«Благородство князя я старался подчеркнуть звучанием партии»
Накануне намеченной на 1 марта трансляции оперы Бородина «Князь Игорь» в кинотеатры всего мира из «Метрополитен-оперы» исполнитель титульной партии Ильдар Абдразаков дал интервью Belcanto.ru прямо из Нью-Йорка. Времени у него было в обрез, современные технические средства качественную связь не обеспечивали, вопросы приходилось задавать в динамическом режиме fortissimo, отчего, боюсь, у певца по ту сторону океана звенело в ушах. Словом, всё это вносило в разговор некоторую нервозность. Но тем не менее расстояние в половину Земного шара было успешно преодолено. Артист поинтересовался, не холодно ли в Москве, и был рад услышать, что у нас тут преждевременная весна. Ну а дальше разговор, конечно, пошел об опере.
— Ильдар Амирович, Belcanto.ru поздравляет вас с дебютом в партии князя Игоря и с очередной премьерой в Мете. Постеры, на которых ваш герой лежит среди красных цветов и смотрит в небо, в России появились повсюду уже прошлым летом, с тех пор напряжение ожидания премьеры, конечно, многократно усилилось, и вот уже знакомство с постановкой не за горами. Хотелось бы услышать от вас, как проходила работа над спектаклем и, в общем, всё, что вы сами считаете нужным рассказать своим слушателям.
— В России опера Бородина известна многим практически с детства. Вот и мое знакомство с ней состоялось, когда я еще учился в школе и подрабатывал в оперном театре Уфы статистом. Уже тогда я знал, что буду заниматься пением, что со временем стану оперным певцом, и, чтобы привыкнуть к сцене, к зрителям, я устроился в театр. И опера «Князь Игорь» была одной из первых, в которой я участвовал. У меня были шлем, копье и щит, и вот во всем этом обмундировании я вместе с князем Игорем ходил на половцев. Конечно, я хорошо знал всю музыку оперы, а не только партию князя. И когда я уже начал готовиться к собственному выступлению в этой опере, весь материал был у меня на слуху. Единственное, что было для меня совсем новым, — это монолог князя в финале. Его редко исполняют, практически никогда. Хотя мне кажется, что это очень яркий номер, в котором фокусируются все эмоции князя и в котором он выражает себя в полной мере. Надо воздать должное Дмитрию Чернякову, который включил этот монолог как финальную точку или, точнее, как итоговую черту, которую по возвращении домой подводит князь под своими исканиями и размышлениями.
— Понятно, что для вас вокальных трудностей не существует, но все-таки интересно: ведь партию князя Игоря обычно исполняют баритоны, а для вас она не высоковата?
— Вы знаете, она, конечно, высоковата, и поначалу мне было довольно сложно. Но когда ты исполняешь партию каждый день, то голос привыкает занимать удобную для него позицию. Я ничего не форсировал, пел своим голосом и старался идти от самой музыки, от замысла композитора и от образа персонажа. Я не превращал князя в брутального героя, у меня он обладает чертами человека благородного, сильного духом, с внутренним стержнем и в то же время с глубокими переживаниями, чувствительной душой. При работе над образом своего героя я в первую очередь старался подчеркнуть благородство князя в звучании партии. В этом же ряду для меня находится, например, и король Филипп из «Дона Карлоса».
Когда вы увидите постановку, вы поймете, что вся она выстраивается вокруг внутреннего мира главного героя, содержание действия становится отражением его чувств, его мыслей, его видений. Все это лучше увидеть, чем услышать от меня.
— Американский рецензент Энтони Томазини интерпретирует красные маки как символ соблазна Востока, перед которым стоит Россия. В такой интерпретации угадывается знакомый упрек в адрес русских в том, что они избегают ориентации на так называемые западноевропейские ценности. Позволяет ли режиссура оперы делать такие выводы? Каков, по-вашему, месседж постановки Чернякова?
