Сати Спивакова написала книгу
Лет шесть назад, когда она показала Спивакову наброски будущей книги, он нашел их неинтересными и напыщенными. Дело было в самолете на пути из Америки. Она разорвала листки и пустила их в прямом смысле по ветру. Сегодня книга Сати Спиваковой — реальность. В первой декаде июня она выходит в издательстве «Вагриус» под названием «Не все». Не все — в смысле только штрихи к портретам колоссов, которых ей посчастливилось знать близко, но такие штрихи, какие вам и самый дотошный биограф не поведает. И не все — в смысле «не вся правда». Она не хотела никого эпатировать, никого обижать, а потому, вопреки настояниям Спивакова, убрала эмоциональные эпитеты и имена тех, кто обижал ее мужа. И это был принцип — нежелание становиться на одну доску ни с обидчиками, ни с любителями низких истин.
270-страничный труд (плюс фотографии) — не дневник и не мемуары. Он что-то вроде ожерелья, — по собственному определению Сати. 2-3 «бусины» — истории о других, одна — о собственной семье. Всего 30 с лишним главок, посвященных Менухину, Плисецкой, Шнитке, Ростроповичу, Вишневской, Кисину, Параджанову, Башмету, Окуджаве, Темирканову, Джонни Гальяно, Джесси Норман etc. Причем каждая главка с интригующим названием. «Запах женщины», «Сухой порох», «Почти обидно» — это о ком?
Сати не скрывает, что у нее был литературный помощник, что вдохновлялась структурой, которую нашла в книге Изабеллы Росселини «Something of me», что, наконец, хотела просто позабавиться и позабавить читателей. Хороший знак. Чем менее претенциозен автор, тем больше надежды, что даже там, где не вся правда, эта правда — чистая. Мы выбрали завершающую часть (с небольшими сокращениями) главы, рассказывающей о «Виртуозах», точнее, об испанском периоде жизни оркестра.
* * *
...К отъезду «Виртуозов Москвы» побудили экономическая ситуация и усталость от успехов и славы. Никаких гонений и политических причин не было и в помине. Володя вообще не хотел уезжать. Он не мыслил себя без России, иначе бы он мог уехать очень давно, в начале 70-х годов — после первого успеха в Штатах, после победы на конкурсе в Монреале, после того, как спустя четыре невыездных года он наконец стал вновь выступать и играл с Аббадо, Шолти, Бернстайном, Озавой. У него была масса возможностей — тогда он был еще неженат, руки у него были развязаны, ничто ему не мешало остаться на Западе. Он не уехал, потому что не мыслил себя без Москвы. Правда, нельзя отрицать, что его всенародная слава возникла с рождением «Виртуозов Москвы».
Когда был подписан контракт с Испанией и Володя сообщил мне об этом (мы сидели в аэропорту в Мадриде), я рыдала от охватившего меня ужаса. У меня бывают какие-то прозрения — вдруг в секунду привиделся весь тот кошмар, который на нас надвигался. Это было как вспышка: я ясно увидела начало конца прекрасной истории. Может быть, лучше было никуда не ехать и покончить тогда, распустив оркестр. Но Володя воспринимал эту авантюру как новую ступень и начало очередного интересного этапа в жизни. Меня же не оставлял дикий страх, что все будет иначе. Так и случилось.
Я помню первый побег из «Виртуозов». Все были шокированы. Первое предательство случилось в 1984 году, когда ближайший друг Володи с юности, скрипач Анатолий Шейнюк, не вернулся из поездки во Францию. Я была в Москве, до меня донеслись слухи от чужих музыкантов: «У ваших „Виртуозов“ случилось такое!» Даже вслух боялись говорить, что случилось. Мы поехали встречать ребят в похоронном настроении. Оказалось, Шейнюк решил бежать и так волновался накануне, что сказался больным. А поскольку он действительно был товарищем Володи, мой муж пришел навестить его, принес яблочный пирог с чаем, посидел у кровати в гостиничном номере. Шейнюка, белого от волнения, трясло, как в ознобе. Утром его не оказалось в гостинице. Это был такой удар, что на протяжении нескольких лет Володя продумывал «месть Шейнюку». Мы уже смеялись, когда он мечтал нанять человека, с тем чтобы тот раз в год приходил и избивал беглеца до полусмерти: «Он трус, он не будет знать, когда появится этот человек. Но он будет ждать этого часа и бояться». Володя не мог простить этого предательства. Немногочисленных членов партии (трех) из состава оркестра таскали на какие-то комиссии, над всеми повисла угроза стать невыездными.
