Родион Нахапетов вошел в классику отечественного кинематографа вместе с фильмами, в которых снимался («Нежность», «Влюбленные») и которые снимал («Не стреляйте в белых лебедей»). Интернет-ресурс «Википедия» сегодня представляет его как «советского, украинского, российского, американского актера, режиссера и сценариста». Но, что бы он ни сыграл, ни снял, ни написал в России, Украине, Америке или любой другой части света, в представлении наших сограждан имя Родион Нахапетов вызывает в памяти стройного юношу с тонкими волевыми чертами лица, который, по выражению своего героя, «всегда правильно танцует».
— Родион Рафаилович, как известно, «все мы вышли из туфельки своего детства». Как впечатления детства нашли отражение в вашем творчестве?
— Когда мне было десять лет, у мамы обнаружили туберкулез. Ее положили в больницу, а меня отправили в детский дом. Как только мама выздоровела и мы получили две маленькие комнатки в коммунальной квартире, она забрала меня оттуда. В детском доме я за полтора года окреп, научился ругаться матом, курить и приворовывать. Это по свидетельству мамы. Сам же я запомнил в первую очередь жестокость, которой подвергался со стороны сверстников. Мальчишки зимой забрали у меня теплую одежду, перчатки — я очень мерз. Потом вошел в их среду и вместе с ними участвовал в массовых драках с ребятами из других районов — это было в городе Новомосковске Днепропетровской области. Переход к домашней жизни был трудным, и я благодарен матери, которая была со мной очень деликатна.
Одна из моих учебных работ во ВГИКе называлась «Помнишь?» — о том, как сосед приводит мальчика в детский дом и как он проводит там первую ночь. Так что впрямую мои впечатления вылились в короткометражный фильм. А косвенно — многое вошло в творчество из того, что я там увидел.
— Трудно ли вам приходилось на съемочной площадке «Врагов», где одновременно работали Иннокентий Смоктуновский, Николай Гриценко, Марина Неелова, Елена Соловей?
— Актеры, которых я приглашал сниматься, знали меня как коллегу, у нас было взаимное доверие и уважение. Я по себе знаю, что нужно актеру, чтобы правильно сыграть и комфортно чувствовать себя на площадке. Поэтому мне легко было работать и со Смоктуновским, и с Гриценко, и с Леной Соловей, и с Мариной Нееловой... Работать с мастерами — огромное счастье. Да, каждый требует особого подхода, и режиссеру нужно быть дипломатом. Скажем, если за столом сидят несколько равнозначных по уровню актеров, и ты начинаешь работать с одним, — другой обижается. Существует жесткий табель о рангах. Как никого не обидеть? Например, оператор мне говорит: по свету лучше начать с Гриценко. (А между Смоктуновским и Гриценко были очень напряженные отношения.) Я говорю Смоктуновскому: нужно начинать с вас, а не знаю, как быть с Гриценко... «Снимите Гриценко!» — «Но Гриценко говорит — начинайте только со Смоктуновского, Смоктуновский блистательный актер...» И дальше я могу уже спокойно снимать сначала Гриценко. А если снимаешь одну известную актрису крупным планом, а вторая стоит на втором плане, и ты потом не снимаешь ее крупный план, — она расстраивается, я вижу это, даже если она об этом не говорит.
Артистов нельзя обижать. Я всегда их хвалю, поддерживаю, потому что, знаю по себе, позитивный подход — это главное. В большинстве своем, они люди чувствительные, расстраиваются без поддержки, теряются. Даже такой актер, как Любшин, на съемках «Не стреляйте в белых лебедей» нервничал, если ассистент во время его сцены отвернулся, что-то кому-то сказал. Сердился: «Попробуй, встань на мое место — думаешь, это легко?» Когда актер играет, все должны ему сопереживать. Поэтому я всегда прошу группу: не отворачивайтесь, не уходите, не разговаривайте! Это артистов расстраивает. В работе с оператором можно дать волю своим эмоциям. С актером — нет. Если вы спросите обо мне у оператора, он скажет: «Нахапетов может быть таким взрывным, нервным». А если у актера, то он ответит: «Ах, он такой спокойный, уравновешенный!»
