В свои семьдесят пять лет Ален Делон сохраняет статус самой главной достопримечательности французского кинематографа. Так считают в мире. Поразительно, но именно Делона назвал китайский президент, когда его спросили, кого из деятелей культуры он бы хотел видеть на торжественном ужине в Елисейском дворце во время своего последнего визита во Францию. Ужин случился как раз накануне дня рождения Делона (артист родился 8 ноября 1935 года) — встреча с искренним поклонником такого ранга стала отличным подарком. И другой приятный подарок получил артист к юбилею: в этом году Делон будет председательствовать на конкурсе «Мисс Франция», который пройдет в декабре. Но самыми преданными фанатами французского актера были и остаются японцы, в Японии в буквальном смысле существует культ Делона и фильмов с его участием.
Вообще-то Ален Делон давно не празднует свои дни рождения — несколько лет назад, как раз после того, как по состоянию здоровья практически перестал сниматься в кино, он впал в тяжелую депрессию, отдалился от столичной суеты и светской жизни, от людей, запершись в загородной квартире с многочисленными собаками. Он всю жизнь не любил, да и не умел общаться с журналистами, но в этот период добиться от актера каких-либо внятных реплик было в принципе невозможно. Артист назначал даты своего самоубийства, а потом забывал про это.
Видимо, суицидальные настроения действительно имели место. Его спас театр — он решил выйти в свет, появиться перед публикой в необычном амплуа. Вместе с Анук Эме, которую позже сменила его бывшая жена Мирей Дарк, Делон читал ностальгические послания пожилого человека подруге дней былых. (Спектакль был поставлен им самим в Театре «Мадлен» по пьесе Альберта Гурнея «Любовные письма».) В настоящей момент у Делона нет времени на депрессию, причину которой он, наконец, для себя однозначно уяснил. Он понял, что потерял время и здоровье, отгородившись от семьи. Последний год прошел у него под знаком возвращения. Весной он представил взыскательной каннской публике свою дочь Анушку, развитию актерской карьеры которой он будет отныне всячески способствовать: в январе он сыграет вместе с ней в пьесе Эрика Ассу «Обыкновенный день» в Театре «Буфф-Паризьен». Речь идет о целой сотне спектаклей. А в октябре он выиграл суд об опеке над сыном Аленом-Фабьеном и начал исправно заниматься его воспитанием. Делон вспомнил свою печальную историю и не хочет, чтобы сын еще больше пострадал оттого, что родители не живут вместе. Говорят, что Ален-Фабьен унаследовал красоту отца и тоже собирается стать актером.
Интерес к Делону не угасает. Французы надеялись, что кому-нибудь из зубров «Пари-Матч» или приложений к «Фигаро» удастся разговорить юбиляра, однако после «битвы за сына», когда Делону пришлось много высказываться публично, в том числе и по поводу прошлого, он обещал, что снова заговорит только в театре. Нелепую ситуацию разрядил журнал «Экспресс», у которого в архиве было интервью артиста, опубликованное 10 марта 1969 года, и которое они с гордостью выложили в электронной версии журнала в день рождения Алена Делона. Подобных откровенных высказываний о своем детстве в пригороде, о своей молниеносной карьере и даже своих связях в криминальных сферах Делон не делал ни до и ни после. Над вопросами, которые вывели артиста из равновесия и заставили впервые так откровенно говорить о себе, трудились четыре профессионала из «Экспресс». Для нашей публикации пришлось опустить некоторые подробности, касающиеся дела Марковича со сложными реалиями французского судопроизводства. Напомню только, что беседа проходит у Делона дома — ему всего 34 года, но за плечами уже огромный опыт в кинематографе.
Подвижный, настороженный, напряженный, слегка сутулый, с чем-то неуловимо гибким и агрессивным в манере держаться, Ален Делон даже у себя дома, возле своего бильярда, остается последним самураем, последним «маленьким тигром» из того рода одиноких героев, где изящество и красота соседствуют со скоростью, опасностью и смертью. Его гостиная напоминает декорации джунглей: изогнутая стена принимает форму широкого киноэкрана, и по вечерам, покидая студии, Ален Делон, международная знаменитость, актер и продюсер, снова погружается в мир кино. Высочайший профессионал, неистово отдающийся своей профессии с ее успехами и провалами, он пытается побороть свою жизненную ярость. В гостиной висят 10 полотен одного художника — Жерико, болезненного романтика и любителя лошадей. Делон сам вызывающе начинает словесный поединок:
— О чем вы хотите со мной поговорить?