А потом предательств было так много! Может быть, Володя о них забыл. Но я не могу забыть, когда предают такого человека, как мой муж. Он не выгнал из оркестра ни одного музыканта, не уволил никого. 99 процентов тех, кто ушел, сделали это некрасиво и непорядочно. Кто-то мерзко и по-хамски, кто-то просто плохо. Почти никто не ушел так, чтобы после этого ему можно было бы подать руку при встрече.
Юрий Гандельсман, игравший в альтовой группе, которого Володя очень поддерживал, устроил ему квартиру, много помогал профессионально, незадолго до отъезда в Испанию взбунтовался и заявил, что уходит. На здоровье. Но, уходя, он пытался поднять бунт в оркестре, и все потом выражали сочувствие Володе, однако никто не сказал Гандельсману, что тот плюет в колодец, из которого столько лет пил.
Я была тогда девчонкой и не умела себя поставить. В оркестре многие были однокурсниками моего отца, много старше Володи. Со мной не считались. Женой шефа я себя никогда не чувствовала, и никогда меня не тянуло дружить с женами оркестрантов — всегда старалась держаться особняком. Меня возмутило, что никто не встал и не защитил Володю. Гандельсман ушел и многие годы был первым альтистом в Тель-Авивской филармонии, недавно его пригласили в классный квартет в Нью-Йорк — Альбан-Берг-квартет, он стал профессором консерватории — в общем, жизнь удалась. Бог ему судья! (...)
Предательств было такое множество, до Испании и во время нее, что в какой-то момент я почувствовала — у моего мужа наступило что-то вроде апатии. Когда ушел Шейнюк, он не спал ночами и придумывал страшную месть. Когда потом стали уходить люди очень близкие, он перестал реагировать.
Первый концерт, который «Виртуозы Москвы» давали в Мадриде после приезда в Испанию, сопровождался каким-то «кровавым» собранием, где полился поток оскорблений в адрес моего мужа. Второй скрипач Борис Куньев, бывший всегда человеком желчным, завистливым, злобным — и при этом высоким профессионалом, рвавшимся в концертмейстеры, вдруг раскрылся во всей красе. Прямо перед презентацией оркестра он написал Володе письмо и подсунул под дверь: «Оглянись, с 80-го года прошло десять лет — посмотри, где мы и где ты? Ты ходишь чуть ли не под руку с королем, тебя наградили всеми регалиями и званиями, твое имя на всех афишах крупными буквами, во всех интервью — твои портреты. Мы тебя подняли на небеса. Ты стоишь на костях своих товарищей, труд которых ты эксплуатируешь». Спиваков после этого вышел играть концерт Моцарта, и я чувствовала, как у него от ярости дрожит смычок. Мне сразу вспомнились детство и мой отец, которому тоже говорили: «Ты существуешь только благодаря тому, что есть мы, музыканты, поднявшие тебя до небес». Папа тогда ответил: «Вот и оставайтесь на небесах, а я сойду на землю». Положил палочку и ушел. И спустя годы Володе бросали обвинение: ты на пьедестале только благодаря нам. Например, кто-то был недоволен, что на афише американских гастролей «Виртуозов Москвы» — портрет одного Спивакова. На что импресарио ответил, что продать он может только Спивакова, а оркестр без Спивакова — нет.