— Я не знаю, что имел в виду Томазини. Мне также трудно судить, сможет ли кинопоказ передать все нюансы постановки для того, чтобы правильно интерпретировать ее месседж. Но я очень доволен режиссурой, очень доволен работой Мити Чернякова и его команды. Это наше первое сотрудничество с ним. В спектакле я занят практически каждую секунду, и, по-моему, у зрителя не будет времени отключиться от моего персонажа и подумать о чем-то другом, поскольку все действие сосредоточено на переживаниях князя. Даже в «половецком» акте я от начала и до конца нахожусь на сцене: и в момент плясок, и в момент объяснения Владимира Игоревича с Кончаковной, ведь все это происходит как бы в голове, в мыслях князя, все это ему только кажется.
— Смущает белогвардейская форма, в которую одето войско Игоря. Мы должны проводить историческую параллель с эпохой первой мировой войны?
— В опере нет привязки к какой-то одной эпохе, Черняков сам говорил мне, что у него тут нет никакой определенности. И, кстати, костюмы разных персонажей в спектакле могут соответствовать разным историческим периодам. Вообще на этот спектакль лучше идти, забыв все, что мы привыкли видеть в нем раньше. Ну разве что помнить музыку и либретто. А всё действие воспринимать заново.
— Вам тоже пришлось забыть традиционные постановки этой оперы, на которых вас воспитывали?
— Мне тоже пришлось забыть. (Смеется.) Но мне было легче забыть, все-таки я работал над этим спектаклем каждый день в течение пяти недель, пока шли репетиции, что, кстати, совершенно нереально для меня. И мне ежедневно внушали, что нужно чувствовать всё по-другому, по-новому. Между прочим, образ главного героя, соответствующий замыслу режиссера, возник в моей голове далеко не сразу. Он у меня обрел законченные черты, только когда я увидел всю оперу целиком, от начала и до конца: пролог, первое, второе и третье действие и как всё это работает вместе с декорациями и кинохроникой. Только тогда я понял, в чём дело.
— Так что же вы поняли?
— Дело в том, что опера «Князь Игорь» не была доведена до конца самим композитором, фактически существовали куски, фрагменты произведения. Никто не знает, какой была бы авторская композиция, в какой последовательности были бы выстроены написанные части. В интерпретации Чернякова всё очень логично и понятно, потому что смысловым стержнем спектакля становится внутренний мир князя Игоря. Эта линия проходит через всю постановку. Обычно князя Игоря воспринимают как персонажа героического, правильно? Но если задуматься, то какой он герой? Он же проиграл войну. И у Чернякова он не герой, он человек, трудную судьбу и сложные чувства которого мы наблюдаем на протяжении всего этого эпического полотна. В конце он раскаивается, он становится таким же, как все, и после поражения от половцев начинает вместе со всеми строительство своего государства.
— Не получилось ли в итоге так, что героический акцент, присущий опере Бородина, в данной постановке сменился пораженческим?
— Я думаю, героический акцент сменился сердечностью, эмоциональностью, показом глубоких чувств главного персонажа, и это очень трогательно для зрителя. Некоторые зрители из тех, кто уже видел премьеру, говорили мне, что последний акт заставил их расчувствоваться буквально до слез. Так что привычного нам хэппи-энда в спектакле нет.
— Что вы скажете про ваших партнеров по сцене?
— С Анитой Рачвелишвили мы вместе пели в опере «Кармен», а Оксана Дыка работала со мной впервые. Они замечательные, просто потрясающие девчонки, с прекрасными голосами. Я их обожаю!
— Рецензенты постановок с вашим участием всегда помимо выдающегося вокала единодушно отмечают ваши актерские способности. Что, по-вашему, необходимо для артистизма — чувствовать себя послушным материалом в руках режиссера? Абсолютное согласие с его концепцией? А может, вам помогает детский актерский опыт, когда вы снимались в фильмах вашего отца?
