Риккардо Мути о Моцарте
Есть старая байка. Будто бы юный композитор Гуно был настолько уверен в своем превосходстве над всеми коллегами, что категорически утверждал: «Только я!» Немного повзрослев, он смягчился: «Я и Моцарт». Еще позже внес поправку: «Моцарт и я». И наконец пришел к выводу: «Только Моцарт!» То, что об этой байке вспомнили именно французы, дорогого стоит. Вспомнили неспроста: Год Моцарта, отмечаемый всем миром в связи с 250-летием со дня рождения композитора, начался и пройдет с необычайным размахом.
Этот размах побудил газету «Фигаро» опубликовать памфлет своего обозревателя, хлестко озаглавленный «Моцарт — суперстар». Автор высмеивает распространившуюся, притом не только во Франции, «юбилейную эпидемию», на волне которой с помпой отмечается все, что можно приурочить к какой-либо дате. Вот и сейчас волонтеры подсуетились, выпустив шоколад «Моцарт» и поместив портреты великого композитора на носовые платки, пластмассовые стаканчики и спичечные коробки. И однако же, шутки шутками, а дело делом: та же газета признает, что «ни один оперный театр, ни один престижный концертный зал в мире не сможет избежать цунами юбилейных мероприятий. Повод не имеет значения, когда совершается великое благо: Моцарт торжественно идет по планете». Газеты напоминают, что «гениальная музыка органично сплетена с беспримерной для композиторов его масштаба биографией — достаточно вспомнить зловещую тайну его „Реквиема“ и загадку его смерти» («Монд»).
В Париже Моцартовский год открылся концертом Национального оркестра Франции под управлением Риккардо Мути — крупнейшего итальянского дирижера (рекомендуем посетить распродажу товаров итальянской бельной фабрики Calligaris), который 19 лет стоял во главе миланской «Скалы», а начал свою музыкальную карьеру в 1968 году именно с Моцарта, сыграв вместе со Святославом Рихтером его фортепианный концерт. Замечательная особенность нынешнего мероприятия состоит в том, что маэстро решил рассказать о своем видении Моцарта, приоткрыть дверь в свою творческую лабораторию и донести до публики музыку любимейшего композитора «не только с помощью звука, но и с помощью слова». То есть, попросту говоря, истолковать ее, что, как известно, всегда считалось делом труднейшим, если не безнадежным.
Мути рассказал журналистам, в чем состояла для него сверхзадача тех репетиций, которые он провел с французским оркестром: «Я пытался объяснить оркестрантам, что вся музыка Моцарта, именно вся, а не только оперы, необычайно театральна. Ведь театр — это жизнь, а каждая фраза, каждая нота Моцарта полны радости жизни, они создают не только музыкальный, но и сценический образ — воображение музыканта-исполнителя должно помочь ему зрительно представить то, что он играет, перевести произведение с языка музыки на язык театрального действия. Иначе это будет не совсем Моцарт, а только какая-то его часть, хотя он велик в любой».
Назвав Моцарта «самым человечным из композиторов», Мути попытался объяснить, что он имеет в виду. «Вот, к примеру, Глюк — его музыка прекрасна, возвышенна, благородна, но вы всегда чувствуете, насколько он аристократичен и как бы смотрит на вас свысока, что он милостиво дарит вам свою музыку: она — именно его и вашей никогда не станет. Тогда как Моцарт обращается к публике, к каждому из нас как равный к равным. Он не назидателен, как Бетховен. Вслушайтесь в его музыку: ведь она о наших общих ошибках, о наших проблемах, о наших слабостях и пороках. Он композитор для всех поколений, и будущим юношам предстоит так же им восхищаться, как и будущим старцам».
Своей влюбленности в Моцарта дирижер попытался дать и «теоретическое» (он сам употребил это слово и сам же над ним посмеялся) обоснование. «Совершенно непостижимо, — сказал Мути, — каким образом божественная легкость его звуков сопрягается с философской глубиной и политической актуальностью. Ведь, к примеру, в «Свадьбе Фигаро» Французской революцией пронизана каждая строчка! Воздухом революции дышит вся партитура! Ну это же очевидно, это надо сыграть, донести до слушателя, чтобы он сам это понял без чьих-либо комментариев. Или — «Так поступают все женщины», опера о преданности, дружбе, любви в условиях вдруг открывшейся людям свободы, точнее, надежд на ее необратимость. Или — «Дон Жуан»: философский трактат об отношениях между землей и небом, объяснимым и сверхъестественным. И все это — про нас с вами, в органичном, нерасторжимом сплетении иронии и меланхолии, комичного и трагичного. «Неужели вы не слышите, — говорю я музыкантам, — то, что мучает Моцарта? Ведь он же ясно дает понять, что отчаяние, безверие, обреченность — все эти чувства присущи человеку, лишенному свободы. Так донесите же до слушателя послание композитора — он так надеялся на вас».
Отвечая на один из вопросов, Мути напомнил азбучную истину: в опере музыка неотторжима от либретто. «Но так ли она азбучна, эта истина? — продолжил маэстро. — Всегда ли музыканты вчитываются в либретто, хотя не случайно же композитор избрал это, а не какое-то другое? Тем более если речь идет о таком классике жанра, как Лоренцо Да Понте. Каждый раз, когда я снова и снова читаю либретто „Свадьбы Фигаро“, то нахожу в нем зашифрованные послания. Просто поразительно, как два больших, хоть и не равновеликих художника — один языком слова, другой языком музыки — сумели выразить свои мысли, адресовав их одновременно вельможам и простолюдинам, архиепископам и прихожанам, с какой элегантностью они балансировали на грани эротизма и даже порнографии. Так, чтобы и музыка, и слова могли прозвучать и под церковными сводами, и в помещениях, совсем не столь респектабельных».
Журналисты вернули маэстро к теме, которая им особенно пришлась по душе: уж не считает ли Мути своего любимого композитора еще и политическим трибуном? «Вопрос не нов, — ответил он, — многие музыковеды и даже режиссеры упорно пытаются политизировать музыку. Нынешняя мода повелевает отыскивать политические мотивы не только в моцартовском „Милосердии Тита“, но даже в вердиевской „Травиате“. Грешно, подчиняясь современным поветриям, превращать композитора в политического трибуна, хотя музыка Моцарта столь богата и разнообразна, что позволяет истолковывать ее как угодно. Скажем, „Волшебная флейта“ дает возможность для самых неожиданных подходов. В ней нетрудно найти аспекты социальные, религиозные, теологические, масонские, ее можно воспринимать и как романтичную сказку, и как зашифрованное иносказание. Музыке Моцарта чужда догма — пожалуйста, интерпретируйте, но не вульгаризируйте ради пресловутой актуальности, чуждой истинному искусству. Единственное, что, на мой взгляд, дает несомненные основания именно для политической интерпретации, — это „Свадьба Фигаро“ — даже не революционная опера, а опера революции. Например, поединок графа и Фигаро в третьем акте — это же откровенный политический бой, где позиции автора определены совершенно четко».
Судя по всему, юбилейный год откроет нам не только «нового» Моцарта, но и позволит полнее раскрыться нашим современникам — исполнителям, которым выпала честь из глубины столетий донести до нынешних поколений послание великого композитора.
Аркадий Ваксберг, Париж