— О вас.
— Я не люблю говорить о себе.
— Просто о вас много говорят...
— ...выдумывают. Я никому ни о чем не рассказываю. Им хочется писать статьи? Пусть пишут! Пусть пишут, что им угодно! Пусть фантазируют! В любом случае, именно это они и делают. Я, естественно, не вас, ребята, имею в виду.
— Таковы издержки вашей профессии. Вы — звезда.
— Да плевал я на то, чтобы быть звездой! Я прежде всего актер. Из-за вас мне захотелось опрокинуть стол.
— Давайте.
— Что именно вы хотели бы узнать?
— Кем в действительности является человек, о котором ходит столько легенд? Побег в Чикаго, Индокитай, связи в криминальном мире... Что во всем этом правдивого? Только вы можете ответить на этот вопрос. Если, конечно, хотите.
— Мои родители развелись, когда мне было четыре года. Это стало для меня трагедией.
— У вас сохранились об этом воспоминания?
— То-то и оно, что нет. Я никогда не знал своих родителей вместе. Никогда! Меня отдали кормилице во Френ. И я провел часть своего детства, можно сказать, в тюрьме (Френ — местечко в южных пригородах Парижа, где расположена одна из самых известных тюрем парижского региона. — Е.Б.) , поскольку семья моей кормилицы жила неподалеку. Знаете, там живут тюремные охранники вместе со своими семьями и детьми. Я играл с ними в тюремной ограде. Меня там крестили. И я оставался там вплоть до своего первого причастия: прожил до 11 лет вместе с семьей моей кормилицы. А потом они умерли, сначала муж, потом жена. А я вернулся к моему отцу... так мне кажется. Я не уверен, поскольку в течение многих лет жил то у отца, то у матери. Каждый из них уже имел свою жизнь. Отец жил с женщиной, у которой уже был ребенок от первого брака. У них родилось еще трое. Так что у меня оказалась куча сводных братьев и сестер. Я чувствовал себя немного чужим. Я думал, что мешаю, что я — лишний. Потом меня отправили в пансион. Так как я был очень непоседливым, недисциплинированным, меня оттуда выгнали. Меня часто выгоняли. Я был чем-то вроде маленького чудовища, настоящим дикарем. Из пансиона в пансион, я прибыл в Сен-Николя, в Иньи возле Бьевр. И там я однажды вместе с приятелем решил отправиться в Чикаго, просто так, потому что мне все надоело. У меня не было другого выхода. Эта история плохо закончилась.
— То есть?
— Меня нашли и вернули. Не стоит останавливаться на подробностях. После этого я больше не вернулся в школу. Мама снова взяла меня к себе, и я работал в ее магазинчике, вместе с моим отчимом, до 17 лет.
— Магазинчик — это колбасная лавка?
— Да. А потом, в 17 лет, чтобы предвосхитить желание матери, которой явно хотелось, чтобы я уехал, я отбыл в армию.
— В Индокитай?
— Нет, не сразу. Я хотел стать летчиком, работать в авиации. В то время в Париже на стенах висело объявление: «Станьте линейным пилотом за 18 месяцев, пройдите стаж в Канаде». Это цветное объявление меня привлекло. Я часто становлюсь жертвой цветных объявлений.
Отец отвел меня в министерство воздушного флота, на бульвар Виктор. Последний призывной контингент был только что отправлен. Кажется, до следующей отправки надо было ждать 6 месяцев. Это было слишком долго. Так что мы пошли в морское министерство. И я стал моряком.
— Вам этого хотелось?
— Не знаю. Раз уж всем хотелось, чтобы я уехал... А потом, знаете ли, в армии приобретаешь друзей. Некоторые из них должны были отправиться в Индокитай. Они говорили: «Как глупо, придется расставаться... Поехали с нами». В конце концов, я сказал: «Почему бы нет? Почему бы и мне не поехать в Индокитай?»
Для этого нужно было сначала подать прошение о продлении срока моей службы до пяти лет. Это было необходимо. Затем — прошение об отъезде в действующую армию. Поскольку мне еще не исполнилось 18 лет, было необходимо разрешение моих родителей. Они мне его прислали. Очень быстро. Почта в то время хорошо работала... Вот так я попал в Индокитай.
— В общем, вы последовали за товарищами.
