21 июня исполнилось 100 лет со дня рождения Александра Твардовского, к этой дате на набережной Тараса Шевченко ему открыт памятник. Твардовский — автор самой знаменитой поэмы о войне и главный редактор самого либерального и смелого журнала советских времен. Дорогого стоит оценка «Василия Теркина» Иваном Буниным: «Это поистине редкая книга — какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всем и какой необыкновенный, народный солдатский язык — ни сучка, ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, то есть литературно-пошлого слова». А о «Новом мире» периода «оттепели» сложены легенды.
Мы обратились к литераторам с просьбой высказать свое отношение к непростой личности знаменитого советского поэта и редактора.
Дмитрий БЫКОВ, поэт, писатель:
— Твардовский — это живое напоминание о том, что, в конце концов, именно поэзия выигрывает войны. Два главных поворота в советской истории — сороковые и шестидесятые — без него немыслимы. Поэмы «Василий Теркин» и «Теркин на том свете» — это два абсолютных символа эпохи. Твардовского многократно упрекали за понятность, за прозаизм, его ставили чуть ли не на одну доску с Демьяном Бедным, что, конечно, глупо, между тем он совершил в русской литературе революцию, сопоставимую с «некрасовской». Это фигура типологическая и очень к Некрасову близкая. Они и прожили примерно одинаково, и оба редактировали главные либеральные журналы и как-то пытались по-русски построить наш поэтический эпос, в чем в общем-то преуспели.
У Твардовского поэзия прямого действия, которая помогает человеку жить. При этом внутри она сделана очень тонко и сложно. И тут, на мой взгляд, задача специалистов как раз не анализировать по тысячному разу аллюзии у Бродского и Мандельштама или «слово-творчество» Хлебникова — что тоже, разумеется, жутко интересно, а попытаться объяснить, каким образом работает стихотворение Твардовского, которое написано очень элитарно и непросто, но понятно любому. И то, что его сегодня никто не помнит, — неправда. Твардовского знает довольно большое число народа, потому что он вошел в плоть русского языка. Масса цитат из «Теркина» совершенно разговорные, не говоря уже о таких стихах, как «Я убит подо Ржевом», «В тот день, когда окончилась война», которые давно стали частью речи и цитируются в силу своей абсолютно естественной органики. Ибо главная черта поэтического языка Твардовского — его невероятная органичность. Даже прозой нельзя сказать короче, ясней и верней. И мечтая всю жизнь о большой прозе, он в реальности очень продвинул поэзию, сделав ее точнее и емче прозы. Это была настоящая революция внутри жанра. Я могу судить по реакции своего класса: некоторые главы «Теркина» действуют на детей поразительно.
«Теркина на том свете» читают меньше, потому что он 40 лет не переиздавался, впрочем, более или менее знают и его. Хотя есть люди, считающие, что стихи Твардовского — это не поэзия. Вот недавно слышал, как один не очень молодой поэт с радостью заявил, что для него Твардовский — явление мутное и ненужное, и что он якобы ни минуты не поэт. Но если человек такое говорит, то он ведь этим, наверное, не Твардовского компрометирует, а определенным образом характеризует себя. И не надо его в чем-то переубеждать. Это все равно, что с деликатесом гоняться за кем-то, у кого отсутствуют вкусовые рецепторы. Ибо человек со вкусом и минимальным чувством поэзии понимает, что Твардовский — очень тонкий мастер. Начиная от «Пути к социализму» — первой своей новаторской поэмы — и заканчивая «Домом у дороги», он показывает себя как поэт исключительного класса. А поздняя его лирика по своему трагическому накалу вообще имеет мало аналогов в нашей литературе и сопоставима разве что только с «Последними песнями» Некрасова. А того, кто этого не чувствует и не видит, давайте пожалеем и посочувствуем, ничего при этом не навязывая.
Для меня, пишущего стихи, опыт Твардовского не менее, а, скорее, более значителен, чем опыт Мандельштама, и сопоставим с опытом Пастернака. Пастернак назвал «Теркина» главным явлением советской поэзии в сороковые годы, а ведь он был скуп на похвалы. Думаю, что к мнению Пастернака в данном случае стоит прислушаться.
