Осень – горячая пора для любителей музыки. Всюду открываются новые сезоны, везде хочется побывать, всех поздравить и самим получить подарки. Словом, новый год – концертный и театральный. Творческие коллективы стараются найти свой рецепт идеального подарка для меломанов.
Но заранее нельзя знать, что получится в результате химической реакции между музыкой, атмосферой зала, настроением слушателей и еще одним непременным компонентом современной культурной практики — назовем его пока «мистером Икс».
Новый концертный год мне довелось встретить в Нижнем Новгороде с камерным оркестром «Солисты Нижнего Новгорода», дирижером Максимом Емельянычевым и скрипачом Айленом Притчиным. 24 сентября в Усадьбе Рукавишниковых, что на Верхне-Волжской набережной, звучала музыка Моцарта и Бетховена. Усадьба является частью Нижегородского государственного историко-архитектурного музея-заповедника, и она живет по законам заповедной зоны. Там прекрасная музыка в полной безопасности: ей не угрожают ни «так себе музыканты, ни «так себе» слушатели.
Важный принцип существования художественного произведения – сочетание двух компонентов: понятного (кларитивного), предсказуемого со сложным (эвристическим), неожиданным. Это сочетание, по наблюдению специалистов, способствует заинтересованному восприятию. В контексте всей программы моцартовской симфонии «Юпитер» была отведена роль понятного компонента, бетховенскому Концерту для скрипки с оркестром – сложного.
Судьба Симфонии гораздо благополучнее судьбы Концерта.
Хотя его и называют прообразом многих позднейших скрипичных концертов, сочинение Бетховена явно уступает по популярности шлягерным концертам Мендельсона, Сибелиуса, Чайковского. А вот «Юпитер» — безусловный шлягер, и топ-лист лучших симфоний всех времен и народов этот моцартовский опус никогда не покинет.
Конечно, вполне «понятная» и «предсказуемая» Симфония, попав в руки талантливого интерпретатора, будет удивлять безграничностью выразительных ресурсов. Но это относится, скорее, к внутреннему пространству сочинения, к его «интерьерам». В этой интерпретации удивлял и «фасад» Симфонии: трубачи играли на натуральных инструментах. Один из оркестрантов шепнул мне, что такая труба «стоит, как машина». Уже этого обстоятельства достаточно для волнения, а еще и особенности интонирования на натуральной трубе добавляют напряжения... Поскольку речь зашла о духовых, поделюсь полушутливым тезисом, который мы с музыкантами обсуждали в перерыве:
когда струнные играют чисто – это норма, когда чисто играют духовые – это праздник.
Так вот, этой программе довелось стать праздничной: и деревянные, и медные звучали хорошо.
Причиной этого столь приятного для слуха обстоятельства смело можно называть дирижера Емельянычева. Он умеет создать атмосферу, в которой хочется работать, музицировать. И это не только мое ощущение: так говорят сами музыканты. Связано ли это в большей степени с его личностными качествами или с профессиональным авторитетом, решить трудно. Он, как и многие дирижеры, — не только дирижер: Максим — пианист, корнетист, клавесинист и даже хаммерклавирист. Ко всем этим амплуа следует добавить слово «концертирующий». Но, по свидетельствам оркестрантов со стажем, выходили к оркестру дирижеры и еще более успешные по части освоения инструментов, но далеко не всегда хотелось музыкантам с ними музицировать.
Разгадка феномена Емельянычева пусть станет делом отдаленного будущего,
а сейчас вполне можно довольствоваться формулировкой, предложенной жюри «Золотой маски». В 2014 году работа хаммерклавириста Максима Емельянычева в пермской постановке «Свадьбы Фигаро» была отмечена специальным призом. За что? За небывалое: «За безупречное чувство стиля, идеальный контакт с вокалистами и головокружительное упоение точностью в исполнении партии континуо».
Чувство стиля, идеальный контакт с солистом и оркестром проявились в полной мере и в программе, представленной в Усадьбе Рукавишниковых.
Емельянычев имеет изрядный опыт аутентичных интерпретаций музыки XVIII века. В этом концерте я не услышала каких-то исключительно аутентичных, экзотических деталей в трактовке Моцарта. Бывают, конечно, ситуации, когда именно детали решают судьбу исполнения, произведения. Но куда чаще решающую роль играет целостный образ, то, что определяется компактным словом — «впечатление».
По-моему, все интерпретации можно разделить на две группы:
те, что оставляют слушателя после концерта в звуковом одиночестве, и те, что сопровождают его всю дорогу домой, а иногда остаются с ним надолго. «Юпитер», исполненный Емельянычевым и «Солистами», стал моим попутчиком. Эмоциональный след, оставленный Симфонией, — это радость, упоение оркестровым полнозвучием.
От одного режиссера я слышала, что актер, произнося первое слово своего героя, должен ясно видеть его судьбу, всю перспективу жизни. Конечно, можно с этим поспорить, но все же именно предзнание защищает актера от произнесения роли «по слогам». А для дирижера ясное предслышание всей Симфонии — это спасение от соблазна получения целого путем сложения нот. В таких случаях целое – это иллюзия, обман (самообман, прежде всего).
Емельянычев обладает очень активным слухом, который заставляет его все время работать с партитурой, вчитываться в нее, а не просто считывать нотные знаки.
