Вот уже несколько лет в канун Нового года мы с Виктором Сухоруковым усаживаемся возле микрофона и устраиваем в радиоэфире его «творческий отчет»: ведем неспешные беседы о том, что происходило в его биографии в уходящем году. Так что автор этих строк, наверное, уже вполне достоин звания заслуженный «сухоруковед» республики. Но даже меня, знающего, на что способен Виктор, и готового к любым неожиданностям в его экранной и сценической жизни, поразило то, что случилось в конце прошлого года в Театре имени Моссовета.
Виктор Сухоруков сыграл Федора Иоанновича в спектакле Юрия Еремина «Царство отца и сына», и это стало настоящим театральным потрясением. Год назад после первой застольной репетиции этого спектакля я спросил Виктора, готов ли он к такой махине, как царь Федор и есть ли у актера с его героем какие-то точки соприкосновения? Он ответил: «Да, я готов, я — во всеоружии! Хотя Юрий Иванович Еремин сказал мне: „Виктор, ты ничего не читай, придешь, все узнаешь!“ Я покивал головой, но перечитал все что мог. Помогли мои соседи по даче, увлекающиеся историей, подготовили для меня целый трактат. Да и пьеса Алексея Константиновича Толстого очень мощная, как будто написана вчера! Что касается точек соприкосновения в характерах, то могу сказать: при всем несовпадении наших человеческих качеств и психики, я его с радостью „взвалю на себя“, буду лелеять, любить и украшать. Потому что в ходе работы над спектаклем мы с Федором Иоанновичем будем единым целым».
Так и случилось на самом деле: артист и его герой действительно стали единым целым. И, видимо, поэтому спектакль о последнем не очень счастливом, болезненном рюриковиче и его грозном отце так проникает в душу, радует и тревожит. Конечно, Виктору повезло, что он встретился с замечательной командой артистов Театра имени Моссовета: практически о каждом главном персонаже этой истории можно было бы говорить подробно и радостно. Но главным «виновником торжества» стал, конечно же, Сухоруков и его удивительный дар эмпатии — умения проникнуть в «шкуру» своего героя. Бог ведает, в чем здесь загадка: то ли в поразительной интуиции артиста, то ли в помощи каких-то неведомых сил, о которых нам знать не дано...
Актер удивляется: «Мог ли даже в самых радужных мечтах орехово-зуевский паренек Витька Сухоруков предполагать, что ему придется играть русских царей!» Действительно, Федор Иоаннович у Виктора — третья по счету царственная особа после Павла Первого и смешного «анимационного» царя в «Сказке про Федота-стрельца». (Виктор считает, что он его именно сыграл, а не озвучил.) Добавлю к ним еще и советского «царька» Никиту Хрущева из сериала «Звезда эпохи», которому Виктор, правда, отказывает в праве занимать почетное место в когорте его любимых августейших личностей. Видимо, режиссеры находят что-то царское, значительное, цельное в не очень величавой сухоруковской фигуре. Не исключаю, что в будущем он появится на сцене или на экране в роли Рюрика, Нерона или Наполеона. Хотя вполне возможно, что очередным его героем станет какой-нибудь неприкаянный бродяга или бандит, похожий на героя из знаменитого балабановского «Брата».
— Виктор, как ты прожил 2009 год, что видел, были ли какие-то очарования или разочарования?
— Жил я интересно, несмотря на то, что это страшное, «дырявое», зловещее слово «кризис» зацепило всех, пусть даже подсознательно. Но у меня лично кризиса не было: я трудился, снимался в кино, ездил по стране и по миру. Но практически весь год прошел у меня под знаменем Театра имени Моссовета в репетициях спектакля «Царство отца и сына».
— Прежде чем мы продолжим разговор о нем, хочу спросить о прежних театральных работах, в частности, о спектаклях в «Театральном товариществе 814» Олега Меньшикова. Живы ли они?
— Уже восемь лет я играю в очень любимом мною спектакле Олега Меньшикова «Игроки» по пьесе Н.В.Гоголя, мы ездим с ним по стране, за рубеж. Принимают нас на ура, триумфально, залы забиты битком. Олег всегда уходит со сцены, как цветочный ларек. За восемь лет у нас в команде не было ни одного конфликта, мы встречаемся и расстаемся в мире и согласии. Потому что нас объединяет дело, которое нам дорого. Что касается спектакля «Сны Родиона Романовича», в котором я играл несколько ролей, в том числе старуху-процентщицу, то там есть какие-то организационные сложности. Я готов играть, но теперь это сделать сложнее, потому что те актеры, которые были собраны в этом спектакле, сегодня очень заняты.