— Как вы познакомились с Шукшиным, как он пригласил вас сниматься в картине «Живет такой парень»?
— Когда я поступал во ВГИК, Вася Шукшин его оканчивал. Вместе со мной на курсе училась Лида Александрова, которая с ним дружила, — они любили друг друга. Василий пришел к нам на экзамены посмотреть, как Лида играет, познакомился со мной и пригласил сыграть в его фильме небольшую роль. Для меня это предложение было особенно лестно тем, что я должен был играть взрослого инженера Гену из Москвы, который уже закончил институт, а я был еще мальчишкой — восемнадцать лет.
— Но с годами для вас главным в жизни стала режиссура?
— Когда я был еще мальчиком, то сочинил себе судьбу. Подумал, что в юности стану актером, потом — режиссером, потом — писателем. Почему мне такое пришло в голову — не знаю. Да и потом казалось, что этой программе надо следовать. В юности мне очень нравилось быть артистом. Но я быстро понял, что есть профессия более сложная, интересная — режиссура. Она включает в себя музыку, изображение, монтаж, ритм. Мне посчастливилось — Марк Донской пригласил меня сниматься в своем фильме «Сердце матери». У меня не было отца, и он для меня стал отцом. Он позволял мне многое: ходить к нему в монтажные, смотреть, как он работает с художником, как готовит сценарий. И понял: вот самое интересное! Режиссер — человек, который создает целый мир. Артист — это лишь часть этого мира и может влиять на него в определенных пределах. Мне льстила возможность работать с композитором — сам играю на пианино, люблю музыку. Я рисовал — и мне было интересно работать с художником.
Когда я окончил режиссерский факультет, то решил, что в собственных фильмах сниматься не буду. Счел, что стал режиссером для того, чтобы делать фильмы, а не для того, чтобы показывать себя в главной роли. Поэтому я благодарен «Первому каналу» за то, что там мне предложили не только быть режиссером трех серий «Убойной силы», но и самому сыграть в этом кино. Мол, зрители давно вас не видели. Сыграл и поверил, что могу, и в следующем сериале «Русские в городе ангелов» тоже снимался. Мне удалось найти систему работы: репетирую с актерами, обсуждаю сцену с оператором и только потом иду в кадр.
Моя первая книга вышла почти десять лет тому назад, сейчас пишу вторую. Не думаю, что когда-нибудь буду писателем в полном смысле этого слова, но тем не менее, не являясь членом Союза писателей России, являюсь членом Гильдии писателей Америки.
— Как же это произошло?
— Я написал сценарий на английском языке вместе с Реем Брэдбери по его автобиографической повести «Вино из одуванчиков». Кстати, моя дипломная картина — «Вино из одуванчиков». Он принял сценарий, в который я внес много нового по сравнению с литературной первоосновой. Ему очень понравилась моя интерпретация, и он поддерживает будущую постановку. И хоть это моя писательская работа, я ни в коем случае не сравниваю себя с Брэдбери — великим писателем, удивительным человеком. Я счастлив, что мы с ним подружились.
— Что вы приобрели и что потеряли в жизни, уехав из России?
— Я не уезжал из России насовсем. Снимая картину, по два-три года живу здесь. В начале 90-х годов, когда российский кинематограф был в разрухе, а «Мосфильм» в руинах, я организовал благотворительный фонд «К сердцу ребенка». То есть у меня никогда не было ощущения оторванности от России. Да, у меня появилась другая семья. Но это бывает и у человека, который жил сначала на проспекте Мира, а потом переехал на Юго-Запад. Другой круг повседневного общения, другие магазины. Но человек остается тем же. Поэтому я ничего не потерял.
А приобрел многое. Во-первых, встретил женщину, которую очень люблю. Во-вторых, играл с большими американскими актерами. Два года работал на контракте со студией «ХХ век. Фокс». Это был опыт болезненный, но очень полезный. Скажем, в России на картине есть редактор, выше — директор студии, выше — Госкино. А здесь на обсуждение фильма собирались почти все работники студии, каждый из которых высказывал свое мнение, а ты должен был учитывать все замечания и пожелания.