В Москве мы привыкли чувствовать себя в эпицентре событий. На вопрос, зачем мы уезжаем, Володя отвечал, что ему надо сохранить оркестр и полученный в Испании контракт — небывалая удача. Оркестр выезжает под патронат Королевского дома Испании. Поэтому в Москве выливалось такое количество кипятка от зависти... Я помню наш приезд в Испанию: несколько автобусов со всеми членами семей оркестрантов, чадами и домочадцами. Астурия — маленькая провинция, оживающая на три дня в году, когда в столице — городе Овьедо — вручается знаменитая на всю Испанию премия принца Астурийского. Остальные 362 дня там тихо, пусто и скучно. И все чужое. Когда мы приехали, нас ждал банкет с множеством детей испанской войны, которых в свое время приютил СССР. И профессор университета, говорящий по-русски, произнес тост со слезами на глазах: «Сегодня великий для меня день, потому что в 30-е годы Россия приютила нас, несчастных детей, бежавших от войны. Теперь мы отдаем ей долг, принимая гонимых музыкантов». Я почувствовала, что нас считают беженцами и политическими эмигрантами.
Мы уехали из своей маленькой, уютной, чудной квартиры на улице Неждановой и попали в городок Хихон, где надо было найти и снять казенную квартиру с чужой мебелью, чужими запахами. Я не понимала, во имя чего я приношу эту жертву. Каждое утро я выходила в красивый сад у нашего дома, и мне казалось, что я — в чужом сне, который снится кому-то другому. Красивый, тихий, сытный кошмар с чистым воздухом. Северная Испания — это дикая сырость, в Хихоне сырело все — сумки и ботинки покрывались пятнами, простыни оставались постоянно волглыми. «Виртуозы» продолжали концертировать, а семьи поселились в двух городках на виду друг у друга. Я быстро выучила испанский язык. В Мадриде появилось несколько друзей. В Хихоне и Овьедо меня приглашали на какие-то женские чаепития, где я не понимала, о чем говорить с этими женщинами, смотрящими на меня с неким любопытством, как на диковинную птицу. Когда в России случился путч, но через два дня все обошлось и «слухи о нашей смерти оказались резко преувеличены», устроили концерт в поддержку демократической России. Приехали принц Астурийский Филипп и его сестра принцесса Елена. Испанские дамочки, заглядывая мне в лицо, спрашивали: «Ты счастлива?» А мне не было от чего испытывать счастье при исполнении коронационной мессы с не самым лучшим хором. Я понимала, что мой муж принес очередную жертву, сделал сальто-мортале и вывез из России целый самолет людей лишь ради того, чтобы не разлучать оркестр. Но все обернулось иначе.
Пожалуй, последним счастливым аккордом был 1000-й концерт «Виртуозов Москвы» в Большом зале консерватории, когда все забавлялись и музицировали с удовольствием. Редкими островками единения и счастья были поездки в Россию. А работа в Астурии, когда я видела, как все рыщут в поисках вакансий в других оркестрах, разрушила все иллюзии. Я понимала, что музыканты воспринимают отъезд как трамплин к другой жизни, и только Спиваков продолжал верить в существование идеальной модели коллектива единомышленников.
Многие музыканты стали по одному уходить в испанские оркестры, где предлагались совершенно другие зарплаты. Каждого ушедшего нужно было заменять, вводить в репертуар новых музыкантов, от этого терялось качество, в чем тоже упрекали Спивакова. Работать без Спивакова, самостоятельно, новые люди не умели, они мгновенно забывали наработанное, и мой муж как творческая личность стал буксовать. Я увидела — он загибается!
