«Отелло» в Литовском национальном театре оперы и балета поставил Эймунтас Някрошюс в 2011 году
Кредо Някрошюса как оперного режиссёра представлено в буклете к спектаклю: «Я не могу понять мира современных оперных постановок, где всё разрушено и искажено. Опера утрачивает сакральность. Никто не имеет права попирать традицию, традиционная опера так прекрасна. Конечно, сейчас мы живём в другое время и должны стряхнуть пыль и паутину, но делать это нужно с осторожностью и заботой». И далее: «Наиболее важная задача, которая стоит перед оперным режиссёром — позволить музыке литься. Довольно трудно удерживать себя в определённых границах. Важно сохранять сдержанность. Музыка сама по себе очень красноречива, режиссёр только сопровождает её в визуальном пространстве. Режиссёр — транслятор музыки».
И действительно, Някрошюс выстраивает сценическое действие, не отступая от этих принципов.
Он предлагает зрителям умную и глубокую современную постановку, в которой каждый жест продуман, наполнен смыслом и музыкален.
Лучшую оперную режиссуру сложно себе представить. Някрошюс создаёт на сцене живые картины, скульптурные группы, которые плавно сменяются и перестраиваются, перетекают друг в друга, завораживая своей таинственной простотой. Метафоры Някрошюса не всегда прозрачны, но когда их удаётся прочитать, это доставляет особенную радость. Так, послание дожей от венецианцев, которые прибывают, словно существа с другой планеты, в золочёных цилиндрах на головах, Отелло получает в виде стеклянной открытой продолговатой коробки с водой.
Трагедия разворачивается вне конкретного времени и определённого пространства, в вечности. Проектируя эту чёрно-серую вселенную, сценограф Мариус Някрошюс словно руководствовался утверждением Анны Ахматовой: «Шекспир требует рамы — и только. Его нельзя ставить на фоне пейзажа. От неба, моря, деревьев сразу гибнет всё. Пейзаж ему противопоказан».
На сцене присутствует минимум предметов, символическое значение которых меняется в ходе представления.
Несомненны и заслуги художника по свету Леваса Клейнаса. Спектакль начинается с того, что на сцену выходит Яго и вырезает ножницами светлый светящийся квадрат на занавесе, оставляя непроглядный мрак. Эта метафора снова всплывает в третьем действии, во время объяснения Дездемоны и Отелло. Перед тем, как уйти, Дездемона сильными жестами расправляет платок на полу, как свой последний аргумент, и он становится таким ровным световым квадратом, снизу подсвечивающим Отелло во время его монолога.
Неравномерные вспышки света участвуют в создании тревожной атмосферы бури, подкрепляя мерцающие движения ладоней хористов. Кассио и Монтано управляют во время своего поединка большими старыми фонарями, которые испускают лучи света, перекрещивающиеся во мраке как огромные светящиеся мечи.
Дирижировал спектаклем Мартинас Сташкус, который умело подстраивал звучание оркестра под голосовые возможности солистов. Опера звучала чисто, точно и по-итальянски мягко, но этот звук, словно слегка покрытый пылью, всё время хотелось сделать громче.
Отелло спел итальянец Леонардо Граменья, обладатель приятного тенора.
Но именно для этой партии его голосу не хватало драматической силы и эмоционального накала. Отелло появляется на сцене то в костюмах, напоминающих о племенах, некогда населявших Северную Африку (в балахоне, словно из овечьей шерсти, в финале в чёрном хитоне с бусами и саблей), то в образе чёрного полководца в наполеоновском стиле.
Сценически роль Дездемоны имеет настолько изящный рисунок, что сложно судить строго пение Сигуте Стоните (довольно скованное и иногда резкое, с недостаточной проработкой мелких музыкальных фраз).
Её Дездемона с чёрной косой, сдержанная и мудрая — это гигантская птица.
Её огромные крылья выносят на сцену и начинают плавно раскачивать статисты, а в конце, в «Иве», она уже не может ими взмахнуть. Маленькие белые птицы, время от времени взлетающие на чёрном фоне при появлении Дездемоны, невольно напоминают о чеховской «Чайке». Дездемона принимает вызов мужа мужественно и с достоинством, но, разумеется, проигрывает. В памяти остаются все её платья, придуманные Надеждой Гультяевой: от синего с белым пышным платком с левой стороны до финального светлого, украшенного чёрной вышивкой.
Любовный дуэт Отелло и Дездемоны в первом действии — мучительная драма двух людей, которые стремятся к слиянию друг с другом, любя настолько сильно, что даже с трудом решаются дотронуться друг до друга, но осознают, что полная близость между ними невозможна. Это классически статичный и, в то же время, полностью лишённый оперных трафаретов дуэт, построенный на тонкой игре рук.
Яго в интерпретации Даниуса Стумбраса был похож если не на обезьяну Господа Бога, то на большого серого попугая.
О своей вере в творца жестокого он поёт на пустой тёмной сцене незанятому стулу, в лучах серого цвета. К сожалению, для того, чтобы создать подлинно яркий образ этого вердиевского персонажа, Стумбрасу недоставало внутреннего напора и вокальной экспрессии. В сценах с Яго Отелло превращается в ватную игрушку, в то время как круглый постамент на сцене освещается так, что создаётся эффект солнечного затмения.
Кассио — Аудриус Рубежиус — типичный военный, с характерной немного закостеневшей и грубоватой пластикой, что делает его не настолько управляемым, как Отелло. Аудриус Рубежиус производил в этой партии положительное впечатление скорее своей внешностью, чем пением. Спектакль заканчивается тем, что Кассио составляет вместе крылья, в которых лежат мёртвые Отелло и Дездемона, превращая их в общее надгробие.
Автор фото — Martynas Aleksa