Оттого и «Юпитер» получился живым, настоящим. Отчетливо представляемый образ всей Симфонии дарил дирижеру свободу творчества: он имел возможность радоваться каждому моменту партитуры, не опасаясь, что «форма развалится». И, конечно, эта радость передавалась оркестру, слушателям.
Не откажу себе в удовольствии поделиться этой радостью и с читателями. В финале было очень интересно следить за контрапунктическими приключениями тем. Все фактурно-тематические премудрости были преподнесены как остроумные, замечательные по своей изобретательности игры. Все дело в подаче: Емельянычев предпочел «солнечное» — «алгебраическому». И был в этом выборе очень убедителен.
Если последнюю часть Симфонии в трактовке дирижера приветствую абсолютным «да», то вот менуэт оценить так же однозначно не решусь. Он поставил передо мной как перед слушателем любопытную задачу.
Эксплуатируя научную терминологию, признаюсь, что испытываю затруднения с социокультурной идентификацией менуэта. Было что-то и от деревенского танца, и от великосветского. Был ли это менуэт собственной персоной или все-таки его маска? Должен ли слушатель довольствоваться предположением, что это лишь непритязательное интермеццо между тихими радостями II части и фееричным финалом?
Поскольку задача была поставлена, я попыталась ее решить: то погружаясь в воспоминания о концерте, то намеренно отстраняясь от них. И получилось вот какое решение. Во многих медленных частях — отнесем сюда и адажио, и анданте — Моцарт так далеко отходит от повседневности человеческой жизни, что возвышенное почти заставляет забыть о земном (воспользуемся названием знаменитой книги Вейса).
Чтобы вернуться на землю, необходимо нечто, способное буквально на счет «три» поставить нас на ноги.
Нечто яркое и ритмичное. Если менуэт в «Юпитере» с этой функцией справляется, то неважно, аристократический он или профанный, настоящий или понарошку.
…Пока я думала о «юпитеровском» менуэте, из Берлина пришла прекрасная новость: автор задачи про менуэт, маэстро Емельянычев, стал лауреатом премии «ECHO Klassik». Поздравляем и замираем в ожидании новых явлений «Юпитера» Емельянычева и «Солистов»!
Обладателем самых авторитетных премий и наград является Айлен Притчин — еще один герой классической программы в Усадьбе Рукавишникова. Мне кажется, что Концерт Бетховена – не самый эффектный. Он не предлагает исполнителям особых возможностей для виртуозного самоутверждения, а слушателям – возможности восхищаться пассажными виражами. Мы немного побеседовали с Айленом. Он согласился с тем, что Концерт – не вполне «скрипичный», как не вполне «скрипичны» и гениальные квартеты Бетховена. Возможно, это своего рода симфония с солирующей скрипкой, и в трактовке Притчина-Емельянычева подобный жанровый призвук был очень хорош. Запомнились крепкие сцепки партий солиста и оркестра, когда мотив солирующей скрипки словно вырастал из оркестровой ткани и наоборот.
Айлен и Максим давно партнерствуют на сцене — и не только как солист и дирижер, но и как скрипач и пианист в камерном ансамбле.
Подобный опыт придает уверенности каждому из них во время исполнения оркестрового произведения. Солисту не нужно думать, поймет его намерения дирижер или нет, а дирижеру – с опаской поглядывать на солиста (вдруг неожиданно ускорит?..).
Конечно, в Концерте Айлен впечатлил не только ансамблевым чувством. Он замечательно – умно, вдохновенно - интонирует, что особенно явно в «piano». Вообще, тихие моменты были в этом произведении волшебны. Отдельно стоит отметить выбор исполнителем каденции: скрипач предпочел авторскую версию более популярной крейслеровской.
Можно неспешно и подробно говорить о многих и многих замечательных деталях «новогодней» программы, но поставлю здесь «et cetera» и поделюсь панорамным впечатлением. Очень часто и сегодня можно встретиться с обобщенным подходом к сочинению, принадлежащему периоду классицизма, — подходом гайдномоцартовскобетховенским. В программе, открывавшей сезон, Моцарт был Моцартом, Бетховен — Бетховеном. Было совершенно ясно, что это принципиально разные художники, с принципиально разным стилем речи.
А теперь настало время упомянуть «мистера Икса» — вездесущего и неистребимого.
Мобильный телефон… Его звонки, прорезающие любую динамику, неизбежны. Как бы ласково ни просили ведущие концертов отключить средства мобильной связи, чей-нибудь телефон обязательно запоет – то ли восторга, то ли от зависти. Вот и в программе «Солистов» ради звонка пришлось остановить только что начавшуюся вторую часть Скрипичного концерта. К счастью, телефонный инцидент не отразился на пульсе и дыхании исполнителей. Будничный звонок придал пикантности классическому празднику.
Новый год, отлично встреченный в Усадьбе, можно считать гарантом удачного концертного сезона «Солистов Нижнего Новгорода» и, конечно, содержательных, запоминающихся программ, подготовленных в сотрудничестве с талантливыми музыкантами.
На фото: Камерный ансамбль «Солисты Нижнего Новгорода», Максим Емельянычев
На правах рекламы:
История фортепиано полна неожиданностей. Главные предки его — орган, клавесин, клавикорд. Сегодня под словом «фортепиано» мы подразумеваем и пианино, и рояль. И тот, и другой нужно своевременно настраивать.
