Для своего второго в нынешнем сезоне концерта с НФОРом, проходившего на сей раз в рамках филармонического абонемента «Дирижерский карт-бланш», Александр Лазарев составил интересную, хотя и немного странную программу.
Впрочем, странность эта при ближайшем рассмотрении таковой уже не казалась. Дебюсси и Скрябин прекрасно сочетаются в одной программе, а вот присутствие рядом с ними Шопена могло бы удивить. Однако удивление почти сходит на нет, когда видишь в скобках: «оркестровка Игоря Стравинского» (кстати, это была ее российская премьера), а уже непосредственно на концерте окончательно понимаешь, что речь должна идти о произведении самого Стравинского едва ли даже не в большей мере, нежели Шопена.
Таким образом, всю программу объединяет время создания произведений: конец XIX — самое начало XX века, и в данном контексте французский импрессионизм и русский модерн оказываются в одном флаконе постромантизма. В реальном звучании, правда, приставка «пост» подчас отпадала. И отнюдь не только в музыке романтика Шопена, преображенной Стравинским почти до неузнаваемости.
Впрочем, начало знаменитого Ноктюрна ля-бемоль мажор вполне шопеновское, и лишь постепенно в звучании оркестра возникает все больше «колючих» аккордов и модернистских изломов, порождая ассоциации с «Жар-птицей», а в Вальсе ми-бемоль мажор — еще и с «Петрушкой». Здесь, кстати, Лазарев «завернул» такие темпы, что музыканты НФОРа не всегда даже успевали сыграть все ноты...
Я бы не стал называть этот номер лучшим в программе, как один уважаемый коллега, но, безусловно, он был наиболее любопытным. Лучшим и наиболее гармоничным номером, на мой взгляд, стали «Ноктюрны» Дебюсси. Пожалуй, это было самое удачное из обращений НФОРа к музыке импрессионистов, а Лазарев оказался одним из очень немногих русских дирижеров, сумевших найти к ней ключ. Это может показаться до некоторой степени неожиданным, поскольку среди репертуарных приоритетов маэстро музыка не только импрессионистов, но и вообще французских композиторов прежде вроде бы не числилась, но факт остается фактом. Это был настоящий Дебюсси, хотя, например, в первой части иногда чуть недоставало зыбкости и размытости контуров: «Облака» казались подчас настолько осязаемыми, что к ним хотелось прикоснуться...
Но, наверное, самый неожиданный эффект произвела в интерпретации Лазарева Третья симфония Скрябина («Божественная поэма»). Маэстро преподнес ее в сугубо романтическом плане. Первая часть («Борения») отчетливо рифмовалась у него с «Прелюдами» Листа или Симфонией Франка, вторая («Наслаждения») в гораздо большей степени ассоциировалась с вагнеровским «Тангейзером» или штраусовским «Дон Жуаном», нежели с грядущей «Поэмой экстаза» самого Скрябина, которая здесь во многом предвосхищается. Разумеется, все эти листо-вагнеровские и прочие аллюзии присутствуют у Скрябина, но на первый план, однако же, не выходят. Наименее внятной оказалась у Лазарева третья часть — «Божественная игра».
В целом же интерпретация получилась довольно сумбурной, и в симфонии то там, то тут начинали ощущаться «божественные длинноты». У человека, впервые слушающего это произведение, могло бы сложиться впечатление, что оно очень рыхлое и неровное по форме. На самом деле, все далеко не так, в чем можно убедиться, например, послушав запись Голованова.
Просто, авторская концепция, размышления о «божественном» в человеке и, возможно, эзотерические материи в принципе оказались маэстро не слишком близки, но, будучи экстраординарной музыкальной личностью, он порой прорывался к этим вершинам на каком-то подсознательном уровне, или, напротив, несколько подминал их под себя, что тоже было небезынтересно. А главное, что при всей противоречивости дирижерской интерпретации, от самого Лазарева исходили столь мощные импульсы и оркестр под его управлением играл столь вдохновенно, что впечатление в целом оказалось достаточно сильным. Тем более что НФОР играл поистине великолепно, и наконец-то практически не за что было упрекнуть медные духовые, роль которых в «Божественной поэме» столь значима.
Дмитрий Морозов