— После кратковременного пребывания в Вахтанговском театре ты опять оказался в репертуарном театре. Не сложно ли было приспосабливаться к новым условиям жизни, к коллективу?
— Художественный руководитель Павел Осипович Хомский и директор Валентина Константиновна Панфилова давно приглашали меня в свой театр, но я отнекивался, так как привык существовать в «свободном полете». Теперь к ним прибавился еще Юрий Иванович Еремин, человек неугомонный, импульсивный, продуктивный, и они втроем уговорили меня на роль Федора Иоанновича. Я, правда, сначала немного пококетничал, сказал, что подумаю, но вскоре согласился. Теперь, после того как спектакль вышел, могу сказать, что очень жалею, что не встретился с Ереминым раньше. Ох, мы бы с ним наворотили дел, наигрались бы досыта! Но и сейчас я счастлив! И потому что играю в грандиозной пьесе, и потому что это происходит в замечательном академическом театре. Я хожу по коридору, где расположена моя грим-уборная, а там — двери с бронзовыми именными табличками: «Фаина Раневская», «Любовь Орлова», «Ростислав Плятт», «Леонид Марков»... А какие имена и фотографии на стенде в фойе! И я счастлив, что теперь хожу по их следам и дышу тем же воздухом. Мне показалось, что и театр меня принял. И мне хочется соответствовать этому театру, отблагодарить за такой подарок, как приглашение на роль царя Федора.
— А как ты чувствуешь себя на сцене, образовался ли контакт с партнерами?
— На сцене я существую очень «упруго». Планшет сцены для меня — как некий батут. Мне работается азартно, молодо, легко. И, конечно, в этом огромная заслуга моих прекрасных партнеров, прежде всего Екатерины Гусевой, которая играет мою жену Ирину, Валерия Еременко в роли Бориса Годунова, Александра Яцко и других. Кстати, Яцко, играющий Иоанна Грозного, на первой репетиции спросил Еремина: «А где это видано, Юрий Иванович, чтобы сын был старше отца?» (Александр ведь на шесть лет младше меня.) Я тихо положил ему руку на плечо и сказал: «Не волнуйся, Саша, я загримируюсь». В результате мы играем без грима, и ни у кого не возникает вопросов о возрасте. Актеры театра сначала приглядывались ко мне, прищуривались, потом «подходили поближе». В конце концов сложилась великолепная команда. А какие в спектакле сценография, свет: глаз не оторвать! Добавь к этому дивную музыку...
— Один из твоих любимых режиссеров Петр Наумович Фоменко говорит, что у актера на сцене возникает, хотя и чрезвычайно редко, состояние полета, моменты, когда он «говорит с Богом». Случается ли такое у тебя в роли царя Федора Иоанновича, и как это ощущается?
— Не знаю... Если не употреблять высокие слова, то, наверное, здесь прежде всего виновата интуиция. Если ты ее не контролируешь, то это — шизофрения. Если контролируешь, то тогда и происходит «разговор с Богом». Но как он происходит, это — тайна. Это — нечто интимное, чему ты сам не можешь найти объяснение. Но чувствую, что кто-то все время меня поддерживает или подталкивает в плечо. Может быть, ангел. И недаром, наверное, случаются такие истории, как, например, в Ярославле. Мы были там на гастролях, и нам устроили дивную экскурсию в великолепный, сказочный монастырь. Я зашел в храм, где в тот момент находились женщины, которые меня узнали. Мы разговорились, они вспомнили добрым словом моего Павла Первого. После разговора они подарили мне открыточку — какой-то иконописный образ. Я поблагодарил, положил открытку в сумку, а в гостинице вынул. Оказалось, что на ней изображен царь Федор Иоаннович! Ну как это можно объяснить?! Они ведь не ведали, что я репетирую именно эту роль! Потом меня вдруг потянуло в Московский Кремль к гробнице Федора, и я узнал, что на моей открытке изображена икона, которая висит над этой гробницей!
— Помню, как после роли Павла в фильме Виталия Мельникова «Бедный, бедный Павел» ты буквально сроднился со своим героем. Как дело обстояло с царем Федором?
— На каком-то этапе работы мне стало тесно в рамках того материала, который был предложен, показалось, что в нем мало текста, мало сюжета, я полез в оригинал пьесы, обложил себя историческими и литературными источниками. И вдруг обнаружил, что в процессе работы все время стал обращаться к моей открытке и словно спрашивать Федора: «Устраивает ли это тебя, Федор? Все ли этично с моей стороны? Не обижаешься ли?» Я даже перестал спать, одолела такая бессонница, что не помогали никакие снадобья. И тогда понял, что начался «поход» в ту эпоху, к моему герою. На каком-то этапе вдруг как будто лопнул какой-то орешек, и из скорлупы выглянуло зернышко. Тогда я успокоился, и роль пошла.
