Études, L 136
12 этюдов для фортепиано написаны Клодом Дебюсси в августе-сентябре 1915 года. Композитор некоторое время колебался, кому посвятить этюды — Шопену или Куперену. В конце концов они были посвящены памяти Шопена. Сочиняя этюды, Дебюсси, по собственному признанию, стремился к «вершинам» исполнительских трудностей, к «рекордам» техники. 27 сентября он писал Дюрану по поводу этюдов: они «успешно подготовят пианистов к лучшему пониманию того, что нужно входить в музыку только с устрашающими руками!»
В несколько ироническом предисловии к этюдам Дебюсси говорил только о технике и предлагал «искать свои аппликатуры!» Но было бы совершенно ложным полагать, что музыка этюдов Дебюсси ставила своей задачей чисто технические цели. Напротив, автор, издавна близкий к эстетике импрессионистов-живописцев, и тут искал образной этюдности. Однако, в связи с глубокими изменениями содержания искусства Дебюсси в последние годы его жизни, изменился и характер образности.
В этюдах пересеклись две основные тенденции позднего периода творчества Дебюсси. С одной стороны, композитор неоднократно выразил тут намерения придать своей музыке те или иные четкие контуры, «классические» черты. Но, с другой стороны, возвраты импрессионизма, притом достигавшие крайней изощренности, были очень сильны. В итоге возникло своеобразное сочетание жесткостей с расплывчатостями и конструктивностей с мимолетностями.
Сколь бы ни стремился Дебюсси к четкому конструированию своих этюдов, постоянно прорывалось смятение его души, побуждающее дробить музыку на мелкие отрезки, преувеличивать контрасты затиший и порывов. Композиторское мастерство этюдов очень велико и сказывается, прежде всего, в виртуозном владении бесчисленными оттенками фортепианной фактуры и звучности, в феноменальной изобретательности деталей. Однако это мастерство не оживляется полнотой содержания. Напротив, постоянно чувствуется, что Дебюсси, как никогда ранее, умеет говорить, но былого богатства эмоций нет — душа теряет гибкость и каменеет.
Лишь иногда, как, например, в начале этюда «Сексты» (№ 4), в одном из фрагментов этюда «Украшения» (№ 8, там, где в ключе сначала четыре бемоля, а затем четыре диеза), в тактах 15 и последующих этюда «Противоположение звучностей» (№ 10) — проглядывают непосредственность и теплая эмоциональность. Несравненно чаще они оттеснены наблюдательностью и изобретательностью.
Примечательна также роль опуса этюдов как произведения, полного воспоминаний о собственном творчестве. Стоит вслушаться, и мы откроем на этих страницах великое множество отзвуков. Дебюсси на протяжении этюдов словно перебирает и причудливо комбинирует старое из музея своих впечатлений, начиная ранними романсами и кончая «Морем», «Прелюдиями», «Детским уголком», «Св. Себастьяном».
При этом техника звукописи все время утончается и усложняется, одновременно теряя в своей образной рельефности и предметности. Именно так Клод Моне наедине со своими «Кувшинками» без конца искал новых и новых нюансов или самого изысканного варьирования старых, все менее интересуясь образным содержанием, целостностью своих живописных вариаций.
Очень примечательно и еще одно качество этюдов Дебюсси: звонкость и радость в них сравнительно редки. Несмотря на некоторые размашистые фрагменты и бравурные окончания, вся музыка этюдов кажется затянутой густым, сумрачным туманом, сквозь который прорываются то блестки, то лучи света, снова поглощаемые мглой. Несмотря на оживление своего творчества, Дебюсси все же оставался глубоко подавленным событиями войны, сковавшими вдохновения его музы.
Ю. Кремлев
Фортепианное творчество Дебюсси →