Игорь ВИНОГРАДОВ, литературовед, в 1965 — 1970 годах член редколлегии «Нового мира»:
— Я познакомился с Твардовским в 58-м году, когда он второй раз возглавил «Новый мир». Это фигура одновременно и великая, и трагическая. Он был выражением своего времени — выражением «оттепели», шестидесятничества. И был, безусловно, одним из создателей того мироощущения, мировидения, которое позднее стали называть социализмом с человеческим лицом. Твардовский был до конца жизни коммунистом и верил в возможность придания социализму «человеческого лица». Для него «человеческое лицо» было центральным — по его природе, происхождению, по знанию народного быта, из которого он сам вышел. И по психологической натуре человека совестливого, честного, мужественного. Его иллюзия заключалась в том, что это можно привить социализму. Он в это верил свято, как очень многие в то время. И это душевное устройство было в течение всей его жизни стержневой линией, по которой шли и разлом, и трагедии, и драмы и т. д.
Я считаю, что у Твардовского был великий поэтический дар, но этот дар наполнялся и существовал в рамках марксистского мировидения. Это был лирико-публицистический дар. Обратите внимание, что у него почти нет любовной лирики. Сосредоточенность на проблематике времени не давала простора, воздуха, выхода темам метафизическим, экзистенциальным. А Твардовский был поэт, безусловно, к этому расположенный. И это стало трагедией его дара. Мировоззрение не позволило ему развернуться и выйти за те рамки, за которые сумели выйти и Пастернак, и Ахматова, и Мандельштам, и стать поэтом такого масштаба, но дало ему возможность стать великим редактором.
Именно за журнальную деятельность его преследовали: вызывали постоянно на цэковский ковер, лишали в очередной раз кандидатства в члены ЦК или еще чего-нибудь... Почти каждый номер мы делали в двойном варианте. Потому что цензура была жестокая, и любому материалу необходимо было готовить замену на случай, если его снимут. Одним из кульминационных моментов стала публикация статьи Мельникова и Черной «Преступник номер один» об Адольфе Гитлере. Цензура сняла эту статью: вот в это время в цензурном уставе появился специальный пункт — «неконтролируемый подтекст».
Я помню, как часа четыре мы разговаривали по поводу «Нового назначения» А. Бека, отстаивая текст буквально по строчкам. Это была жестокая постоянная борьба. И Твардовский очень мужественно держался всегда. Ну и самый кульминационный момент — 68-й год. Советские танки в Чехословакии. Началась новая эра постхрущевской эпохи. Об этом Солженицын рассказывает в «Теленке». Я считал тогда, что «Новый мир» кончается, что мы не должны были проводить собрание и поддерживать Пражскую весну. Другие члены редколлегии думали по-другому. Но Твардовский (в это время он был в своем, к сожалению, не очень редком, но очень тяжелом болезненном отбытии, скажем так) не подписал никаких писем в секретариат, сумел от этого уйти.
Последней каплей было знаменитое «письмо одиннадцати» летом 69-го года в «Огоньке», которое подписали одиннадцать литераторов: Софронов и компания, обвинявшие «Новый мир» во всех смертных идеологических грехах. В ответ на это письмо через какое-то время было издано решение секретариата СП (а предварительно состоялось заседание ЦК партии) о выводе из состава редколлегии «Нового мира» Лакшина, Кондратовича, Саца и меня. Нас уволили без каких-либо объяснений. А Твардовскому предложили новый состав редколлегии — из его откровенных противников: Большова, Овчаренко и пр. Твардовский отказался выполнять это приказание и, понимая, что с этой редколлегией уже ничего не получится, подал заявление об отставке. А через полтора года он умер.
Михаил ЗОЛОТОНОСОВ, литературовед:
— У руководства «Нового мира», в частности, у Твардовского, была не только установка на «правду жизни», понятую как антитеза лжи тоталитарной эпохи, но и прямая антитеза влиятельному сталинизму. Твардовский со товарищи основал свою позитивную программу на противопоставлении «хорошего Ленина» — «плохому Сталину». Это был демонстративный символ веры, иногда принимаемый за сокровенную суть шестидесятничества вообще, за некую его самоспасительную иллюзию. Я же полагаю, что это была всего лишь хитрость, тактическая уловка для борьбы с властью и Главлитом, в которую сам Твардовский не верил. Просто легче было действовать «в русле решений ХХ съезда», под флагом «возврата к ленинским нормам», меняя одну икону на другую.
