К 80-летию со дня рождения Олега Борисова
Артист Олег Борисов умел удивлять, перевоплощаясь в диаметрально противоположных ролях. Тайна всегда жила в нем. Человек закрытый, негромкий, он яростно утверждал свое видение мира и поведения в нем. Мог изводить, истязать себя, опускаясь до глубин, и взмывать до недосягаемых вершин при подготовке к роли. Природа наградила Борисова редким мистическим даром. Он, как никто из актеров отечественного кино, чувствовал природу добра и зла, божественного и дьявольского, существовал на грани, умел взвешивать свою и чужие души! «Человечество меня не интересует. Моя цель иная, высшая, абсолютная свобода!» — это его сумасшедший Гарин в фильме «Крах инженера Гарина», внутри Борисова — сидящий на пружине черт! «Женевские идеи — добродетель без Христа... Друг мой! Молчать хорошо, безопасно и красиво!» — аристократ, максималист Версилов из «Подростка». «Я вам не как-нибудь что!» — щеголь, лгун и прохвост Голохвастов из фильма «За двумя зайцами». Его «вещая» природа относилась ко всему интуитивно взвешенно, вгрызалась в суть сущего. Да он сам был — некая «субстанция», неопознанный летающий объект! Слишком самодостаточен, при этом — нравственно и духовно взвешен. Но в силу своей чрезвычайной совестливости и бескомпромиссности — в общем, — трагический герой! Сегодня многих людей можно рассмотреть лишь в микроскоп, настолько измельчали. Борисов же — космического масштаба.
Заглянуть в себя...
«Я окружен тайной. Тут и твой ангел-хранитель, и сотня падших ангелов, которые держат тебя, как на спининге. Так что не дернешься. И чем чище и незащищенней твое Я, тем больше над тобой демонов. Без них ни шагу. Они диктуют. Только Достоевский мог так выразить эту кабалу. Это состояние, когда ход мыслей, поток сознания невозможно прервать. Отсюда — такие монологи — бесконечные, как на исповеди перед Богом» (Олег Борисов).
Из воспоминаний сына — Юрия Борисова: «Много читал, выписывал цитаты. В основном — из Достоевского, потом — из Ницше, из Бердяева (философов). Позже — штудировал Юнга. Его уже интересовала не только философия, но и психология. А когда находил какие-то подкрепления своим открытиям, чисто профессиональным, звал всегда нас с мамой и читал отрывок вслух. Мысль порой не сразу доходила до нас, потому что мы прибегали совершенно неготовые. Тем не менее он заставлял понять, читал второй раз. Потом «утвержденная» и уже осмысленная втроем цитата записывалась в отдельную тетрадку. Его последней ролью стал Мефистофель в моей картине «Мне скучно, бес!» Но эта роль была не столь страшной и, конечно же, — неоднозначной, как все, что делал отец. Фактически, он сыграл в этом фильме две роли — Господа Бога и Мефистофеля. Его вообще интересовала человеческая природа, точнее, двойственность ее. Краску «бесовского» в человеке он нашел сначала в фильме «Слуга» у Вадима Абдрашитова. Ему захотелось эту тему продолжить в картине «Мне скучно, бес!» А размышлял он так: «Человек — это такое полярное создание, где все как бы уравновешено: талантливое — бездарное, доброе — злое, красивое — безобразное.» Поэтому Мефистофель отца был не такой уж ужастик, как его играют в Америке, скажем, с рогами и копытами. Он получился такой жалкий, скромный, почти безработный, потому что всеми брошенный. Ему хотелось «бесов» тоже понять. Но самое главное, если рассуждать с религиозной точки зрения и пытаться осмыслить жизненную позицию Олега Ивановича, то основной девиз его был: «Не смирение, а борьба». И он считал своим долгом бороться со всеми проявлениями зла. Вся жизнь его доказывает это, боролся на художественном уровне, в кинематографе, в частности.
Признания коллег
Михаил КОЗАКОВ:
— Когда я увидел «Кроткую» Достоевского, помню, был потрясен уже после первого акта, вышел в фойе курить и думал: «Только бы второй акт был не хуже». Но второй акт был сильнее первого. Я зашел к Борисову за кулисы, был взволнован. Олег — такой человек, внешне суховатый, сдержанный, умный очень. И я говорю: «Знаешь, у меня были сильные потрясения в жизни: Лоуренс Оливье — в „Отелло“, Пол Скофилд в „Гамлете“ и „Лире“. Ты — еще одно, лучший в этой роли». Ведь Достоевского играть крайне трудно. Постичь глубины еще как-то, с трудом, но можно, а найти форму — задача, решаемая лишь большими актерами. Понимаете, можно сделать Мышкина, и это будет элементарная, хорошо сыгранная логика, а вот зазерниться, понять уникальность персонажа Мышкина или того персонажа, которого сыграл Олег Иванович Борисов, — дано лишь единицам. И при этом найти разнообразие. Вот чем он поражал! Иногда, в «Кроткой» чисто внешне, Борисов был похож то на Смердякова из «Братьев Карамазовых», то на Ивана (оттуда же), то, вдруг, неожиданно совсем — на Чаадаева, то перевоплощался в самого Достоевского. Неистовый, дикого темперамента в искусстве и смиряющий гордыню человек в жизни. Смирись, гордый человек! Поскольку он — умный был, понимал это и существовал между двумя полярными вещами. Как это объяснить?