— Да. Чтобы уехать. Я вступил в армию не для того, чтобы воевать. Индокитай для меня ничего не значил, разве что это было очень далеко, это было приключение, и я отправлялся туда с приятелями. Мне нравилось быть с ними.
— А приключения действительно были?
— Думаю, что то время останется самым прекрасным в моей жизни.
— Почему?
— Из-за чувства свободы, которое я тогда ощущал.
— В армии — чувство свободы?
— Для меня — да. По сравнению с тем, что я знал до того, это была свобода. Я был в 20 тысячах километров от своего дома, и мне было хорошо.
— Быть может, потому что вы не чувствовали себя одиноким?
— Вероятно, да.
— Вам понравилась война?
— Я почти ничего не увидел. Уезжая, я был готов ко всему. Я прибыл в Индокитай в пятьдесят четвертом, сразу после событий Дьенбьенфу. Тогда уже оставались только уличные бои. Но, если бы я приехал в самый разгар боевых действий, мне бы это тоже понравилось. Ощущение, что все может случиться. Ты оказываешься перед лицом того, что считаешь ответственностью. На самом-то деле, конечно, никакой ответственности на тебе нет. Мальчишка, ребенок. Но чувствуешь себя мужчиной, хотя в действительности вовсе таковым не являешься. Играешь в мужчину с ружьем.
— Сейчас, в 34 года, вы уже не мальчишка. Но вы по-прежнему «готовы ко всему»?
— Да. Со мной всякое может случиться. Даже самое худшее. Я готов смело выступить этому самому худшему навстречу.
— А как вы выбрали свою профессию? Когда произошел щелчок?
— Щелчка не было. Я вернулся из Индокитая 1 мая пятьдесят шестого, просто жил, ничего пока не делая, и как-то вечером общий друг представил меня жене Ива Аллегре. Она сказала мне: «Вы точно соответствуете персонажу, которого ищет мой муж для своего следующего фильма. Вы должны с ним встретиться». Я с ним встретился. Мы проговорили два часа. В конце этой беседы он решился дать мне роль Ролана в фильме «Когда вмешивается женщина». Меня это не очень интересовало. Так что он должен был сражаться не только со своими продюсерами, чтобы навязать им меня, но и со мной... Фактически я согласился сниматься, чтобы доставить ему удовольствие.
— Получается, вы никогда не думали о том, чтобы стать актером?
— Никогда.
— Но кино-то как зрителя вас интересовало?
— Нисколько. Моим единственным воспоминанием как зрителя остается Сайгон, улица Катина, где я видел фильм «Не тронь добычу». Я не знал, что такое кино. До отъезда в армию я жил в Бур-Ля-Рен. В то время, знаете, это была далекая парижская окраина. И я никогда не приезжал в Париж.
— А теперь кино вас интересует?
— Я — пленник.
— Пленник чего? Вашего образа? Вашей репутации? Вашего мифа?
— Нет, я пленник среды, в которой я вращаюсь. Пленник в смысле жестких рамок. Я люблю играть, быть на театральной сцене или перед камерой. Остальное мне дико скучно. Кино — это лужа, полная акул. Кто первый прыгнет, тот хватает другого. Я не могу этого выносить. Это противно моей природе.
— Вы никогда не бываете счастливы, занимаясь своей профессией?
— Бываю. Между моментом, когда говорят: «Мотор», и моментом, когда говорят: «Стоп».
— Это недолго. В каких вы отношениях с режиссерами?
— В хороших. Это необходимо. Иначе все загублено. Если я играю в одном углу, а он делает свою мизансцену в другом, это катастрофа. Необходима общность. С Рене Клеманом в течение четырех фильмов все происходило в режиме безупречного подчинения. Нам достаточно было посмотреть друг на друга. В «Бассейне», с Дерэ, тоже. И еще лучше с Мельвилем в «Самурае». Он мне почти никогда ничего не говорил, но я знал, чего он хочет, и давал ему все, чего он ждал от меня.
— А почему вы решили стать своим собственным продюсером?
— Потому что я хотел быть свободным. Больше не представлять проекты на рассмотрение. Работать с моей командой. Это было непросто. Первый фильм, в котором я являлся продюсером и актером, был катастрофическим. Я имею в виду «Непокоренного». В сценарии шла речь о женщине-адвокате, похищенной, а затем освобожденной охранявшим ее солдатом во время алжирской войны. Но эта история действительно произошла с одной женщиной-адвокатом, которая на самом деле подала на меня в суд. И она выиграла процесс. Фильм был запрещен во всех европейских странах. Так что дебют получился весьма странный.
