Когда исполняется 125 лет со дня рождения такого титана, как Альбан Берг (1885 — 1935), музыкальное сообщество реагирует стремительно, и театры, не успевшие включить «Воццека» или «Лулу» в план, срочно вступают в общество копродукционеров, так как блок опер XX века без Берга не сформируешь. И череда премьер опусов великого нововенца прокатилась по Европе.
Среди десятка всевозможных «Лулу» лидируют три постановки — та скандальная порнографическая, что сделал минувшей весной Оливье Пи в Женеве, качественная и крепкая работа Петера Штайна, проделавшая путь из Лиона в Вену с остановкой на «Фествохен» через Милан, и наконец кустарная, доморощенная «Лулу» от Веры Немировой на Зальцбургском фестивале. О работе Пи мы уже писали, поэтому остановимся на двух оставшихся.
Круглая дата у Берга и необходимость поставить хотя бы одну из его опер на Зальцбургском форуме вынудили организаторов придумывать дополнительные тематические мосты к остальной программе феста, празднующего этим летом свой девяностый день рождения. «Лулу» не встраивалась в схему спектаклей, связанных единым мотто «Когда встречаются бог и человек, происходит трагедия», но поскольку в этом мотто есть прямой намек на мифическое, опера смогла состояться как одна из вариаций на тему мифа о Еве — Пандоре — Лилит. Бедняжка Лулу часто несет на себе крест сценических воплощений одной из этих дам-искусительниц.
Вера Немирова, молодая постановщица из Болгарии, которую позвали работать в Зальцбург, выбрала из тройчатки Лилит и попыталась научить французскую певицу Патрисию Петибон изображать семитскую сирену, затесавшуюся в XXI век. Оформил спектакль Даниэль Рихтер, авторитетный немецкий художник, чьи работы можно было в пандан к «Лулу» увидеть в галерее «Рупертинум», что находится в двух шагах от фестивальных домов. Рихтер, конечно, сам по себе прекрасен, к тому же его неоэкспрессионистская эстетика хорошо ложится на экспрессию Берга, но для «Лулу» с ее многочисленными переменами картин, взвинченным настроением музыкальных фраз и общей взбалмошностью сюжета кладбищенская суггестия художника не подходит.
На все, что он сделал, было интересно смотреть, но не более того. А Немирова не придумала ничего лучше, кроме как нарядить Лулу в костюм стриптизерши и заставить скакать вокруг пластмассового фаллоса. Патрисия Петибон проявила завидную готовность слушать режиссера и выполнять ее требования, но симпатичному французскому бесенку следовало бы быть поосторожнее. В итоге трудно сказать, по какой причине Петибон не справилась с образом — то ли не на то отвлекал внимание безобразящий ее фигуру костюм, то ли каменные коридоры Фельзенрайтшуле (никак не задействованные в постановке режиссером) проглотили ее голос, и без того не сильный, но все же очень красивый, то ли певица действительно переоценила свои возможности в интерпретации Лулу.
Убедительнее выглядел Михаэль Фолле — Доктор Шен. Он так внушительно играл (и пел тоже, в Мюнхене он вообще отвечает за всего Берга, роскошно исполняя Воццека), что, кажется, болгарская постановщица со своими идеями просто исчезла с его небосклона куда-то в тенебры Даниэля Рихтера.
Впрочем, не все было сплошной беспомощностью режиссера. Последняя сцена, перенесенная из лондонского закоулка в фантастический лес, определенно напоминающий прихожую ада, получилась самой ударной. Недаром сюда к Лулу снова приходят главные мужчины ее жизни — Художник-самоубийца (прилично справившийся с ролью мюнхенский тенор Павол Бреслик), перевоплотившийся в Негра, и убитый ею Доктор Шен в виде Джека-потрошителя. Первый убивает сына Доктора Шена режиссера Алву, который, как верный пес, повсюду следует за своим хозяином, то есть Лулу, а второй — главную героиню. В этот финальный момент вдруг начинают играть все образы картин Рихтера — потусторонний мир оживляется, призраки чуют скорое прибытие новой партии загубленных душ.
За пультом Венского филармонического оркестра стоял Марк Альбрехт, дирижер культурный и дисциплинированный. Он не навязывал своих трактовок, просто ровно сыграл 165 минут партитуры на одном очень ровном дыхании. Чего не скажешь о Даниэле Гатти, который дирижировал штайновскую «Лулу» в Вене.
Гатти перестал ровно дышать, с тех пор как взялся за современную музыку. И все, что он делает с Бергом и Штраусом, безумно интересно, только дай Бог ему выжить с таким прерывистым дыханием. Петер Штайн решил «Лулу» гораздо лаконичнее — он поместил Луизу Брукс (звезду черно-белого кинематографа и главную Пандору XX века) в картонный театр. С навязчиво красными стенами, оранжевым светом и прочей мишурой. Лора Эйкин надела черный парик под Луизу, гротесковую пачку Балерины-Коломбины и начала свою деятельность соблазнительницы.
Ассоциация с кукольным театром понятна (Художник Романа Садника одет, как Петрушка-Пьеро) — актеры несвободны, они лишь играют по заданному сценарию, и к балету Фокина отсылка верна — куклы страдают, как люди, несмотря на то, что вместо крови из Петрушки, как говаривал поэт, сочится клюквенный сок. Прелесть работы Штайна как всегда в правдивости метода. Он возводит театр как таковой на пьедестал, а оказавшиеся в родной среде актеры делают то, что прописано в либретто. Результат потрясающий. Жаль только, что путешествие этой чудесной копродуктивной «Лулу» закончилось тремя постановками в венской Ан дер Вин.