Вот в музыке, например, есть «путь Ростроповича» и «путь Рихтера». Они могут быть равновеликими, не мне судить, хоть Рихтера я люблю больше, потому что у него — философский путь, метафизический. Борисов в искусстве — это «путь Рихтера» в музыке, путь метафизика и философа!
...Не могу сказать, что он был «волхвом». Вещий — всегда тот, который не просто играет роль, а за его словами что-то стоит, и он открывает некую идею внутреннюю, духовный мир. И в этом смысле Борисов — «вещий». Как там у Пушкина: «Как ныне сбирается вещий Олег отмстить неразумным хозарам...» Олег Борисов был не прост в общении, но с ним было нелегко, — мстительным никогда не был. А если и мстил, то своим искусством, он просто еще лучше играл следующую роль. Ну не любили его партийные начальники, крупные режиссеры напоминали: «Нельзя так хорошо все время играть», коллеги-завистники. Борисов был не из любимцев даже в силу своей фактуры. Казалось бы — русский, лицо из народа, но без такого вот открытого обаяния, которое нравится девочкам, с одной стороны, а с другой — начальству. На кривой козе объехать Борисова было нельзя, все равно он был человеком, с которым все должны были считаться.
Борисов — великий актер. Мы сейчас разбрасываемся этим словом часто. Но Олег Иванович был величиной, которому почему-то часто давали вводные роли. Обидно! Например, принц Гарри — ничего лучшего я не видел. Товстоногов понимал масштаб дарования Борисова. И отдал ему, далеко не западному герою, роль парадоксального принца Гарри в спектакле «Король Генрих IV». Я помню эти гастроли в Москве в Малом театре. Ах! Как он играл этого Гарри. Там вообще был отличный состав: Юрский, Копелян, Стржельчик, Лебедев. Но лучшим был Борисов. Мы тогда вместе с Игорем Квашой устроили ужин в их честь. Просто сказали друг другу: «Позовем их, мы их любим и так благодарны им!» И заказали отдельный кабинет в ресторане «Арагви», позвали, и Олег тоже пришел. И мы, как могли, по-актерски, всех чествовали.
Светлана КРЮЧКОВА:
— Он репетировал, а потом играл Григория из «Тихого Дона», а я Аксинью. И это была — одна система взаимоотношений. Я его любила безгранично и смотрела на него и в жизни так. Пыталась к нему привыкнуть, пристроиться, очень робела, потому что была еще молодая, а он — мастер и уже высокого уровня. Одновременно с «Тихим Доном» мы сдавали фильм «Женитьба», где играли совершенно других людей (я — невесту его друга). Тонкость, даже ранимость на первый взгляд казавшегося колючим и недоступным Борисова, проявлялась в очень простых вещах. В мелочах сразу видно. Он играл Кочкарева в «Женитьбе». А я пришла, когда снималась сцена «Кочкарев — Подколесин». Тогда Олег Иванович подошел к режиссеру Виталию Мельникову и что-то ему на ухо нашептал. Сразу после этого Мельников — ко мне и говорит: «Светлана! Олег Иванович просил, чтобы ты не присутствовала в то время, когда он здесь на съемочной площадке». Потому что в этот же день, утром, мы репетировали в театре, и ему важно было, чтобы я его обожала, чтобы я его любила. Ему очень важно было не испортить отношения Григория и Аксиньи в «Тихом Доне». То есть во время съемок «Женитьбы» он должен был быть один, должен был меня не видеть.
Помню, как сложно было нам поцеловаться. У нас была немая сцена — поцелуй. Причем Товстоногов сидел и говорил: «Еще, еще, еще». Это значит, что все это время мы должны были стоять в поцелуе. «Теперь, Светланочка, отойдите и скажите: «Ой, Гриша, Гришенька!» Его очень любили женщины. И он вел себя по отношению к ним уверенно. Но я чувствовала, что в сцене со мной ему тоже неловко. И очень долго мы шли к тому, чтобы целоваться по-настоящему, с полной отдачей, целых два года.
