«Бюрократиада» — курортная кантата Родиона Щедрина для солистов, хора и оркестра на тексты инструкции для отдыхающих в пансионате «Курпаты» (1963). Либретто композитора.
Двадцатый век в искусстве вообще и в музыке в частности можно назвать временем ниспровержения всего, что можно назвать традиционным. Одной из художественных традиций, подвергнутых сомнению в Новейшее время, стала изначальная и, казалось бы, вечная связь музыки с поэтическим словом. Тексты, становившиеся источником вдохновения для композиторов двадцатого столетия, зачастую нельзя назвать поэтическими не только по форме, но и по содержанию – на музыку были положены и политические статьи Владимира Ильича Ленина, и каталог выставки сельскохозяйственной техники…
Но если в этих источниках еще можно усмотреть нечто значительное (грандиозность исторических событий, величие инженерной мысли), то совсем уж неожиданным может показаться текст, который в 1963 г. привлек внимание Родиона Константиновича Щедрина – «Памятка отдыхающему в пансионате «Курпаты». Композитор приехал в пансионат, намериваясь работать над кантатой о Ленине, но в первый же день знакомство с памяткой для отдыхающих изменило его планы.
Этот пансионат расположен в одном из самых живописных мест Крыма, на берегу Черного моря. Казалось бы, все здесь должно располагать к отдохновению и блаженству – но текст «памятки» настраивает совершенно на иной лад, он целиком состоит из запретов и предписаний: «обязан», «не предоставляется», «не разрешается» – эти слова повторяются с завидной регулярностью… вероятно, изучающий эту памятку отдыхающий должен был бы задаться вопросом – а что же все-таки ему разрешено делать в пансионате? Но в том-то и дело, что современники композитора не привыкли задаваться такими вопросами – окруженные со всех сторон запретами и нелепыми требованиями мелких чиновников, они могли только мириться со всемогущей бюрократией. Родион Щедрин так и назвал свою кантату – «Бюрократиада».
Кантата для солистов, хора и оркестра «Бюрократиада» стала замечательным образцом музыкальной сатиры. Все в ней утрированно, уродливо заострено, музыкальные фразы кажутся «идеально ровными» – так и представляется стол в кабинете какого-нибудь начальника (не отличающегося умом, но чувствующего себя царем «на вверенной ему территории»), но необычайная экспрессия вступает с противоречие с этой «плоскостью» – возникает образ некой силы, предельно тупой, но очень мощной.
Этот образ становится еще более гротескным, если учесть, какие формы использовал Щедрин в «Бюрократиаде»: мы услышим здесь и канон, и хорал, и lamento, и арии, и дуэты, и монодию, и даже фугу – все это обычно ассоциируется либо с глубокими чувствами, либо с серьезными и возвышенными философскими размышлениями, и когда подобные формы наполняются подчеркнуто бездуховным содержанием, становится даже не смешно, а страшно.
Вот солирующий тенор с подчеркнутой патетикой провозглашает: «Прием отдыхающих производится с восьми часов утра в день начала срока путевки», причем последняя фраза украшается распевом, напоминающим юбиляции средневековых хоралов. «Обязан!» – провозглашает хор с той торжественностью, с которой могло бы прозвучать «Amen!» в мессе (документ с его строгими параграфами, с его бессмысленными запретами и предписаниями возведен на пьедестал и окружен поклонением).
Такой же «диссонанс» между формой и содержанием возникает в арии сопрано: «Пансионат «Курпаты» рассчитан только на отдых; как санаторий он функционирует только с пятнадцатого мая по седьмое июня» – размеренная ритмическая пульсация вызывает в памяти арии из произведений Иоганна Себастьяна Баха и Георга Фридриха Генделя, но в конце арии возникает монотонная речитация на словах об очередном запрете, которую прерывает неожиданный диссонирующий аккорд, подчеркнутый акцентом (он звучит как резкий удар).
Некоторые приемы, используемые композитором, позволяют говорить о перекличках с конкретными произведениями – например, суровые хоровые унисоны в «Монодии» напоминают устрашающий хор фурий из «Орфея» Кристофа Виллибальда Глюка – но какие слова вкладываются в уста этих «фурий»? «Только в камере хранения!» В таком же окарикатуренном виде предстает Lamento, со времен Клаудио Монтеверди служившее для выражения скорби. Характерная для арий lamento «стонущая» интонация малой секунды превращается в «завывание» благодаря постоянному возвращению к исходному тону.
«Диссонанс» формы и содержания с особой остротой заявляет о себе в двух хоровых фугах. Обе они открываются весьма протяженными темами, в каждой из которых полностью излагается текст соответствующего параграфа, что уже воспринимается как комический штрих (столь «глубокое» содержание не должно «затемняться» полифонической фактурой). В дальнейшей полифонической разработке одни и те же слова настойчиво воспроизводятся (подобно тому, как в старинных полифонических мессах повторялись слова молитв, но если в мессах таким образом подчеркивался глубокий смысл слов, то здесь подчеркивается их бессмысленность).