Наконец, я открыл для себя другую страну. Ведь художник живет впечатлениями. И когда ты открываешь для себя что-то новое — даже географически — это многое значит. Почему российские граждане сейчас столько ездят по миру? Потому что впечатления обогащают, дают другое ощущение жизни и себя самого.
— Принято говорить, что в Голливуде совсем другая культура работы на съемочной площадке, более высокая культура кинопроизводства.
— Там даже на среднем уровне работают профессионалы очень высокого класса. Актеры на съемочную площадку приезжают всегда вовремя, подготовленными. Обязательность — часть профессионализма. Принято говорить о высоком профессионализме среднего звена в Голливуде, но меня больше всего поразили актеры. Скажем, в России актеров на работу привозит водитель, который работает в группе. Там они приезжают сами, и как добираться — их проблемы. Никто из них не просит денег на бензин. Другое дело, что мы должны предоставить им парковку, а в центре Лос-Анджелеса это очень сложно. Никогда ни одного человека на съемочной площадке я не видел пьяным, никогда ни от кого не пахло алкоголем. В Америке с этим очень строго. Там режиссер под актеров берет страховку на картину. И если актер два раза серьезно нарушил порядок, страховку не дают. Словом, все построено так, что артист понимает: если он нарушит дисциплину, то его перестанут снимать. Что и произошло с Микки Рурком. Кому-то морду набил, и ни одной студии банк не давал страховку под его имя. А без страховки снимать нельзя. Но когда актер своим поведением доказывает, что он исправился, да еще если за него просит большой режиссер, — все становится на свои места.
— Вас не обижает то, что ваше имя чаще всего связывают с фильмами «Влюбленные» и «Нежность», созданными больше сорока лет тому назад?
— «Влюбленные» и «Нежность» — часть моей юности. Сейчас, когда я смотрю эти фильмы, мне кажется, что в них — моя жизнь, и другой у меня не было. Была только та, которая запечатлена в кадре. Это я плыл по реке среди арбузов, я танцевал в кафе. Мы все были молоды — и режиссер, и сценарист, и исполнители. Все очень дружили. Причем в «Нежности» я снимался уже после того, как сыграл Ленина, то есть был известным артистом и режиссером. С Эльером Ишмухамедовым мы учились на одном курсе: я на актерском, он на режиссерском. Спустя годы он предложил сделать продолжение «Влюбленных». Ишмухамедов и сценарист Одельша Агишев у меня дома, в Штатах, работали над сценарием, и мы сделали этот фильм. Картина получилась хорошая, добрая. Мы снимали ее частично
в Узбекистане, частично в Москве. Тогда я с грустью обнаружил, что в Узбекистане уже многие не говорят по-русски. Если раньше я свободно разговаривал с жителями Ташкента и кишлаков, то сейчас этого нет. Хотя мне дороги и другие фильмы, в которых я снимался и о которых сегодня мало кто помнит.
— Какие человеческие и творческие уроки преподали вам люди, с которыми вы работали?
— Здесь в первую очередь мне хочется сказать о Марке Донском. Он был великим человеком. Его фильмы в мире знали больше, чем фильмы многих других наших классиков. Тот же Росселлини считал, что именно Марк Донской, создавший трилогию о детстве и юности Максима Горького, стал основоположником неореализма.
Я с ним часто ругался, дерзил. Когда у меня в Москве умерла мать (мне было двадцать два года), Донской уже со мной не работал, но приехал в больницу поддержать меня — старик, имеющий звезду Героя Социалистического Труда и все прочие регалии. Тогда я понял, что он — настоящий человек. Ведь он мог не прийти, мог найти оправдания. Именно с тех пор я знаю, что по отношению к людям очень важен такой человеческий поступок, который поддержит их. Я понял, что главное — не какой ты профессионал, а какой ты человек, способен ли на добрые поступки.