— Хорошо ли тебе работалось с Юрием Ереминым? Покорялся ли ты его режиссерской воле?
— Мне с ним работалось очень хорошо. Хотя на первой встрече я его спросил: «Юрий Иванович, а вы не Карабас-Барабас?» Он, немного ерничая, ответил: «Да, я — Карабас-Барабас!» И тогда я его предупредил, что буду много предлагать в ходе работы. Что я — покорный актер, но это не исключает каких-то моих «упрямств». И он меня принял, хотя по своей натуре — очень импульсивный, порой нетерпеливый человек. Если бы он мне запретил фантазировать и делиться своими придумками, я бы ушел и глазом не моргнул. Но благодаря нашему взаимопониманию я вошел в спектакль свободно и легко, да еще оставил кое-какое пространство для импровизаций. Убежден, что и спектакль, и моя роль будут дальше развиваться.
— Мне кажется, что благодаря неким биотокам актер, играющий какую-то историческую личность, понимает и чувствует ее гораздо лучше, чем ученые и литераторы. Каким по-твоему был Федор Иоаннович, как он жил, был ли счастлив?
— Он был счастлив прежде всего со своей женой Ириной, и мы в спектакле попытались это показать. Но он не был готов к царствованию и очень страдал оттого, что был вынужден взвалить на себя непосильную и нелюбимую ношу. Поэтому и отдал управление страной на откуп Годунову. Он был очень набожный, его спальня была обложена иконами и лампадами. В копоти спал мужик! Много ездил по церквям и монастырям, очень любил слушать колокольный звон. Федору нравилось все, что мастерили человеческие руки: резьба, ковка, но прежде всего украшения из драгоценных камней. «Жаловал» он представления скоморохов и «карлов». Народ его любил, и когда он умер, тысячи людей рыдали так, что не было слышно церковного хора.
— Вспомню наш первый телефонный разговор после премьеры «Царства отца и сына». Ты как-то очень робко спросил, понравилось ли мне, а самое главное, принял ли я тебя как театрального актера? Признаюсь, это меня изумило. Ты действительно сомневался в себе?
— Не то чтобы сомневался... Я просто провоцировал тебя на то, чтобы ты еще раз подтвердил, что я — театральный артист. Ведь после некоторых спектаклей в Москве некоторые люди говорили: «Зачем его пустили на сцену? Что они нашли в этой „медийной роже“ с противным голосом?» Говорили, что я только и делаю, что спекулирую своей «физиологической заразительностью». Поэтому в одном интервью я сказал: «Критикуйте меня, но не отрицайте!» Конечно, я знаю, что Федор Иоаннович — это моя победа, я принимаю все хорошие слова о нем и о себе с радостью. И надеюсь, что они меня не испортят.
— Поговорим о «важнейшем из искусств» в твоей жизни. В начале ушедшего года тебя немного беспокоило то, что стало меньше предложений от кинорежиссеров. Но твой кинопослужной список в 2009-м все же пополнился, не так ли?
— Да, съемки были. Хотя в отличие от прошлых лет их было не так много, как раньше, но все же «набежало» три новых названия. И все — незапланированные, из разряда неожиданностей или даже чудес. Например, позвонил Юрий Кара и предложил роль Озрика в своем фильме «Гамлет: все повторяется». Я прочитал и отказался, сказал, что мне там делать нечего. А он схитрил: «Мне важен не столько текст, сколько твоя оценка событий, наблюдения, я хочу через тебя подчеркнуть то, что происходит в сюжете». И я «купился», согласился, хотя мой персонаж — распоследняя сволочь и негодяй. Я с удовольствием поработал: когда мы «вошли в эту воду», роль выросла, стала более интересной, интригующей. Другая роль — в новом фильме Станислава Говорухина, с которым у меня сложились хорошие творческие отношения еще со времени фильмов «Не хлебом единым» и «Пассажирка». На это раз я сыграл эпизодик, но зато мой персонаж — кинорежиссер. То есть, по сути дела, я сыграл самого Говорухина. Фильм, по-моему, получился нежный и трогательный. Изюминкой стала третья работа в кино. Мне позвонил один из наших лучших продюсеров Сергей Сельянов и предложил роль в фильме «Дочь якудзы». Режиссер фильма — Гука Омарова, которая в свое время сняла картину «Шиза». Мой персонаж — странный человек, почти бомж, живущий в картонном домике на берегу моря. Он увлекается японской культурой и призывает всех чиновников сделать себе харакири. Я согласился и с удовольствием выучил несколько фраз по-японски. Кроме того, в ушедшем году в прокат вышли фильмы, снятые прежде. Во-первых, это «Сынок» Ларисы Садиловой, в котором я сыграл отца-одиночку. Это тоже для меня нечто новое, никогда раньше я не играл отцов. И вторая картина — «Кошечка» Григория Константинопольского. Это очень смешная история из нескольких новелл. В одной из них Михаил Ефремов играет пожилую, изношенную, пропитую балерину, а в другой — твой покорный слуга — одиннадцатимесячного ребенка, мечтающего зарезать свою няню.