В Испании дело не пошло еще и потому, что преданный коллективу и очень умный директор оркестра Роберт Бушков не мог спокойно пережить, что, когда в России начались финансовые и экономические преобразования, он остается в стороне. Он отличался недюжинным умом, его считали финансовым гением. И он страшно нервничал, считая, что пора зарабатывать деньги. В голове его что-то сместилось, и, вместо того чтобы зарабатывать для оркестра, он старался заработать для себя. Он вкладывал деньги в ларьки с цветами, в золотые прииски, появлялись статьи, что «Виртуозы Москвы» намывают золото. Концов найти было нельзя. Конфликт между директором и художественным руководителем разрастался, директор постоянно отсутствовал, сидя в Москве, денег не прибавлялось, и оркестр совершенно растерялся. Музыканты привыкли быть при Бушкове, человеке властном, как дети при строгом папеньке. Все распадалось, созданное годами здание на глазах стало рассыпаться — пропал общий интерес. Исчезло то единение, о котором Андрей Вознесенский написал: «Созвездье виртуозов». Все звезды стали падать с этого небосвода.
И я увидела, что и мой муж растерялся. Он поверил, что без «Виртуозов» он — ничто. Ему стало казаться, что, если он выйдет на сцену и за спиной будут сидеть другие музыканты, он не сможет ничего сделать. Это для меня было самым страшным. На это наслоился и кризис нашей семейной жизни. Мы были на виду, и все доброжелатели с увлечением обсуждали подробности и, потирая руки, ожидали развязки. Наш разлад обрастал сплетнями в духе мексиканских сериалов. (Для меня было большим ударом узнать, что ближайший друг моего отца, с которым папа спал на соседних койках в общежитии консерватории, Эрик Назаренко, работавший в оркестре благодаря мне, в какой-то поездке подошел к Володе и сказал: «Ты правильно делаешь. Это страшная семья». Всю жизнь он был для меня «дядей Эриком», учил меня фотографировать, знал меня с колыбели. Когда Володя хотел уволить его, я умоляла памятью моего отца оставить его в оркестре.) Вдруг я увидела, что муж мой, как сталкер, находится в какой-то своей зоне, не слышит, не видит, не понимает, обрастает панцирем цинизма и черствости от неуверенности в себе, от зажима и несчастливости. Володя — человек очень гармоничный, и даже когда он собой недоволен, он должен быть внутренне уверенным в правоте того, что он делает. А тут я понимала, что ощущение счастья оставило его. Он перестал получать отдачу во время общения с оркестром на сцене. Я поняла, что он больше не видит лиц музыкантов и, выходя на сцену, не может найти с ними контакта. Получилось как в финале Прощальной симфонии Гайдна, который он позволил себе придумать. В оригинале ведь, когда все музыканты уже ушли и осталось только двое оркестрантов, дирижер не играет. А ему хотелось самому доиграть эти последние ноты. Это стало чем-то провидческим: он оставался один, доигрывал последнюю ноту в гордом одиночестве, и свет гас.
Все работали в Испании, но стремились в Москву, к своей публике. Подышав «дымом отечества», возвращались в Испанию. К тому времени в Астурии собрали новый симфонический оркестр и пригласили всех музыкантов из «Виртуозов». Последнее предательство было уже групповым, но как бы подневольным, вынужденным. Когда их позвали в новый испанский оркестр вместе с женами, играющими хоть на чем-то, на хорошую зарплату в полторы тысячи долларов, им предстояло играть там всю ту музыку, которую когда-то они презирали. Они не могли ехать на гастроли, так как были заняты во время сарсуэлы, «елок», «капустников» и так далее.
Володя к этому моменту начинал как бы заново свою карьеру скрипача. Он стал пытаться выйти на новую дорогу, и я понимала, что должна помочь ему преодолеть кризис. Если не смогу — зачем же я тогда нужна? Значит, я проиграла. Выбрав между своей профессией и семьей в пользу семьи, понимая, что «в одной руке два арбуза не унесешь», я знала, что рядом со мной — великий музыкант. Что может в связи с этим значить средняя карьера артистки? Главное — помочь ему не упасть, не сломаться. Когда Спивакова стали снова приглашать на сольные концерты и выступления с другими оркестрами, он уезжал от «Виртуозов» уже без угрызений совести. К 1994 году он сделал для них все, что мог. Никакой коллектив не может существовать вечно. Наконец я увезла его из Астурии, которая была не его местом — он задыхался там.