— Ну, в фильмах отца я снимался эпизодически. Я, естественно, думаю, что если и есть во мне способность к драматическому искусству, то исключительно благодаря родителям. В первую очередь, конечно, отцу. Но и мама, художница по профессии, была актрисой в душе. Знаете, работа на сцене, в театре — это отражение жизни. Это же не цирк, здесь не нужно кувыркаться, скакать или делать еще что-то сверхъестественное. Мы играем живых людей, эмоции которых знакомы каждому из нас. Я выполнял задачи решаемые — мне понятна в этой опере каждая фраза, каждое слово, каждый звук. И то, что есть в слове и в звуке, в чем-то совпадало и с моими чувствами. Так что я выдаю то, что я сам испытываю или мог бы испытать. Но я не считаю это какой-то особой своей заслугой и не думаю, что это признак актерского таланта.
— Я хотела сказать, что для каждой роли у вас находятся такие актерские краски, что получаются совершенно неповторимые, запоминающиеся характеры — например, мягкий, глубоко сочувствующий Раймондо из «Лючии» или непреклонный, страшный, невероятно грозный Генрих VIII из «Анны Болейн». И вы настолько вживаетесь в роль, что чрезвычайно трудно понять, какой же вы на самом деле.
— Конечно, исполнение партии, роли — это игра. Но даже в игре ты настраиваешься на чувства персонажа, на его волну. А как по-другому? Не самого же себя играть. Самим собой нужно оставаться за кулисами. А на сцене нужно быть таким, каким тебя хотят видеть зрители.
— Вышел ваш первый сольный диск «Властители. Русские басовые арии». Название вызывает параллели с дисками Рене Папе «Боги, короли и демоны» и Дмитрия Хворостовского «Герои и злодеи». Расскажите, пожалуйста, об этой работе. Все ли партии вы собираетесь перепеть когда-нибудь в опере из представленных на диске? Конечно, многих наверняка заинтересуют ваши планы относительно Бориса Годунова.
— Собираюсь, конечно. Пока, правда, не знаю, когда это будет. Что касается партии Бориса, то мне уже не раз предлагали спеть ее, но это были не новые постановки, а уже имеющиеся в репертуарных театрах, куда нужно было только ввестись. Но я не хочу делать Бориса, условно говоря, «за три дня». Мне хотелось бы подойти к этой партии серьезно. И я мечтаю поработать с таким режиссером, с которым можно было бы обсудить, как в персонаже, чей образ всем знаком по многочисленным прежним постановкам, найти что-то для себя новое. Но это невозможно сделать за неделю. Что касается Гремина, то, конечно, сейчас эта роль не представляет для меня интереса, даст Бог — спою ее в спектакле лет в 60, не раньше. (Смеется.) Я, конечно, очень люблю эту арию, но пока она еще может подождать. То же самое могу сказать про Сусанина — в 50 лет, думаю, исполню и ее. А сейчас у меня в репертуаре есть и другие партии, которые я с удовольствием пою на сценах театров.
Еще на диске есть король Рене из «Иоланты». Потом ария Руслана из оперы Глинки. Руслана я не пою в опере по одной причине — это очень сложная партия. И ее нельзя исполнять, скажем, раз в полгода: взял и спел один спектакль. Если уж петь, то нужно готовиться и участвовать в серии хотя бы из пяти спектаклей подряд с интервалом в 2-3 дня. Но она мало где ставится. А, например, в Мариинском театре она идет как утренний спектакль для детей. Ну представьте: петь сложнейшую партию в 11-30 утра. Я так не могу.
Еще есть Фарлаф, есть Варлаам. Эти арии я включил, чтобы они хоть чуть-чуть разбавили список преимущественно серьезных произведений на этом диске. Ведь русская музыка в основном вся грустная, тревожная, сердечная. А эти арии внесут в этот общий фон небольшое разнообразие и если не веселость, то хотя бы подвижность.