Твардовский не был революционером, он был классическим советским конформистом, хитрым и довольно расторопным, но либерального толка. И, отрицая сталинизм, даже в мечтах не мыслил какой-то антисоветской программы, демонтажа социализма, смены идеологии и экономики. Солженицын его быстро стал пугать. Твардовский был целиком воспитан советской властью, от репрессированных в 1930-х годах отца- «кулака» и брата он отрекся, ему было в советской «рамке» очень комфортно (квартира в доме на Котельнической набережной, дача, машина с шофером, спецпайки, спецраспределители) и только хотелось небольшого шага в сторону либерализации, ослабления цензуры, некоторого отказа от наскучившей ритуальной лжи. Хотелось и особой славы, которую он быстро получил, направив журнал в «другую» сторону. Но неслучайно роман Солженицына «В круге первом» не был напечатан в «Новом мире» и не мог быть напечатан: его глубинная антисоветская суть сразу отпугнула Твардовского. На фоне Софронова, Кочетова и Кожевникова Твардовский выглядел либералом, нонконформистом и антисоветчиком. Но в абсолютных координатах был умеренно-аккуратным конформистом, пытавшимся, не меняя Системы, не критикуя ее основ, добиться исключений для своего «Нового мира».
Руслан КИРЕЕВ, писатель:
— Для меня Александр Трифонович Твардовский существует в трех ипостасях. Как великий поэт, автор, на мой взгляд, лучшей книги о войне, о русском солдате, — книги, озорство и веселость которой не снижает, а даже, наоборот, высвечивает трагичность одного из центральных событий ХХ века. Я говорю о «Василии Теркине».
Я отношусь также к Александру Трифоновичу, как к великому редактору, определившему направление русской литературы постсталинского периода. И еще Твардовский для меня — человек, который, можно сказать, ввел меня в литературу. Именно он в 1965 году опубликовал в своем журнале мою первую прозаическую вещь. До сих пор помню его немногочисленные, но весьма глубокие редакторские поправки. Такие уроки не забываются.
Андрей НЕМЗЕР, литературный критик:
— Твардовский — это довольно сложный случай, безусловно, даровитого поэта, принадлежащего по уровню таланта и общему рисунку поэтического творчества ко второму ряду. Второй ряд — это не так плохо. Но он написал «Василия Теркина», который все остальное намного превышает и заставляет на него смотреть совершенно иначе. Поскольку невероятно обжигающе правдивая и абсолютно свободная книга, созданная в условиях несвободы, таковой была и по сей день остается. И вот при свете «Теркина» и весь остальной Твардовский резко возрастает.
От Твардовского-поэта неотделима и его великая редакторская миссия. Грандиозная какая-то мудрость и внутренний такт, чутье к верному слову — то, что и создало «Теркина», присутствовало и было реализовано и в редакторской работе, вершиной которой, несомненно, является открытие Солженицына. Публикация Твардовским «Одного дня Ивана Денисовича» повернула не только нашу литературу, но и нашу историю от тех дней до дня сегодняшнего.
Я ненавижу конструкцию «Твардовский ныне забыт». Мною не забыт, а я отнюдь не склонен себя преувеличивать и являюсь такой же частью моего народа, как все остальные. Я вспоминаю Твардовского не только в связи с круглой датой, высоко ценю его «Теркина», есть замечательные фрагменты в «Доме у дороги» и очень интересные стихи в поздней лирике.
Евгений ПОПОВ, писатель:
— Твардовский сыграл огромнейшую роль в становлении нашей культуры, в поддержании культурной ауры в стране под названием СССР. «Новый мир», равно как и журнал «Юность», были, с одной стороны, два полюса, а с другой — два центра культуры. Не стоит забывать, что все интересные произведения, с трудом пробивавшиеся сквозь цензуру, выходили в «Юности» и в «Новом мире». Это заслуга Твардовского, что у нас появился писатель Александр Солженицын. Конечно, Александр Исаевич был бы и сам по себе, но в какой-то другой ипостаси. Твардовский так сумел провести игру, что Солженицын стал писателем официальным, а не маргиналом или каким-то изгоем. В «Новом мире» печатались такие разные писатели, как Владимир Войнович, Василий Аксенов, Юрий Домбровский.
Лично я не был знаком с Твардовским, но у меня есть воспоминания о «Новом мире», о той потрясающей атмосфере, которая там царила. В 19 лет, крайне робея, я пришел в «Новый мир» с улицы. На пороге стояла Инна Петровна Борисова, и я ей робко сказал: «Я принес рассказы, но, наверное, я не по адресу, потому что мне только 19 лет». Я считал, что если человек молодой, то ему — в «Юность», а если старый, то — в «Новый мир», но к тому времени меня из «Юности» уже прогнали. Я встретил такое доброжелательство, на которое не мог рассчитывать. Твардовский сумел создать и воспитать удивительную команду. Я помню заведующего отделом прозы Ефима Дороша, а потом Анну Самойловну Берзер — это все были люди Твардовского.