Олег Иванович не выносил совершенно, когда кто-то приходил на репетицию, и уж тем более на спектакль, выпившим. Он громко об этом заявлял и отказывался работать, считая это недопустимым. И когда настал день репетиции не только поцелуя, но и сцен Григория и Аксиньи очень близких, я решилась немного выпить для смелости, потому что страшно нервничала. Я выхожу на сцену, ноги все равно дрожат, но все же немного я посмелела. А Товстоногов свое: «Так ложитесь, сяк ложитесь...» И я резко обнимаю его, а Борисов в ухо, тихо мне: «Ничего себе!» И ни слова больше не сказал, понял, почему я выпила — от боязни это. А потом уже, спустя два года, когда мы как партнеры привыкли друг к другу, он иногда звонил мне во время эпидемии гриппа и говорил: «Светка! Я чеснок ем, ты тоже ешь!» А я отвечала: «Буду!» Он был настоящий мужчина, ценил женскую красоту, женственность, всегда смотрел, кто как выглядит, глаза блестели!
Борисов — неоднозначный человек. Очень многие считали его таким цельным, резким очень, жестким и самоуверенным. И он, действительно, производил такое впечатление внешне. А на самом деле все было гораздо объемнее. Он вообще был актер космический. Ни одна кинороль не передает его энергетику и мощь, которые чувствовались на сцене!
Что мне в нем чрезвычайно импонировало — он был человек прямой. Говорил, что думает, ничего не боялся. Был, безусловно, личностью. Даже
в своем «Дневнике» — гораздо дипломатичней, чем в жизни. Говорил громко, в лицо и не смотрел, кто за его спиной стоит, пусть даже Товстоногов! Таких, как он, сейчас нет. В моде — дипломатичность, а он был человек поступка. Он не молчал и этим вызывал раздражение окружающих. Я не люблю людей, которые для всех хороши. И с этим я хороший, и с тем. Герой таким быть не может. Олег Борисов — герой, идущий против течения, все остальные ему навстречу. Только в этом противоборстве и противостоянии формируется масштаб, а он был личностью космической. Человеком, в котором столько внутреннего хулиганства, озорства! Был из тех, кто способен на безумные поступки, может, в его жизни они и были, просто мы не знаем? И ироничный очень. Как-то незаслуженно Товстоногов сказал на репетиции: «Олег Иванович, я не понимаю, что вы ходите пустой?» Ну, Борисов заскрипит так про себя, мы же рядом стоим. А Товстоногов продолжает: «Ну, подложите что-нибудь, когда вы выходите». А Борисов в ответ: «Можно я подложу свою тетю, я ее очень люблю». Потому что Борисов — всегда наполненный артист, даже когда держит паузу, как никто другой. Он умел молчать, а там внутри будто ртуть переливается, что можно смотреть не отрывая глаз, даже если он не произносит текст. Напряжение такое внутреннее, как океан, бурлит там, кипит, переливается, меняет цвета, настроение, состояния. Трагифарсовый артист — редкое сочетание: яркий по форме и глубокий по содержанию.
Наталья ТЕНЯКОВА:
— Света Крючкова как-то прибежала ко мне и говорит: «Мне нужно целоваться с Борисовым. Посоветуй, мне нужно губы накрасить, как ты это делаешь?» Я отвечаю: «Просто не крашу, если мне нужно целоваться с партнером». А она: «Но мне же надо быть красивой, ну как же это сделать?» А я ей: «Намажь, а потом попудри пудрой. Тогда твои губы не будут противны партнеру и не отпечатаются». Света очень трепетно к нему относилась. Любовные сцены с Борисовым, это же не раз плюнуть? Так что он производил впечатление и в жизни тоже.
В спектакле «Выпьем за Колумба» впервые применили мигалку, которая создавала ощущение, что ты на сцене с партнером и словно не касаешься земли. Мигалку Товстоногов из Англии привез. Танцевать с Борисовым — нечто фантастическое. Борисов был пластичный, тонкий, гибкий, двигался прекрасно. Я на сцене была практически «голая», а он в белом халате от счастья, что свершилось! Он же сделал гениальное открытие! И я из уродины становилась красавицей. Борисов играл молодого Гения. В то, что он — Гений, верилось абсолютно всем, и партнерам, и зрителям. Их было трое — из науки. Рецептер играл тоже ученого, но не Гения, Басилашвили — ученый с административной жилкой. А Борисов по пьесе изобрел вакцину, которая превращала уродливого человека в красивого. И как раз моя героиня была его подопытным кроликом. Я — уродина, но хорошая, а когда становлюсь красивой, — порчусь сильно, не выдерживаю бремя красоты. Партнер он был безупречный, на сцене с ним было легко. А во время репетиций — трудно. Он сам себя мучил, очень въедливый и дотошный. Вторая наша встреча — в пьесе «Дачники». Он играл инженера, я — его жену. Играл страстно, был на сцене неожиданно очень красив, хотя никогда к этому не стремился. Очень умно играл. Думаю, в его характере и вообще в его способе жить, главное было — пытливость! Он во всем хотел «дойти до самой сути», до дна, проверить, что там, на глубине сущего. И в то же время — взобраться на самую вершину бытия или инобытия, не знаю. Он шел всегда до конца и во всем, мучая себя. Но когда добирался, был счастлив.
Материал подготовила Екатерина Кириллова