— Дмитрий Хворостовский сказал, что не видит востребованности русской оперы на Западе. Согласны ли вы с этим утверждением? Вот сейчас «Князя Игоря» восприняли в Мете на «ура». А как воспринималась там же опера «Хованщина», в которой вы исполнили партию Досифея в сезоне 2011-2012?
— Во-первых, хочу сказать, что постановка «Хованщины», о которой вы говорите, была признана лучшим спектаклем сезона. Это о многом говорит. Во-вторых, под певцов уровня Ани Нетребко русские оперы ставятся на Западе специально. Или, например, когда есть такой шикарный ансамбль русских певцов, как сейчас в «Князе Игоре», то почему бы и не поставить русскую оперу? Дима, кстати, и сам много пел здесь русской музыки — и в «Пиковой даме», и в «Евгении Онегине». Конечно, русская опера не так популярна, как французская или итальянская, и можно по пальцам пересчитать те русские оперы, которые идут в западных театрах. А ведь русский репертуар включает в себя огромное количество прекраснейших опер, в Европе и в Америке, к сожалению, не известных. Ну, ничего, мы сейчас будем гнуть свою линию, будем проталкивать наши оперы, будем больше обращать внимание тамошних директоров театров на наш репертуар.
— Вы хотите сказать, что певцам под силу такая задача?
— Слава Богу, я нахожусь в таком положении, когда у меня спрашивают, что бы я хотел спеть. И это здорово. Хотя, конечно, сейчас, как вам известно, в большинстве театров в первую очередь интересуются не мнением певцов или дирижеров, как это было когда-то давно, а мнением режиссеров. Но дирекция театра «Метрополитен-опера» в принципе в очень хороших отношениях с певцами, во многом идет им навстречу, готова к переговорам. Здесь всегда выслушивают наше мнение по вопросам репертуара. И чаще всего на свои пожелания мы получаем положительные ответы.
— Недавно вы приняли участие в передаче «Романтика романса», где выступили вместе со своим братом Аскаром в сопровождении оркестра. Честно говоря, для меня было неожиданностью услышать романсы в вашем исполнении. Так ли уж часто вы выступаете с камерными программами?
— С камерными программами я работаю, конечно, но у меня не такой уж обширный романсовый репертуар, чрезвычайно трудно совмещать оперу и камерную музыку. Нужно много времени, чтобы выучить и красиво исполнить романсы. Единственная возможность выучить романсы у меня была, когда я учился в институте искусств в Уфе. Вот с тем багажом я пока и работаю. Ведь я начал исполнять оперные партии в театре, когда был еще студентом, поэтому в моем исполнительстве акцент сделан на оперу, причем в основном итальянскую и французскую. Но сейчас на меня так много всего навалилось, что я решил не браться за все подряд и от многого отказываюсь. Как раз в последнее время я получил немало приглашений выступить с концертами. Поэтому в ближайшее время я начну больше внимания уделять романсам русских и зарубежных композиторов.
— Ваша басовая партия в «Реквиеме» Верди стала практически эталонной, удостоена «Грэмми», и выступаете вы в ней часто. А как вы смотрите на русский кантатно-ораториальный репертуар — Чеснокова, Кастальского, Гречанинова, в котором, например, блистал Евгений Нестеренко?
— Есть множество певцов, которые споют этот репертуар лучше меня. А мне таких предложений пока не поступало.
— А вдруг ваши поклонники ждут от вас еще и этого?
— Ну, тогда пусть пишут письма, сделаем передачу «Концерт по вашим заявкам». (Смеется.)
— С вашим братом Аскаром вы вместе спели в опере «Дон Жуан» — и в Уфе, и в Вашингтоне, и в Мариинке. Все-таки это уникальный случай — двое таких музыкантов в одной семье! Из нынешних династий разве что семья Юровских вспоминается в том же плане. Не собираетесь спеть еще что-нибудь вдвоем?
