12 и 13 декабря в Краснодарском Музыкальном театре прошла долгожданная премьера: после трёхгодичного отсутствия «вернулся к нам теперь “Онегин”»! И не просто вернулся, а перенёсся с туманных берегов Невы: постановочная команда во главе с режиссёром Алексеем Степанюком создала на краснодарской сцене авторскую копию спектакля, поставленного в Мариинском театре в 2014 году.
Сомнительные экспериментальные псевдорежиссёрские постановки надоели публике даже вдали от оперных столиц,
поэтому руководство Музыкального театра осознанно выбрало спектакль, уже зарекомендовавший себя как «традиционный» и «бережно относящийся к классике». Но так ли уж традиционен и предсказуем новый «Евгений Онегин» на самом деле?
В буклете, выпущенном к спектаклю, Алексей Степанюк говорит о том, что данная постановка — взгляд современного режиссёра на эту историю. И действительно, несмотря на то, что костюмы и декорации однозначно отсылают нас к первой половине XIX века, никакой аутентичности и даже стремления к ней в постановке нет.
Оформление спектакля — это вольная, но самоценная художественная стилизация той эпохи.
Интересно что, изначально создаваемая для петербургской сцены, она идеально вписалась в кубанский колорит: яблоки вместо берёзок и ёлок, длинный стол под открытым небом вместо усадебного фасада, совершенно бесснежная зима в сцене дуэли — всё это было не только красиво и нетривиально само по себе, но и особо грело душу южнорусскому человеку.
Думаю, я не сильно погрешу против истины, если скажу, что сценография Александра Орлова и костюмы Ирины Чередниковой не просто были частью режиссуры, но даже превалировали над ней. Экспрессивный, осмысленный видеоряд создавал среду, которая не просто дополняла и комментировала действие, выражала внутренние состояния героев, но и нередко доминировала над ними.
Главный лейтмотив спектакля — яблоки, разбросанные по сцене
— вопреки опасениям, нисколько не раздражал и не казался навязчивым. Яблочное море, как символ сердечной зрелости, поры любви, которая наступает для Татьяны, Ленского и Ольги, фигурирует в полном объёме только в первых двух картинах, невероятно красиво оформляя оба признания («Как счастлив я» Ленского и «Пускай погибну я» Татьяны). Задеваемые певцами, яблоки шумно падали со ступеней и катились по сцене, создавая гипнотический эффект живой материи, реагирующей на слова и действия героев.
После первых картин это яблочное изобилие постепенно сходит на нет. Остывшие и умершие чувства Онегина представлены в третьей картине уже сухими деревьями в мрачном готическом уголке сада (непонятно откуда взявшемся посреди летнего пейзажа). Разочарованному и отягчённому опытом Онегину не надо разыгрывать опытность и вальяжность перед сельской простушкой. Он точно знает, что «в жизни нет героев», искренне не верит в возможность личного счастья и устало, без позёрства объясняется с Татьяной.
Четвёртая картина — бал в доме Лариных — стала самым ярким эпизодом спектакля.
Никакой иронии постановщиков в сторону деревенского «уровня» события нет — суетливая атмосфера, далёкое от великосветских манер общество, деревянные интерьеры комнат с камерными портретами на стенах, — всё в изображении Татьяниных именин искрилось добродушным весельем.
Для полного счастья немного не хватало танцев (хореограф Илья Устьянцев) — полноценно вальсировали только Онегин с сёстрами Лариными, остальные же бегали, прыгали и делали невразумительные движения, взятые с детсадовских ёлок. Но в целом праздник удался — живой и радостный, с провинциальными барышнями и их кавалерами, судачащими кумушками, бравым пышноусым Ротным, смешным Трике, приводящим в восторг зрителей своей «Ви розой».
Трагический финал бала невероятно ясно и ярко прозвучал благодаря режиссуре, прекрасной работе хора и солистов:
всё огромное счастье, заполняющее дом Лариных с первой картины, кажущееся таким безоблачным, постоянным и нерушимым, на глазах утекает сквозь пальцы и полностью исчезает за несколько минут.