— И вы только что начали заново с «Джеффом»?
— Да, по-прежнему ради свободы действий. Свободы моей команды. Это замечательные люди, профессионалы, которые прекрасно делают свою работу. Я ненавижу любительский подход, так распространенный во Франции как в кино, так и в других сферах. Я больше не теряю времени со звукоинженером, мой уже много лет знает, как я ставлю свой голос. Это позволяет мне работать быстрее.
— И еще вас прекрасно снимает ваш оператор.
— Да, но — он бы вам рассказал — я прошу его сделать меня более жестким, как можно более «грязным». Вот уже 10 лет, как я не положил на лицо ни грамма макияжа. В черно-белом или в цветном варианте. Никогда. Именно поэтому для меня так важен оператор. Очень трудно получить хорошие цветные кадры без макияжа. Но «текстура кожи», как говорят в нашей профессии, очень заметна. Кожа живет, двигается, дышит. Макияж — своего рода маска, которая стирает некоторые выражения. Вначале, когда я вынужден был соглашаться, чтобы меня гримировали, мне казалось, что мое лицо — из штукатурки. Единственная проблема в том, что нужно играть с партнершей, которая загримирована. От Роми Шнайдер до Мари Бель.
— Быть красавцем — это вам помогло?
— Есть за и против. Это помогает, мне это, безусловно, помогло. Но это и очень тяжелая помеха. Я предпочел бы говорить не о себе. Поговорим, например, о Жане Марэ. Да, внешность ему помогла. Но также ужасно помешала. В вас не видят никакого таланта. На вас тут же наклеивают этикетку «герой-любовник». Еще лучше: «романтический герой-любовник». Нужно очень потрудиться, чтобы показать, что являешься к тому же актером. У меня много товарищей, которые начинали в кино, не будучи особенно красивыми. Критики тут же объявили их гениями. И совершенно спокойно сравнивали их с Чарли Чаплином. Я, конечно же, не имею в виду Жана Поля Бельмондо, у которого подлинный талант. Даже если вначале его находили похожим на Мишеля Симона.
— Вы соперничаете с Бельмондо? Это ведь единственная звезда вашего уровня и вашего гонорара на французском кинорынке.
— В нашем поколении — да. А в предыдущем — Габен, Бурвиль и де Фюнес. Но мы не оспариваем ролей друг у друга. Мы снимаемся в фильмах, которые нам нравятся, а прочие играют остатки.
— А ваши партнерши? Почему для своего последнего фильма «Джефф» вы выбрали Мирей Дарк?
— Потому что я еще никогда не работал с ней. А также потому, что пара Дарк — Делон меня интересовала: я верю в ее популярность. К тому же, скажите мне, помимо Бардо, Денев и Дарк, с какой французской актрисой я мог бы составить пару?
— Жанна Моро?
— Мне ни разу не удалось сняться с нею.
— А вы пытались?
— Да. Много раз. Она всегда отказывалась. Моро выбирает роли по своей мерке. Она непримирима насчет сценария и не является партнершей актера: это актер должен быть ее партнером. Ей нужна Роль с большой буквы. Она отказалась играть в «Непокоренном», потому что это была прежде всего история мужчины — меня, встречающего женщину, которой она могла бы быть. Моро также отказалась играть в «Рокко и его братьях» Висконти. По тем же причинам.
— Анни Жирардо?
— Я работал с ней только один раз, но это было чудесно.
— Ален Делон — Роми Шнайдер — это пара?
— Теперь пара. Мне хотелось, чтобы она была звездой «Бассейна», конечно же, потому, что мы долгое время были очень близки, и я знаю ее лучше, чем других. Для продюсеров Роми Шнайдер все еще оставалась Сисси. Никто не подавал виду, будто знает, что она играла Чехова во Франции или в пьесе «Как жаль, что она — шлюха» в постановке Лукино Висконти, что она снималась с Орсоном Уэллсом. Сегодня ей 30 лет, она стала настоящей кинодивой: в «Бассейне» Роми — это Жанна Моро 7 или 8 лет назад. К тому же с эффектом сюрприза.
— А теперь вы снимаетесь с Габеном в «Клане сицилийцев». Это тоже — вызов? У вас с ним хорошие отношения?
— Да, и это большая удача! С ним все пошло хорошо с самого начала. И отлично, потому что, если бы это было не так... У него бывает дурное настроение, но он любит молодежь. Ему очень нравится Бельмондо. Габен может быть крайне неприятен. Некоторых актеров это полностью парализует. Но мне бы это, в любом случае, не помешало играть.