— Не так много опер, где мы могли бы спеть вместе. Кроме «Дон Жуана», в «Князе Игоре» могли бы, у Аскара есть Кончак в репертуаре. Еще, пожалуй, можно было бы в «Дон Карлосе» — у него есть в активе партия Инквизитора. Но ведь чтобы мы оказались в одном и том же месте, нужно подгонять наши графики, специально планировать такое выступление, а у каждого из нас контракты: у Аскара — свои, у меня — свои.
— Известно, что ваш отец много лет снимал фильм под названием «Крылья мои» о вас с братом Аскаром. Какова судьба фильма? Он увидит свет когда-нибудь?
— Отец его, к сожалению, не закончил, так как скоропостижно скончался. Есть видеоматериал, но нет человека, который бы взялся за его завершение. Не знаю, может быть, там даже нужно что-то доснимать. Но я такого человека не знаю.
— Удивительно: ваш отец столько сделал для башкирского телевидения, неужели они не могут хотя бы доделать этот фильм?
— Ничего не могу сказать, это не ко мне вопрос.
— Известно, что ваш брат учился у Ирины Архиповой в аспирантуре, а вы с ней общались на конкурсах, фестивалях и концертах. Какие воспоминания вы сохранили о ней?
— Она иногда отдыхала летом в Башкирии. У нас есть такой курорт — Янган-тау, и когда она приезжала, мне выпадала честь отвезти ее туда на машине. У отца тогда была старая 21-я «Волга», вот на ней мы и ехали на курорт. Он находится далеко, и по дороге мы разговаривали, общались, она рассказывала всякие истории. Представляете, что такое для молодого начинающего певца ехать в одной машине с великой певицей, которая с ним запросто, по-дружески разговаривает! Это было просто невероятно! Позднее у нас были совместные поездки уже на концерты, где она представляла молодых певцов. Она очень многих вывела «в люди». Так, она присутствовала на моем первом выступлении в Санкт-Петербурге на концерте в малом зале филармонии. Помню, она тогда сказала: «Ильдар, если тебя примет публика Санкт-Петербурга, то тогда тебя примет любая публика в мире». Но эти ее слова заставили меня понервничать, она меня тогда, пожалуй, больше напугала, чем успокоила.
В вокальные тонкости она никогда не вмешивалась и никаких советов по исполнению не давала. Ведь она прекрасно знала нашего педагога Миляушу Галеевну Муртазину и доверяла ее мастерству. Более того, когда у нее спрашивали совета, куда направить учиться какого-нибудь способного ученика, то она всегда отвечала, что есть прекрасный педагог в Уфе, и если есть возможность, то надо ехать учиться туда. Они часто перезванивались. Например, Ирина Константиновна звонила Муртазиной, чтобы спросить, какой репертуар правильнее подобрать для Аскара, который тогда учился у нее. Ну а я стал ее «птенцом» после конкурса Глинки и после фестиваля «Ирина Архипова представляет». Она взяла меня под свое крыло и представляла меня на концертах и фестивалях в разных городах. И перед выходом на сцену всегда поддерживала меня и высказывала свои пожелания, что бы ей хотелось услышать в моем выступлении.
— Когда вы дебютировали в партии Аттилы, где вас гримировали в монгольском стиле, в прессу просочилась информация, что ваш род свое происхождение ведет аж от Чингисхана. Это правда? И как это можно узнать, интересно?
— Я слышал шутку, что в России практически каждый происходит от Чингисхана. (Смеется.) По линии мамы наш род действительно происходит от Чингисхана, а род отца — от Тамерлана. Сейчас многие интересуются своими корнями, и я заинтересовался. И мне выдали вот такую информацию. А фамилия моя знаете как переводится? «Абд» — это раб, а «Разак» — одно из имен Божьих. То есть «раб Божий».
— Ну вот, а Аттила — «бич Божий». Итак, всё совпало. Значит, Аттила — это судьба.
— Да, судьба. До встречи в кинотеатре!
Беседовала Ольга Юсова
