Фильм «Никто, кроме нас...» Сергей Говорухин впервые увидел во сне, в 1993-м. Точнее, тогда родился рассказ, через десять лет превратившийся в повесть. В Выборге на XVI Фестивале российского кино «Окно в Европу» прошла премьера игрового дебюта известного документалиста и писателя. Здесь он един в четырех ипостасях: режиссер, автор сценария, продюсер и исполнитель эпизодической, но немаловажной роли отца. Фильм отмечен спецпризом жюри с формулировкой «За мужество и верность в жизни и в профессии» и призом имени Станислава и Андрея Ростоцких. Режиссер называет себя в большей степени писателем, и оснований для этого предостаточно: все-таки пишет с 16 лет. Недавно вышедшая в Киеве книга иронической прозы «Со мной и без меня» вроде бы никак не пересекается с военной тематикой, которую привычно ждут от Говорухина. Но приковывает не меньше.
— В вашей прозе присутствует достаточно много сновидений. В рассказах, в миниатюрах... Что для вас есть сны?
— Ну, наверное, часть моей жизни, как это ни парадоксально. Я, честно говоря, особенно с годами, вообще разучился спать. Все время что-то снится... Часто далеко не то, что хотелось бы. Не то, что приносит отдохновение. Наоборот, какая-то работа идет не души, а сознания, заоблачной грани сознания. Как ни странно, военные сны бывают счастливыми. В них какая-то особая атмосфера дружеского плеча.
— Ушедших видите?
— Ушедших редко. Но главное: жив остаешься, и здоров, и цел. Первое время сон снился, где я все время с ногами. Едешь куда-то, танцуешь, черт знает что вытворяешь... Позже сознание адаптировалось.
— Как вы писали в книге, сын несколько лет на Новый год просил у Деда Мороза ногу для папы...
— Нет, это не была какая-то трагическая сторона моей жизни, боже упаси, я никогда не комплексовал по этому поводу. Но просто неправильно ампутировали, было много операций, и мне не так часто довелось за 13 лет ходить на протезе. Это ни с чем не сопоставимое «счастье», надеть протез — чужое, инородное тело и ощутить твердь земли под ногами.
— Сергей, какой вам видится аудитория картины в идеале, — это люди, которые смотрели ваши документальные фильмы, что-то читали?
— Да нет, абсолютно непринципиально. В любом случае, думаю, это зрители от двадцати пяти и старше. Более юные в кино ходят по другому поводу, и не они виноваты в том, что у них отсутствует культура восприятия кино, не говоря уже о литературе.
— То есть вы не преодолели такое жесткое, несколько критичное отношение к современной молодежи?
— Меня неправильно интерпретируют. Я никоим образом не отношусь к ней ни жестко, ни критично. В том, что с ними произошло, виноваты не они. Другое дело, что когда мы говорим, а как же они будут расти без Малера, Добужинского, Чехова, то получается, что они давно обходятся без этих величин. Им это не нужно, у всех здоровые, хорошие, прагматичные корни, живут в этих реалиях попкорновых и совершенно нормально себя чувствуют.
— Достучаться до них как-то возможно?
— Конечно. Но это задача государства. Мы же понимаем, что искусство не в состоянии изменить общество, но оно может каким-то образом на него воздействовать. В зависимости от того, на каких произведениях искусства мы росли, мы теми или иными гражданами своего Отечества и являемся. Есть фильм «Мы из будущего» Андрея Малюкова. Можно спорить о творческих достоинствах этой картины, но по замыслу, по философии своей она замечательная. И это должно стать государственной доктриной. Потому что если таких картин будет не одна, а десять, и телевидение наконец обратится к культуре, то можно изменить сознание людей, казалось бы, уже устоявшееся. Но это задача не одного режиссера Малюкова — это задача государства.
— Не решаемая?
— Решаемая! Я считаю нужным ее решать.
— «Никто, кроме нас...» — картина жестокая...
