Имя Александра Александровича Алябьева (1787-1851), выдающегося композитора, мастера русского романса, водевиля и инструментальных жанров, известно каждому отечественному любителю классической музыки хотя бы потому, что его гениальный «Соловей» ещё при жизни автора сделался одним из символов русского музыкального искусства наряду с самыми яркими романсами М. И. Глинки и А. С. Даргомыжского. Показателен тот факт, что алябьевского «Соловья» переложил для фортепиано Ференц Лист, чрезвычайно чуткий ко всему новому, свежему и качественному в художественном отношении.
Судьба Алябьева, вследствие нелепой случайности окрашенная в трагические тона, уникальна даже по меркам истории русской музыки, богатой на драматические повороты. Дилетант, не получивший систематического профессионального образования, гениальный интуит, автодидакт, русский самородок, Алябьев изучал отечественную и западноевропейскую музыку по лучшим её образцам, и следы этого изучения прослеживаются во всех его сочинениях, как виден в них и его собственный композиторский дар.
Драматична не только жизнь композитора, но и судьба его творческого наследия — поистине детективная!
Основная масса его сочинений пролежала без движения почти целый век и была случайно обнаружена во время Великой Отечественной войны, когда в связи с военной необходимостью ревизовалось содержимое подвалов Московской консерватории — невольно напрашивается аналогия с наследием великого И. С. Баха! Впрочем, музыке А. Вивальди пришлось ждать своего звёздного часа целых 2 века, что составило своего рода «антирекорд» забвения.
С советских времён известна интересная история. Когда в середине 40-х годов XX века были обнаружены рукописи Алябьева и перед исследователями начал раскрываться его композиторский масштаб, к исполнению найденных произведений привлекли многих выдающихся интерпретаторов той эпохи, обратились также к Э. Г. Гилельсу. Эмиль Григорьевич удивился: «Алябьев? Ведь он дилетант!» Его тут же попросили посмотреть фортепианные партии камерных ансамблей Алябьева, и Гилельс, который собирался играть с листа, взял ноты и ... вдруг сказал, что ему нужно внимательнее их рассмотреть и позаниматься! И некоторое время спустя в студии звукозаписи из-за сложностей фортепианной партии тоже не всё было в порядке, Гилельс сбивался и переписывал.
Вот каким «дилетантом» оказался Алябьев! К чести выдающегося советского пианиста, он во второй половине 40-х блестяще записал камерную музыку Алябьева со своими коллегами из квартета Бетховена, заложив тем самым фундамент традиции её исполнения.
Алябьева не забывают и в наши дни: звучат его камерные инструментальные вещи, романсы, а также произведения крупной формы
— осенью 2012 года в Москве к 225-летию композитора в музее «Чайковский и Москва» в полуконцертном варианте был исполнен водевиль (комическая опера) «Лунная ночь или домовые», на представлении которого я также побывал. А на днях, 30 ноября, в московской усадьбе Царицыно во внутреннем дворе Хлебного дома, накрытом стеклянной крышей и превращённом тем самым в самое большое помещение этого здания, состоялась мировая премьера неоконченной оперы А. А. Алябьева «Буря» по пьесе В. Шекспира.
Если водевиль представлял собой милую музыку часа на полтора с простеньким сюжетом и дивными вокальными ансамблями с хорошей инструментальной поддержкой, то опера «Буря» предстала не только как композиторская работа такого же высокого класса, но и как художественное полотно большого драматического размаха с развитыми вокальными и инструментальными номерами, вполне романтическое по стилистике и достойное шекспировского сюжета.
Побывав в Царицыно, я как бы захватил эпизод грядущих «Декабрьских вечеров» нынешнего года, которые ежегодно проводятся в московском музее им. Пушкина. Музыки, к сожалению, оказалось маловато для полноценной постановки, но спектакль был дополнен драматическими номерами в исполнении артистов московских драмтеатров, что позволило реконструировать сюжет целиком.
Спектакль в интерьерах Хлебного дома был настолько импозантен, что доставил истинное наслаждение.
И высокая лестница внутреннего дворика, и несколько входов-выходов, и закулисные помещения дворца — всё это способствовало созданию нужной творческой атмосферы и для такого представления было вполне достаточным.
Мировая премьера оперы «Буря» прошла в рамках музыкального фестиваля «Английские сезоны». Дирижёр-постановщик — Феликс Коробов, автор сценической версии и режиссер — Пётр Татарицкий. Вокальные партии были исполнены певцами московских оперных театров: Просперо — Денис Макаров (бас), солист МАМТ им. Станиславского и Немировича-Данченко; Миранда — Александра Кадурина (меццо-сопрано), солистка Большого театра; Фердинанд — Сергей Радченко (тенор), солист Молодежной оперной программы Большого театра; Ариэль — Дарья Давыдова (сопрано). В представлении участвовал Камерный оркестр Московской консерватории и Камерный хор Московской консерватории.
В царицынской постановке опера началась не увертюрой, а знаменитым монологом Гамлета «Быть или не быть», который, по мысли режиссёра, подходит также герцогу Просперо. В предложенной постановке присутствовали дублирующие персонажи, поскольку некоторые эпизоды Алябьев реализовал в виде вокальных номеров, а недостающие фрагменты дополнялись текстом Шекспира.
Певцам очень помогала акустика дворика Хлебного дома, а драматическим артистам пришлось выступать с мобильными микрофонами, потому что для драматической игры и актёрской речи акустика оказалась не самой подходящей. Тем не менее, подобрать более удачные интерьеры для постановки оперы на шекспировский сюжет проблематично, поэтому я с трудом представляю, каким образом это действо будет перенесено в тесноту Пушкинского музея, где опера должна прозвучать 4 декабря на «Декабрьских вечерах» Святослава Рихтера.
Музыка Алябьева произвела самое благоприятное впечатление, вокальные номера очаровывали.
Оркестр был на высоте, дирижёр точно и аккуратно направлял течение событий, певцы демонстрировали хорошее вокальное качество. Как мне показалось, немного переигрывали драматические артисты, перетягивая внимание на себя, но я это объясняю использованием микрофонов, иной раз чрезмерно усиливавших актёрскую речь. Конечно, такой синтетический спектакль нуждается в более аккуратной балансировке всех художественных составляющих, прежде всего — удачного сочетания громкости звучания вокала и речи, но в импровизированной обстановке это, к счастью, не столь существенно.
Музыкальный вечер в Царицыно прошёл удачно, открыв слушателям неизвестную грань творчества выдающегося русского композитора.