Сцена дуэли стала для меня самой страшной характеристикой образа Онегина, его человеческого безволия. Когда после пронзительных излияний Ленского на фоне тяжёлого тоскливого зимнего неба появляется Онегин в игривом светлом пальто с шикарным лисьим воротником, накатывает лёгкий ужас: действительно «привычка свыше нам дана» — великая сила, которой невозможно сопротивляться, что бы в данный момент жизни ни происходило.
Ты завиваешь волосы, изящно повязываешь галстук, идёшь и отталкиваешь единственную любящую тебя девушку; затем поправляешь воротничок, надеваешь щёгольское пальто, идёшь и убиваешь лучшего друга. Без злобы, без неприязни, не в бреду. Просто автоматически, плывя по течению.
Беда Онегина именно в неспособности и нежелании самостоятельно решать свою судьбу.
А судьба жестока с теми, кто не обращает на неё внимания.
Две последние картины получились наименее удачными. Петербург в постановке показан на контрасте с ларинской деревней, и противопоставление это совсем не в пользу столичного города: под звуки полонеза разодетые пары медленно шествуют вдоль колоннады с ампирными вазами.
Интерьер дома петербургского сановника выглядит строго и торжественно, хотя и напоминает детскую страшилку: «В чёрном-чёрном городе, в чёрном-чёрном доме…» В движениях и лицах гостей ни единой эмоции — живых людей здесь нет. Это высшая степень высокомерия, плавно переходящая в летаргический сон.
Сама идея понятна, но отказывая обитателям высшего света в симпатии, режиссёр не только лишает их в возможности танцевать (нивелирует полонез, купирует экосез), но и максимально уплощает и затушёвывает образ Гремина: его нежная, полная любви ария мешает формировать негативное впечатление от жуткого места, куда из яблочного рая попала Татьяна.
Трактовка образа Татьяны получилась самой загадочной и неоднозначной.
Да, Степанюк преподносит всю историю как воспоминания главной героини. Возможно, поэтому Татьяна с самого начала воспринимается очень взрослой, а трагическая обречённость сопровождает её на протяжении всего спектакля. Поэтому контраста между Татьяной Лариной и Татьяной Греминой, как такового, не случается. Лично мне не хватило эволюции чувств, последовательности изменений героини от простой мечтательной девочки до петербургской генеральши.
Мизансцена во время арии «Любви все возрасты покорны» совсем провалилась: Татьяна достаточно очевидно тушевалась, выдавая все свои чувства (чего категорически быть не должно). Но зато финальная сцена получилась прекрасной во всей своей классической красе.
Оставаясь в рамках хорошего тона и академических форм, спектакль тяготеет к разряду «традиционных», однако язык повествования, современный, порой, даже хулиганский, лишает его возможности уподобиться «нафталину».
В режиссуре Степанюка хватило места и достоверности реализма, и условности символизма, а спектакль выступил единым монолитным полотном,
где тесно и неразрывно существуют сценическое пространство, хор и певцы.
Не имея второго состава, и не дождавшись питерских гостей, три спектакля подряд (один предпремьерный и два премьерных) были осуществлены силами героических солистов Музыкального театра.
Состав сложился в идеальный сплочённый ансамбль ещё с первой постановки «Онегина»,
поэтому стоит ли говорить о спетости, попадании в образы, проработанности ролей и взаимодействии на уровне интуиции?
Помещица Ларина Анастасии Подкопаевой была достаточно изящна и моложава, с чуть-чуть резковатым металлическим оттенком голоса. Маленькая деталь — китайский зонтик, с которым не расставалась Ларина, напоминал о XVIII веке — времени её юности.
Елена Семикова в роли Филиппьевны, красивым бархатистым меццо создала тёплый образ няни, нежно опекавшей именно Татьяну. Оба диалога с подопечной — выше всяких похвал.
Артём Агафонов, молодой солист театра, весьма эксцентрично, звенящим тенором вылепил образ Трике.
