас очень популярна точка зрения, что актер не должен сидеть и ждать. Нужно мелькать, тусоваться, искать пьесы и роли, предлагать себя режиссерам. В общем, самому пробиваться. Вы не пробовали?
— Интересный вопрос. Да, наверное, нужно. Но я для себя выбрал другой путь. Сам пробиваться не умею. Но я никогда не позволю себе осудить тех, кто так существует. Мы ведь сегодня живем не только в другом времени, но и в другой стране. А я в этом смысле — человек из прошлого. Хотя без работы я не остаюсь и сейчас. Даже наоборот, не хватает времени на преподавание, а меня ведь опять зовут в Школу-студию.
— Сегодня вы по-прежнему позволяете себе выбирать роли или соглашаетесь на все?
— Нет, конечно, выбираю.
— И по каким критериям?
— Да какие критерии! Все проще. Выбираю не то чтобы по значимости роли, но по ее интересу для меня, по наличию второго плана. Короче, есть в роли хоть что-нибудь или нет ничего, кроме возможности помелькать на телеэкране. Вот из этих соображения я исхожу.
— А как же соображения материальные?
— Ну, естественно, приходится и это учитывать. Иногда работаю в антрепризах, хотя они тоже бывают разными. Например, в спектакле по чеховским водевилям играю с удовольствием. Иногда все же мелькаю в сериалах, нужно ведь зарабатывать. Но стараюсь этим не злоупотреблять.
— Не столь давно вы приняли на себя обязанности заведующего труппой МХТ. Зачем вам это?
— В данном случае мне было трудно отказать Олегу Павловичу, потому что я ему очень обязан. Я уже говорил, что, когда у меня был во МХАТе трудный период, он пригласил меня играть в Табакерке, что я и делаю до сих пор. А потом, у меня есть замечательные помощники, да и задачи поставлены вполне конкретные. Я просто хочу помочь театру. У нас идет смена поколений, пришло много молодых артистов, нужно всем уделить внимание.
— Преподавать вы начали давно?
— В конце 90-х у меня был курс во ВГИКе, а сейчас я надеюсь вернуться в свою alma mater.
— Чему вы прежде всего хотите научить своих студентов?
— Школе. Умению работать самостоятельно. Ведь режиссура, с которой им придется столкнуться в будущем, самая разная — и формальная, и психологическая. Сегодня видите, какой у нас разброс? Но театр — это прежде всего движение души. Ведь что такое «жизнь человеческого духа»? Это просто: как на моих глазах меняется человек, актер? Если зритель это ощущает, значит, актер настоящий. Мизансцена же при этом может быть любой. И оформление тоже. Безусловность проживания, существования на сцене возможны в любой, даже самой условной постановке. Вот, наверное, именно за этим к нам приезжают всемирно известные режиссеры — Петер Штайн, Деклан Донелланн, Тадаши Судзуки. Они любят работать с русскими артистами.
— Студенты разделяют ваши убеждения?
— А вот это уже зависит от витамина «т», то есть от таланта педагогического. Если он у тебя есть, ты сможешь их заразить.
— Чем вызван ваш сегодняшний оптимизм во взгляде на жизнь и театр?
— Вы знаете, я недавно был в Хорватии — там до сих пор стоят разрушенные дома. Мы много думаем о том, что у нас не получилось. И это, наверное, нормально. Но мы не умеем радоваться тому, что не случилось худшего. Ведь мог в нашей стране произойти югославский вариант, с гражданской войной. Слава богу, этого нет.
Так и в театре. Ну другая страна совсем. Сегодня молодые люди еще на студенческой скамье попадают в экстремальную ситуацию — выбора, соблазнов, искушений. У нас подобных искушений было меньше. В смысле денег, популярности, раскрутки, тусовок всяких.
А мой оптимизм связан с талантом моих учеников. Это раз. Второе, несмотря на все издержки переходного периода, зрители по-прежнему умеют отличить хорошего артиста от плохого. И наконец, традиции. Это дает основания смотреть в будущее с оптимизмом. Будем надеяться, что театр останется местом, где толпа превращается в народ.
Беседу вела Ирина Алпатова