Большинству же музыкантов оно как раз очень подходило. Кто был чуточку амбициознее, сразу отправился в Америку, Францию, Германию. Оставшиеся стали там первыми парнями на деревне и прекрасно устроились. Для Спивакова же оставаться там было равносильно жизни на дне. Я понимала, что такой музыкант, как он, не может жить в этой дыре. Мы переехали в Париж, купив квартиру. Хотелось начать жизнь с нуля и без того, чтобы на каждом углу на тебя смотрели глаза, отмечающие, как ты начинаешь эту новую жизнь. Это было перед рождением Ани.
Параллельно начался этап возрождения «Виртуозов Москвы» и возвращения в Россию. Старый оркестр потерял позиции в России и перестал котироваться на Западе, так как не вызывал интереса, будучи не «Made in Russia», а «Made in Spain». Как раз в этот момент Юрий Лужков принял оркестр под патронат мэрии и открылись новые вакансии. Возникли дирекция, бюро и инфраструктура. Оставалось реорганизовать оркестр. Очень недолго существовали две группы — «испанцев» и «москвичей». «Старики» стали балластом, нужно было постоянно ждать, когда они присоединятся к «Виртуозам» между выступлениями в составе испанского оркестра. Все по-настоящему творческие люди хотели вернуться в Россию. Я убеждала мужа:
— Ты будешь сидеть и ждать, пока они отыграют свою сарсуэлу? Создавай новый оркестр!
Он ужасно не любит перемен, боится новизны.
— Оркестр будет, пока есть ты, — сказала я. — Будут говорить: «Это не Футер, это не Мильман». И пусть! Оркестр называется «Виртуозы Москвы», но через тире подразумевается — Владимир Спиваков. А это значит, что пока за пультом стоишь ты, оркестр будет, пока ты этого хочешь. Собирай молодых, с горящими глазами, кто еще захочет побыть виртуозом Москвы. Если они уйдут через несколько лет — мы это переживем. И не страшны поношения журналистов, кричащих «ату!». Пока есть спрос и имя — надо действовать.
Так и произошло, хотя взаимоотношения с новым составом оркестра уже другие. Новые «Виртуозы» — это в основном мальчики, годящиеся Спивакову в младшие, даже не в старшие, сыновья. Но они знают себе цену.
Я поняла, что ничто не вечно. Такого состава, как раньше, никогда уже не будет. Но та история завершилась. Старые «Виртуозы Москвы» собирали свой маленький музей-архив, где хранились реликвии: щепки от дверей, сломанных рвавшейся на концерт публикой в разных городах и странах, фальшивые билеты на их выступления, — все бесценная память. Раньше велась летопись их жизни. Надеюсь, кого-то это заинтересует и в будущем.
Конечно, оркестр, носящий сегодня имя «Виртуозы Москвы», уже не тот оркестр-легенда. Так же, как Театр на Таганке или БДТ — уже не те театры, с которыми связаны целые эпохи. Хорошо, что старый оркестр не раздавил Спивакова, как поезд. Володя мог бы почивать на лаврах, но он несется по миру с огромной скоростью. На нем огромная творческая ответственность и нагрузка. Пока он ее тянет, это дает ему силы оставаться в седле, чего нельзя сказать о многих музыкантах его поколения. Подводя итог, хочу ответить тем, кто утверждает, что Спиваков существовал благодаря тому, что были «Виртуозы Москвы». Все оказалось с точностью до наоборот: «Виртуозы Москвы» состоялись потому, что в момент их создания и взлета Спиваков был Спиваковым. Когда недавно возникла идея собрать в концерте всех музыкантов, когда-либо игравших в «Виртуозах Москвы», она не осуществилась не по техническим причинам, а по моральным. Просто мой муж не захотел выходить на сцену со многими из тех людей, кто некогда являл собой уникальное «Созвездье Виртуозов».