В партии Гремина выступил солист Ростовского Музыкального театра Борис Гусев. Свою единственную арию Гусев озвучил грамотно и добротно, но уж слишком пространно. Была ли «скучность» Гремина следствием сценической зажатости певца или результатом беспощадной концепции режиссёра, я не знаю.
Очень хороша была в роли Ольги Наталья Бызеева.
И хотя заглубленный звук, особенно трудно извлекаемый на нижних нотах, оставил много вопросов, певице удалось создать настолько полноценный сценический образ, что любые недостатки вокала отходили на второй план. Ольга Бызеевой — не пустая кокетка, не стервоза, а юное создание, занятое единственно тем, что жадно вкушает все доступные радости жизни. Отношения с Ленским для неё такое же ни к чему не обязывающее приключение, как провод на поводке ряженного в медведя крестьянина. Всё ей игра и развлечение.
Татьяна же, в исполнении Гюльнары Низамовой, напротив, была не по годам серьёзной и замкнутой.
Как образ в целом мне больше понравилась Татьяна в замужестве, Татьяна с прошлым, где Низамова могла себе позволить больше драматической глубины. Но, бесспорно, сцена письма осталась одним из лучших моментов спектакля.
Благородный лирический баритон Владимира Кузнецова как нельзя лучше подходил для партии Онегина. В первый день певец звучал несколько камерно, не в полную силу, но на второй день полностью отыграл позиции, наполняя зал красивым объёмным звуком. Онегин Кузнецова не «молодой повеса», а действительно потухший, разочарованный в жизни человек, страстность которого укрылась где-то в глубине души. Лондонский денди с русской тоской в глазах.
То, что роль Ленского имеет особый, если не сказать, культовый статус ни для кого не секрет.
Но то, насколько Владислав Емелин будет соответствовать высоким классическим стандартам партии, стало ошеломительным сюрпризом для всех, и даже вызвало нешуточные волнения женской части зала. Тембр голоса, вокальная выучка, грамотная фразировка — певец будто создан для этой роли. Первый же разговор с Ольгой, нежное и простое признание на тончайшем mezzа voce сразу покоряют красотой, душевностью и глубоким пониманием нюансов исполнения. И этот трепетный образ нежного простодушного влюблённого молодого поэта Емелин проводит через всю партию.
Идиллию между солистами и постановкой несколько портило музыкальное оформление. Нет, оркестр Музыкального театра во главе с дирижёром Владиславом Карклиным проделал большую работу, был очень собран и корректен (особенно на втором спектакле). Если говорить о балансе внутри оркестра, то дирижёру удалось, насколько это возможно, примирить обыкновенно ватное звучание струнных с пронзительной мощью духовых. А это, своего рода, достижение.
Однако, при совершенно адекватных темпах, интерпретации Карклина не хватало внутренней динамики.
Хладнокровие оркестра, размеренность повествования, притормаживание на подходе к кульминациям, рассеивало напряжение внутри музыкальных фраз, и вся работа представлялась эмоционально весьма сдержанной.
Не сошлись позиции режиссёра и дирижёра в отношении знаменитого полонеза: если у Степанюка танец превратился в неспешное шествие «перемороженных» людей, то Карклин, смазывая и зажёвывая, «порадовал» слух летяще быстрым темпом и легковесной подачей.
Только хор (хормейстер Игорь Шведов) был абсолютно независим от размеренности дирижёрской трактовки. Яркое, плотное, монолитное звучание наполняло лирические сцены той динамической мощью, которой не хватало оркестру. Артисты хора не просто лили мёд в уши, но были одинаково убедительны в образах крестьян, помещиков и сановников. Особенно порадовали ясной дикцией группы дам, судачащих на ларинском балу. Общая слаженность и сценический драйв сделали хор важнейшим из героев.
Главное, что в новом «Евгении Онегине» есть гармония, примиряющая и объединяющая всех.
Гармония между Пушкиным и Чайковским, современным и традиционным, петербургскими постановщиками и кубанской публикой, фантазиями режиссёра и ожиданиями зрителей. Это спектакль, который будет равно интересен и опытному театралу, и простому школьнику.
Фото Татьяны Зубковой