— Поддерживаешь ли ты творческие связи с Петербургом, со своими бывшими коллегами?
— Когда я был молодым, то иногда в Ленинграде пил портвейн с разными людьми на скамейках Летнего сада. Одним из таковых был замечательный поэт 70-х и 80-х годов Геннадий Григорьев. Он умер несколько лет назад. А его дети — умные, талантливые люди — решили увековечить память своего отца. Они позвонили мне из Петербурга с предложением записать на аудиодиск его поэму «День «Зенита». И я согласился. Это очень красивая и душевная история о людях, о болельщиках «Зенита» и вообще о 70-х годах, которые сейчас принято называть «застойными». Этой записью я отдал дань таланту Геннадия Григорьева и как бы выпил виртуальный стакан вина за упокой его души.
— Бываешь ли ты в родном подмосковном Орехово-Зуеве, общаешься ли с земляками?
— А как же! Я люблю свой родной город, никогда о нем не забываю. Часто приезжаю к сестре, а когда нет работы, живу у нее на даче. А недавно решил сделать подарок для жителей родного города: пришел в дирекцию Театра имени Моссовета и сказал, что хочу высадить «десант» из моих земляков на общественном просмотре спектакля «Царство отца и сына».
— Знаю, что ты не любишь, когда журналисты лезут в твою личную жизнь, но все же спрошу. В спектакле «Царство отца и сына» в первом акте ты играешь царя-юношу. Во втором — раздеваешься до пояса и демонстрируешь свое «аполлоновское» телосложение. Ты специально занимаешься своей физической подготовкой, а может быть, даже омолаживанием организма?
— Ну, начнем с того, что это — вовсе не личная жизнь: раз показался на сцене в таком виде, значит, это уже дело «общественное». А что касается сути вопроса, то ничем я не пользуюсь: не скоблюсь, не скребусь, не «ушиваюсь». Но слежу за собой, за своим весом: если вижу, что набрал лишний килограмм, начинаю жить впроголодь. Люблю чувствовать себя легким.
— Золотые нити в щеки не вшиваешь?
— Боже упаси! С ними же не посмеешься! А я привык смеяться открыто, во весь рот! Я лучше этими нитями что-нибудь на пяльцах вышью, вставлю их, например, в корону золотой рыбки, чем себе в щеки! К слову: хотел своей сестре еще на сорокалетие подарить вышивку с дивным сюжетом: там у меня трехглавый храм, дорога цветов, жар-птица. Не получилось. Скоро ей будет пятьдесят, может быть, к юбилею закончу.
— Ты всегда доброжелателен и открыт к людям. Это черта твоей натуры или особая наука, аутотренинг?
— Я много сил трачу на то, чтобы не злиться, не ненавидеть, не проклинать. Хотя жизнь провоцирует на это на каждом шагу. Но всегда помню, что эта чернота в конце концов ведет к старению. А хорошее настроение можно вырабатывать в себе с самого утра. И тогда наступает состояние блаженства. Это возможно только наедине с самим собой. — Но ты, несмотря на свою «отдельность», теперь вынужден активно общаться, жить в коллективе. Появляется ли у тебя такое состояние в Театре имени Моссовета? — Несколько лет назад Михаил Ульянов и Владимир Мирзоев пригласили меня в Театр Вахтангова на роль шута в «Лире». Мне посчастливилось целый год играть в этом спектакле вместе с великолепным Максимом Сухановым и некоторыми другими замечательными вахтанговскими артистами. Но там я как-то... «прилипал» к сцене, она казалась мне вязкой, тяжеловатой. А в Театре имени Моссовета, как я уже сказал, сцена легкая, упругая. Она мне словно говорит: «Ну, давай, кричи, играй, пой, радуйся, изнашивай себя, оставляй себя зрителям!» И команда у нас прекрасная! Саша Яцко во время застолья после премьеры велел всем налить рюмки и поднял тост за мое здоровье. А потом своим зычным голосом пророкотал: «Никому его не отдадим!»
Павел Подкладов