То, как работает с актерами, как воспринимает окружающее Василий Шукшин, нашло у меня отголосок в картине «Не стреляйте в белых лебедей». На съемочной площадке я старался давать актерам возможность импровизировать, жить свободно. Этой свободе я научился у Шукшина. Жалакявичюс — человек резкий, талантливый. У него был свой подход к актеру: он часто не останавливал камеру, когда заканчивался отрепетированный эпизод, и давал возможность актеру продолжать сцену, импровизируя. Потом он начало выбрасывал и оставлял импровизацию. Этот прием мне показался очень интересным, и когда я снимал «С тобой и без тебя...», то его применял. У Михалкова я научился дружеской, праздничной обстановке на съемочной площадке. Когда люди работают вместе, как одна семья. Я работал и с Глебом Панфиловым, и с Семеном Арановичем. И у каждого из них брал что-то хорошее, а с чем-то, конечно, не соглашался.
— С чего началась ваша благотворительная деятельность? Как возник фонд «К сердцу ребенка»?
— Фонд помощи детям с врожденными пороками сердца мы создали в 1993 году вместе с женой Наташей. Я уже жил в Америке, когда в моей комнате ночью раздался телефонный звонок и мужской голос умолял меня спасти дочку, которой недавно исполнилось шесть месяцев. В России ей не могут сделать необходимую операцию на сердце. Об этом звонке рассказал жене. «А почему он к тебе обратился?» — «Он сказал: «Вы всегда играли таких положительных героев, что я подумал — вы не можете не откликнуться». А я даже не знаю, с какого края начать. Но Наташа говорит: «Пойду в больницу...» В тот момент у меня был период внутреннего кризиса — я пересматривал какие-то вещи в своей жизни, думал, правильно ли я сделал, так ли поступаю, так ли я живу. И жена понимала, как важно для меня это обращение.
Она договорилась с известным американским кардиохирургом, японцем Таро Йокоямо, что он бесплатно прооперирует девочку, и с руководством больницы, чтобы они не брали больничных расходов — порядка 50 — 60 тысяч долларов. Она так все расписала, что те запросили лишь небольшую сумму, которую мы сами и заплатили. Девочку спасли. Буквально через несколько дней позвонили другие родители: «Мы узнали, что вы можете помочь...» Мы с женой задумались и пришли к мысли, что не сможем активно помогать людям, пока не зарегистрируем свой фонд. Тогда наша позиция будет более основательной, легальной. Через некоторое время поняли, что привозить детей с родителями в Америку на операции очень дорого, что лучше деньги потратить на то, чтобы целую группу американских специалистов привезти в Россию, на месте помочь большему количеству детей. Стали организовывать выезды врачей в Россию, которые не просто приезжали работать, но и безвозмездно привозили с собой лекарства и аппаратуру. Так осенью 1995 года мы привезли в Казань 8 тонн дефицитнейшего гуманитарного груза (медикаментов, оборудования) на 2,5 миллиона долларов. Ту же акцию провели в Москве. Американцы взяли самые сложные случаи и спасли детей. И наши врачи многому у них научились. Сейчас привозить врачей стало труднее. Раньше мы объясняли, что в России трудности, смена общественного строя — уговорить их было легко. Сейчас они говорят: а почему российским детям не помогают российские олигархи? Везде написано, что самое большое количество миллиардеров — в России...
— Родион Рафаилович, расскажите немного о своей жене...
— Моя жена, Наташа Шляпникофф, — продюсер. Мы вместе уже почти двадцать лет. Она русская, родилась в Китае, потом с родителями уехала из Харбина в Чили, оттуда в США, где живет с двенадцати лет. Наташа в совершенстве владеет английским, русским, испанским, что ей очень помогает в работе. Так в Казани, на операции, когда переводчице стало плохо, Наташа встала рядом с хирургом и переводила. Она работает со мной в кино. Делать картину за небольшие деньги продюсеру очень тяжело, приходиться ужиматься и умерять аппетит режиссера.
— Традиционный, но необходимый вопрос: над чем вы сейчас работаете?
— У меня есть сценарий о матери, когда она, будучи беременной мною, переходила линию фронта.
Беседу вела Татьяна Семашко
