Интервью с Дмитрием Ситковецким
«Обнаружив» в Москве Дмитрия Ситковецкого, мы попросили его заполнить несколько граф нашей импровизированной анкеты.
Цель визита.
Нынешний приезд в Москву вызван в основном двумя причинами. Одна вполне светского характера — я был приглашен на свадьбу вновь назначенного главного дирижера Госоркестра Марка Горенштейна. Вторая — профессиональная. В понедельник, 19 августа (наша беседа состоялась в субботу. — Н.Ш.) у БСО концерт на Эдинбургском фестивале, двухчасовая программа в знаменитом Ашер-холле, я в ней тоже занят — играю Скрипичный концерт Чайковского. Владимир Иванович Федосеев прекрасно знает мою семью, с Беллой Давидович, моей матерью, он выступал на Западе, а вот я с ним на концертной эстраде никогда не пересекался. Сейчас в Москве мы впервые репетировали вместе и, кажется, остались друг другом довольны.
Частота появлений в России и степень желания здесь работать.
Приезд в Россию всегда вызывает всплеск эмоций. И в их букете непременно преобладает ощущение необычайной теплоты. Что, в общем, конечно, совершенно неудивительно. Здесь оживают детские воспоминания, здесь у меня масса друзей, родные, моя няня, могила отца, наконец. Разумеется, абсолютно не являясь никаким исключением, очень люблю нашу публику — и московскую, и петербургскую. И в Питере, и в Москве в последнее время бываю очень часто, а собираюсь — еще чаще.
7 октября открываю в БЗК очередной сезон оркестра «Молодая Россия». Это было запланировано очень давно, еще до всех и всяческих пертурбаций. В середине октября мы с оркестром Павла Когана и под его управлением сыграем Концерт Элгара. А в декабре начнется фестиваль, посвященный 70-летию Родиона Щедрина. 9-го в Малом зале консерватории будет вечер камерной музыки. Мы с Родионом Константиновичем исполним сонату для скрипки и фортепиано — так называемую «Менухин-сонату». Щедрин писал ее по заказу Менухинского фестиваля, и так получилось, что писал уже для меня. За три месяца до премьеры Иегуди Менухин скончался, и я — напомню, речь идет о 99-м годе — стал первым исполнителем этой великолепной пьесы. Заключительный концерт фестиваля Щедрина состоится 12-го в БЗК. В этот вечер будет выступать Госоркестр под моим управлением — так пожелал сам виновник торжества. Программа на редкость богатая — «Lolita-serenade», «Парабола» (солирует мой друг Давид Герингас), совершенно новое, нигде еще не исполнявшееся сочинение «Таня — Катя» для голоса с оркестром и Пятый фортепианный концерт, в России, как, впрочем, и «Лолита», и «Парабола», тоже еще ни разу не звучавший (солист — Денис Мацуев).
Затем после небольшого перерыва мне предстоит концерт еще на одном «именном», я бы даже сказал — фирменном, российском фестивале — Юрия Темирканова в Санкт-Петербурге. Я выступлю с его оркестром, мы будем аккомпанировать Барбаре Хендрикс. А в феврале вновь отправлюсь в Москву — на абонементный концерт Госоркестра, запланированный тоже очень давно, то есть опять-таки еще до всех перемен.
Самые ощутимые карьерные взлеты на Западе.
Вообще-то отчетливых карьерных устремлений у меня никогда не было. Я просто хотел как можно больше (и лучше — это само собой) сначала играть на скрипке, а потом еще и дирижировать. Из всех лет, прожитых на Западе, пожалуй, самым памятным стал 83-й год. Мы с моей будущей женой чудом не разбились в автомобиле, а в итоге практически не пострадали, я получил американский паспорт, купил себе «Страдивари», впервые попробовал делать транскрипции и стал хозяином — музыкальным директором — настоящего фестиваля в финском городе Вааза. Все это было, что называется, судьбоносно.
Я до сих пор люблю свою жену, играю на той же скрипке, а что касается фестиваля, то, отдав ему десять лет, теперь навещаю его в неком почетном качестве, как это было совсем недавно, в начале августа, когда Корсхольм (так называется фестиваль) отмечал свое 20-летие. Финский фестиваль (а очень скоро у меня к нему добавился еще и шведский — в Уме) был, помимо всего прочего, притягателен и тем, что предоставлял широкое поле для экспериментов. Если я создал нечто вроде творческой лаборатории, так это именно он. Там впервые исполнялись уже упоминавшиеся мною транскрипции, в кое-чьей судьбе сыгравшие весьма значительную роль. Так с моей легкой руки началась мировая известность потрясающего трубача Сережи Накорякова. Когда я нашел его в Москве и вывез на свой фестиваль, ему было 12-13 лет. И уже тогда он производил ошеломляющее впечатление. Они вместе с Женей Кисиным исполняли Первый концерт Шостаковича. Опыт оказался очень удачным, потом он был повторен на японском фестивале Марты Аргерих. Она сама участвовала в исполнении. Через мой фестиваль прошли бородинцы, еще в старом своем составе, Юрий Башмет, Давид Герингас, Борис Пергаменщиков, Марта Аргерих, Владимир Ашкенази, за что я им, естественно, очень благодарен.