Я пришел в журнал в 1965 году, а напечатали меня в 1976-м, когда Твардовского уже не было. Но у меня нет никаких претензий, и вот почему: они вели сложнейшую игру и не могли поставить мои рассказы, потому что в это время пробивали, например, то, что им казалось наиболее важным. За эти более чем десять лет в «Новом мире» скопилось мое полное собрание сочинений. Я благодарен судьбе и за это, потому что когда у меня в 1980 году, после «Метрополя» и еще одного альманаха был обыск, и кагэбэшники забрали все рукописи, то мне из «Нового мира» позвонила Инна Борисова и сказала одно слово — «приезжай». И на следующий день у меня опять были все мои рукописи. Кстати, именно в «Новом мире» я получил первый в моей жизни самиздат — мне дали прочитать на одну ночь «Раковый корпус» Солженицына.
Я думаю, что «Новый мир» — главное детище Твардовского. Для меня это главнее, чем «Василий Теркин». Для Ивана Бунина был главным «Теркин», а для меня — «Новый мир». Не буду лукавить, я Твардовского как личность, как гражданина уважаю больше, чем поэта.
Андрей ТУРКОВ, литературовед:
— Совпадение дат бывает случайное, и может показаться случайным совпадение 65-летия Победы и 100-летия со дня рождения Александра Твардовского. Но, в сущности, это очень знаменательное совпадение. Потому что ни один писатель не сделал в ту пору столько для победы, как Твардовский. Его книга «Василий Теркин» — это уникальное произведение, история которого поразительна. Оно появлялось отдельными главами, печаталось сначала в армейской маленькой газете и очень быстро завоевало популярность. Поток читательских откликов на него был колоссален, причем он не ослабел и после окончания войны. Письма приходили Твардовскому уже четверть века спустя. В 1969 году он вклеил в свою рабочую тетрадь такое солдатское послание: «Дорогой мой, Александр Трифонович! Я простой солдат, прошел всю Отечественную войну и читаю вашу книгу. Люблю вас, как душу свою...» Чтобы получить такой отзыв, надо действительно потрясти человека. Так оно и было, потому что люди увидели в «Теркине» отражение своего быта солдатского, своих бед, мучений и радостей. Там есть все. Хотя иногда, и это, скорее всего, пошло от преподавания в школе, он воспринимается как веселая поэма о каком-то таком разбитном неунывающем бойце. Но это не полная правда. Теркин — это национальный характер. Сам Твардовский как-то писал, что он хочет, чтобы национальное было без нажима.
Вот сейчас в одной газете опубликована фотография, где сидят и разговаривают Твардовский, Шостакович и Гагарин, — очевидно, на каком-то правительственном приеме их свел случай. Твардовский задумчиво смотрит на Гагарина, и, мне кажется, в голове у него мысль, что ведь это тоже Теркин. Знаменитое гагаринское «Поехали!» — это же чисто теркинская фраза. Но кроме способности к острому, меткому, бойкому словцу, в Теркине притягивало его неподдельное сочувствие к своему брату-солдату. В этой книге столько трагических картин, есть глава про солдата-сироту, потерявшего всю свою семью, и она в чем-то предваряет «Дом у дороги» — поэму, которая начала писаться почти одновременно с «Василием Теркиным». Эти две великие поэмы — огромный вклад Твардовского в победу. И, если читать их по-настоящему, я думаю, они и сегодня не могут не волновать. Потому что за их героями — судьба многих семей.
Твардовский — личность, безусловно, яркая. У него были и другие заслуги, он создал изумительный журнал «Новый мир», ставший центром притяжения всего самого талантливого, что было в нашей литературе, истории, философии. Ему не дана была старость, он умер рано, в 61 год. Но заслуга его перед нашим народом, перед нашей страной огромна. Потому что тема памяти о тех жертвах, которые принес народ, о тех подвигах, которые он совершил, — это главная тема всей его жизни. И очень жаль, что мы до сих пор недооценили этот вклад Твардовского и в Победу, и в воспитание людей.
Елена Гаревская, Татьяна Ковалева
