Премьера «Травиаты» в Мариинском театре
Мариинский театр начал предрождественский марафон премьерой «Травиаты», после которой последуют еще две «небольшие» работы — «Зигфрид» и «Гибель богов» Р.Вагнера. За две недели три премьеры... Даже неофит способен оценить масштабы! Одни только намерения заслуживают быть внесенными в Книгу рекордов Гиннесса.
Каковы же результаты первого этапа своеобразной «гонки преследования»? Что можно сказать о «Травиате»? Впечатления вполне четко распадаются на две части — музыкальную и сценическую. Все, что касается звукового образа спектакля, заслуживает поддержки и слов приветствия. Оркестр В.Гергиева идеально чуток по отношению к певцам и одновременно дает тот необходимый импульс драматизма, напряженности, без которого невозможен Верди. Пронзительно лиричные скрипки в интродукции, вихревой темп в хоровых эпизодах первой и третьей картин, трагический финал... Никакой шарманки или Оффенбаха, под которые часто «подверстывают» Верди менее мастеровитые музыканты.
Первый состав солистов: в особенности А.Нетребко (Виолетта) и В.Герелло (Жорж Жермон) демонстрируют первоклассный вокал, а у О.Балашова (Альфред) есть все возможности к ним присоединиться в будущем. А.Нетребко, помимо прочего, создает такой образ Виолетты, рассказ о котором обещает войти в историю театра. Она поразительно органична, полна естественной грации, женственности, очарования. Образ решен неоднозначно — Виолетта ветрена и кокетлива в первые минуты действия, подвержена перепадам настроения в финале первой картины, где удивительно глубоко и тонко проживается, именно проживается, процесс зарождения чувства любви и надежды. Здесь даже фиоритуры и пассажи исполняются не как технический трюк, превращаясь в характеристику образа. Вторая картина — встреча с Жоржем Жермоном — не обманывает ожиданий и вызывает слезы на глазах особенно восприимчивых слушателей. Возглас «О Альфредо» в момент расставания становится драматической кульминацией роли — с ним не сравнится даже прощальная ария последнего действия.
Сам спектакль осуществлен французским режиссером Шарлем Рубо и оформлен художником Бернаром Арну так, что, если бы отсутствовал вовсе, никто бы этого не заметил. Спектакль живет отдельно от той драмы, которая больше поется, нежели выражается средствами театра. Если с подмостков все убрать, оставив только незамысловатые мизансцены, связанные с выражением чувств (типа объятий и обмороков), большой потери не случилось бы.
Суперзанавес информирует о том, что дело происходит в Мариинском театре, — мы из зала смотрим на такой же голубой зал, спроецированный на тюле. Из глубины в этот зал выходит Виолетта и предается воспоминаниям детства — вдоль рампы проходит маленькая девочка. Больше воспоминания героиню не посещают, и девочка не появляется. Потом «супер» поднимается, и на сцену вываливается толпа гостей, видимо, мало воспитанных, — мужчины в момент приветствия не считают нужным снять головной убор. Потом они садятся на стулья в круг и взирают на то, как фланируют мимо дамы полусвета или актрисы (кто это и где это, остается гадать — то ли в доме Виолетты, то ли в театральном фойе: полукруг расписанных стен равно указует и на то, и на другое). Загородная жизнь Виолетты с Альфредом обозначена грубо разрисованным задником с изображением ворот, мостика или дощатой дорожки, деревьев, сквозь которые в драматический момент просвечивает «живопись» первой картины (похоже, это намек на глупости первой постановки).
В картинах третьей и четвертой начинается совсем другой спектакль (условно-современный): стены увешаны белыми тканями в складочку, по центру — арена, которая потом превращается в кровать (не она буквально превращается, но по размерам это ложе-подиум арене не уступает). Вокруг кровати расставлены стулья — как места для зрителей. Все это эффектно тонет в тканевых складках, которые рушатся на умирающую героиню, предварительно всеми покинутую. Она одинока в этом театре жизни, где все люди — актеры. Такова видимая — нарисованная буквально — концепция спектакля. С одной маленькой поправочкой — она не имеет ни малейшего отношения к любовной истории, увлекшей Верди и неизменно увлекающей публику и по сей день. Они просто не соприкасаются, эти две истории — про театр и про любовь. Та, что про театр, — умозрительна, надуманна и абсолютно внеобразна. Та, что про любовь, — безотказна, но в истории про театр вовсе не нуждается.