На фестивале в Ваазе — в 90-м году — началась и моя дирижерская карьера. Оркестр — он не постоянно действующий, мы собираемся ради гастрольных поездок и выступлений на фестивалях (за 12 лет собирались 33 раза) — получил название New European Strings. Оно с двойным «дном»: ведь strings — это не только струны, но еще и связи, контакты. К 90-му году я уже дважды побывал в России и возобновил свои связи и контакты с исторической родиной. Я совмещал в себе две культуры, две школы (получив образование в нашей консерватории и Джульярде) и хотел попробовать распространить это двуединство на весь оркестр. На мой взгляд, формирование состава по принципу Россия — Запад (а он сохранялся все годы, что существует оркестр) дает невероятно интересный результат. Впрочем, результат интересен еще и потому, что у нас никогда не бывает «случайных» людей. Кто у нас играет? Например, Илья Калер — три первые премии на крупнейших конкурсах, включая Чайковского и Паганини. Наташа Ломейко (она выросла в Лондоне, училась в школе Менухина) — тоже первая премия на конкурсе Паганини. Мой старый школьный приятель Борис Горлицкий, основное место работы — Лондонский филармонический. В 90-м 11 человек я взял непосредственно из Москвы и Санкт-Петербурга. Сейчас все, за исключением двоих, переселились на Запад... Не я сманил — я всегда говорил: «Ради меня от основной работы отказываться не нужно». Очевидно, жизнь заставила сделать такой выбор.
На Западе играют с не меньшим энтузиазмом, чем русские. Но для меня особенно дорого то, что наш оркестр стал настоящей музыкальной семьей. Я ведь вырос в России. Наше поколение — то, что начинало в 60 — 70-е годы, — воспитывалось в атмосфере редкостного расцвета искусства. У нас на глазах творили великие музыканты. И мы понимали, кто они, а кто мы. Никому не приходило в голову в 16 лет ставить себя на одну ступень с Рихтером. Музыка, искусство воспринимались не как работа или даже «путевка в жизнь», а действительно как призвание, требующее безоглядного служения.
Мне повезло — в нашем оркестре и сейчас так. Уже неважно, кто тут какую нацию представляет, важен сам дух преданности делу. Это редко когда бывает. Наверное, если люди пребывают вместе постоянно, день за днем, такое просто невозможно. В симфоническое дирижирование я влетел буквально с разбега. Как-то в 95-м году звонят из Белфаста: надо срочно заменить заболевшего дирижера. «Серенада» Чайковского меня не смущала — я ее знал, а вот Второй фортепианный концерт Шостаковича и Четвертую симфонию Шумана — нет. Но все же решил рискнуть — за три дня освоил все партитуры и вышел на подиум. А через несколько месяцев они мне предложили возглавить оркестр. И в течение пяти лет я был главным дирижером Ольстерского национального оркестра Северной Ирландии. Мы очень много гастролировали по миру, выступали в замечательных залах и сделали массу записей. А теперь я вольный художник, выступаю с самыми разными оркестрами и в качестве солиста, и в качестве дирижера. Свои финский и шведский фестивали я передал известному шведскому виолончелисту Францу Хельмерсону. Был у меня еще фестиваль в США, но его я тоже оставил. От фестивалей все-таки довольно сильно устаешь.
Впечатляющие репертуарные открытия.
За пять лет работы с Ольстерским оркестром я освоил очень большой репертуар — 50 концертных программ мы сделали. Нелюбимую музыку не исполнял, так что широта интересов у меня адекватна репертуару. Из открытий последнего времени могу назвать Пьяццолу. Я очень долго сопротивлялся этой моде. А потом выяснил, что Пьяццола далеко не исчерпывается тем, что мы привыкли воспринимать как Пьяццолу. Глаза мне открыл замечательный аккордеонист Джеймс Крабб — шотландец, живущий в Дании. Он прислал мне записи квинтетов Пьяццолы (рояль, аккордеон, скрипка, контрабас и гитара) — это великолепная музыка. Несколько дней назад с благословения двух стариков, игравших еще с самим композитором, и с их участием мы исполнили эти квинтеты все на том же Эдинбургском фестивале в Ашер-холле.