— Потому что вы профессионал. Но, помимо профессии, что вы любите?
— Моих друзей. Друзей, которые, в основном, не принадлежат к сфере кино. У меня нет друзей ни среди актеров, ни среди продюсеров. Не знаю, почему.
— Вы больше года прожили в Америке. Чему-нибудь там научились?
— Научился много чему. Это был стаж: я улучшил свой английский и увидел, как работают американцы. Я снимался с представителями авангарда и с более традиционными режиссерами. И те, и другие являются настоящими профессионалами. В некотором смысле мое путешествие в США окончилось провалом: мои фильмы не имели того успеха, которого я ожидал. Они не сделали меня известным в американском обществе. Я сражался, чтобы начались съемки по роману Дриё Ла Рошель «Человек на лошади». Мне так хотелось поработать с Сэмом Пекинпа, мастером вестернов, но фильм так и не сняли. Зато я снялся в другом, очень красивом, у Ральфа Нелсона. Однако этот фильм, «Вор есть вор», совершенно не имел успеха.
— Почему вы пришли в театр? Чтобы показать, что вы не только киношный красавчик?
— Да. Это был трудный опыт. Особенно в пьесе «Выколотые глаза». Я играл с Мари Бель. А Мари Бель — это не кто-то там. Я сразу согласился на эту роль. Именно из-за нее. Как в теннисе: между игроком шестой категории и чемпионом Франции нужно выбрать своего партнера. Я сыграл с ней. Все или ничего. Это был для меня способ показать, что я — актер. Или напротив, опозориться. Думаю, что я не проиграл.
— Этот постоянный вызов — черта вашего характера?
— Думаю, да.
— Чем для вас является дружба?
— Скажем, что это самая важная вещь в мире. Для меня это — Дружба с большой буквы. Не любовь. Я больше не верю в любовь, сразу вам говорю. Я верю только в страсть, которая долго не длится. Я верю в многочисленные страсти. Я проживаю их до дна, пока они не затухают.
— Ваша страсть летит всегда на полной скорости. С неистовостью и стремительностью?
— В полной небезопасности. И безраздельно. Приключения, интрижки меня не интересуют. Нужно, чтобы было что-то другое. Иначе лучше уж найти девицу на улице.
— Бильярд — это ваш любимый спорт?
— Нет, мой любимый спорт — это работа. В силу моей профессии я занимался всеми видами спорта. Но в жизни у меня нет для этого времени. У меня такая рабочая булимия, что остается очень мало времени для занятий чем-то другим. Я актер, продюсер, скоро буду петь. Я живу на скорости 2000 километров в час. Не могу уезжать в отпуск — спустя 8 дней не способен усидеть на месте. Я становлюсь невыносимым. В конце концов, это даже забавно — я ведь вовсе не создан для моей профессии. Кроме как в момент, когда играю. В эти минуты я страстно ее люблю.
— Вы больше не увлекаетесь лошадьми, автомобилями, огнестрельным оружием?
— На лошадей тоже нет времени. Автомобили — у меня до 25 лет столько их было... Я хотел участвовать в гонках, обожал очень быструю езду. Мне и сейчас это время от времени нравится, но это прекратилось с рождением моего сына. Я понял, что больше не имею права делать глупости. Раньше я мог идти на любой риск, мог погибнуть, — я был совсем один и плевал на все.
— В «Самурае» есть одна фраза...
— «Нет большего одиночества, чем одиночество самурая, если только не одиночество тигра в джунглях». Эта фраза?
— Она вам очень подходила...
— Потому что я живу в джунглях и считаю себя маленьким тигром.
— И что, ваши джунги в этот момент очень густые?
— У меня такие же джунгли, как у любого другого, знаете ли.
— Скажем, что ваши кажутся чуть более непроходимыми.
— Может быть, так оно и есть. Вероятно, мои джунгли еще и чуть более опасны. Но нужно продолжать жить. Главное — уметь выбирать. Лучше жить обыкновенно или опасно? В конце концов, тобогган моей жизни, даже когда у меня свистит в ушах, мне нравится. Это мой тобогган (бесполозные сани для спуска с гор у индейцев Северной Америки. — Е.Б.). Это моя жизнь.
Подготовила Екатерина Беляева
Перевод с французского Ульяны Бикбау-Рэш