Меня поначалу смущала необходимость импровизировать. А потом я вошел во вкус — естественно, после того, как вошел в сам стиль. Жесткий план и подвижная импровизация, как выяснилось, это хорошее сочетание. Необходимо только чувство ритма, гармонии и локтя. Пьяццолу не очень-то жаловали в Аргентине, когда он туда вернулся: его музыка не была исключительно развлечением для ног. Суровая нью-йоркская жизнь наложила свой отпечаток на его сочинения, причудливо соединившие в себе итальянские и еврейские ритмы и мотивы. Стажировка у Нади Буланже довершила становление его стиля. Публика в Ашер-холле неистовствовала.
Отношение к возможному госфинансированию российских оркестров по элитному принципу.
Сокращение числа оркестров, финансирующихся из госбюджета, на мой взгляд, палка о двух концах. Идея-то, как известно, призвана возродить хорошо забытое старое. В советские времена тоже несколько коллективов находились в привилегированном положении. В ГАСО зарплаты были до 500 рублей, в то время как в оркестре филармонии, который был в отличной форме и при Кирилле Кондрашине, и при моем друге Дмитрии Китаенко, потолок был, если мне не изменяет память, 130 — 150. Если, укрепляя их статус, в нескольких коллективах сделают зарплату хотя бы приблизительно конкурентоспособную той, что получают музыканты, работающие в приличных западных оркестрах, это, безусловно, будет большим плюсом. Проблема-то серьезная и, кстати, не только российская.
В свое время, будучи главным дирижером Чешского национального оркестра, Владимир Ашкенази выходил в правительство с подобной инициативой. Он говорил: «От Праги до Мюнхена четыре часа езды, а разница в оплате чудовищная. Естественно, люди уезжают». Конечно, надо добиться того, чтобы не уезжали, чтоб и здесь можно было работать, не страдая морально и материально. Другое дело, как повернется жизнь у всех других коллективов. Не станут ли все музыканты в очередь на конкурс в привилегированные оркестры?
Музыкантская династия — плюсы и минусы.
Разумеется, я счастлив, что родился именно в той семье, в которой родился. Отец — Юлиан Ситковецкий — был замечательным музыкантом. К несчастью, он умер, когда я был еще ребенком. Мама — великолепная пианистка, и сейчас в свои 74 года она в отличной форме. Это самый выдающийся пример профессионализма, какой я только знаю. И могу только надеяться на то, что унаследовал хотя бы частицу. Но, с другой стороны, династия — это совершенно страшная вещь. Ничто так сильно не давит на плечи, как принадлежность к династии. Ты сам по себе интересен или только в качестве сына твоих родителей? Оправдаешь ли возлагаемые на тебя надежды? Все это проклятые вопросы, запросто способные отравить человеку жизнь.
Безумно рад, что моя дочь играет на рояле, но не собирается становиться профессиональным музыкантом. Очень бы хотелось еще, чтоб не пошла по стопам матери и не вздумала запеть. Уезжая в 77-м году из страны, я бежал, скорее, не от системы, а от семьи, то есть от груза, связанных с моим будущим ожиданий. Мне хотелось проверить себя в настоящем бою. Никому не известный, я явился в Джульярд и все начал с нуля. Мама, человек очень авторитарный, редко считала, что я что-то делаю правильно. Я начал с ней играть в 12 лет, а в 19 прекратил. Было трудно, может быть, и потому, что я не воспринимал ее как учителя. Она резко отрицательно отнеслась к моему решению уехать и через год уехала сама только потому, что ее перестали выпускать на Запад, а она предполагала, выезжая на гастроли, видеться со мной. Тоже очень рисковала, начиная карьеру в Штатах в возрасте 50 лет. Хотя и начала ее с дебюта в Карнеги-холл. На Западе мы вновь стали играть вместе.
Огромное удовольствие получаю, выступая с ней как дирижер. 7 октября мы с ней и «Молодой Россией» сыграем 27-й концерт Моцарта. А 9-го у нее — после довольно большого перерыва — состоится сольный концерт в БЗК.
Воспоминания о возвращении на Родину.
Первый приезд в Москву после 11-летнего отсутствия был одним из самых значительных переживаний за всю жизнь. Эмоции, которые возникали в таких случаях, досконально описаны. И в этих описаниях все правда. Я это испытал чуть ли не первым, приехав в 88-м году. Святослав Теофилович Рихтер пригласил меня принять участие в «Декабрьских вечерах». Разумеется, я согласился, и, каким бы невероятным это ни казалось, проблем не возникло. И даже получилось так, что сначала я и мама выступили в Зале Чайковского. 19 декабря 1988 года — незабываемый день. Я играл Первый концерт Шостаковича (именно это сочинение играл в последний раз мой отец и тоже в КЗЧ), мама — рахманиновскую Рапсодию на тему Паганини. Аккомпанировал нам филармонический оркестр под управлением Дмитрия Китаенко. Люди висели на люстрах, а успех было просто не с чем сравнить.
Наталья Шадрина