— Это картина о любви. И эпиграфом к ней мы выбрали слова Шварца из «Обыкновенного чуда»: «Слава солдатам, которые попирают смерть ногами из любви к родине.Слава храбрецам, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придет конец». Наша картина о любви во всеобъемлющем смысле этого слова, только о любви.
— Сценарий в сравнении с повестью претерпел достаточную трансформацию?
— Я бы не сказал. Разумеется, кое-что дописывали, военная часть более обширная, нежели в повести.
— В прошлом году, когда вы искали дополнительные источники финансирования, на канале «Россия» вам сказали, что, мол, не их формат. С телевидением так все и закончилось?
— На одном из телеканалов посмотрели наше кино еще в черновом монтаже и сказали: «Ну у вас серьезная, вызывающая сострадание картина, нам это не подходит. Нам нужно кино выходного дня, детектив или что-то сентиментальное, чтобы все было быстро, динамично». На что мы говорим: «Вы вообще слышите себя со стороны, вы же все-таки государственный канал, обязаны проповедовать идеологию! И что вы нам говорите в ответ?» Мы сейчас ведем переговоры с «Первым каналом», там предложили вполне приличные деньги, надо отдать им должное.
— Сергей, а как оценили картину те, кто был в зоне боевых действий, ваши друзья, которым вы показывали фильм до премьеры?
— Больше показывал коллегам по творческому цеху. Было много дельных замечаний, старались все учесть. Кто-то выходил потрясенным, кто-то оставался спокойным. Конечно, наш фильм не без недостатков. И все-таки мне кажется, что он, как и наша группа в целом, — это какая-то отдельная территория.
— Отдельная территория?
— Морально-духовная площадка, что ли, неподвластная веяниям времени. «Евгений Онегин» был и остается великим произведением, как бы там ни прогрессировало человечество в технологиях и в новом ощущении действительности. Да и прогресс ли это? Я всегда говорю о том, что псевдокультура, как 25-й кадр, проникает в подсознание людей даже с устоявшимся духовным и нравственным иммунитетом.
Нужно, наверное, уйти в дремучие леса... Оградить себя от проникновения этой попсы невозможно. С человечеством, безусловно, происходят кардинальные метаморфозы.
— Каковы прокатные перспективы «Никто, кроме нас...»?
— Нас будет прокатывать компания «Парадиз» в своих кинотеатрах, и на DVD фильм должен выйти.
— Несколько лет назад вы не были готовы к игровой картине?
— Тогда не был. У меня вообще нет режиссерского образования. Когда я стал подступаться к картине, то параллельно учился сам. Поехал к маме в Казань и в театральном училище на ее курсе поставил дипломный спектакль «Юбилей» по Чехову. Добирал опыт на мучительно долгих кинопробах. А никто не мог взять в толк: почему у Говорухина такие тщательные пробы. Ездил в Ялту к Хуциеву: смотрел, как работает мастер, и вообще, что к чему на площадке.
— Скажите, а как вы относитесь к расхожему мнению, что у нас в последние годы случился кинобум?
— Кинобум — надуманное понятие. Возьмем 2007 год. Чем он был славен? Вспомним две национальные премии — «Золотой Орел» и «Ника» и те фильмы, которые там лидировали. «Монгол», «12», «Простые вещи» — все. Все три картины весьма спорные. В то же время вышли «Ликвидация» и «Завещание Ленина». С точки зрения сериала — прекрасные работы.
— Качество выросло за последние годы?
— Качественно многие картины сделаны замечательно. Только о чем это кино? Допустим, «Груз 200» — качественно сделанная картина...
— Вам не близкая?
— Нет, это картина, снятая параноиком о параноике. Мы не можем рассматривать искусство в его отдельных составляющих, то есть говорить, что сделано стилистически безупречное произведение, а нравственную составляющую исключить. Так не бывает. С точки зрения профессионализма «Груз 200» сделан крепко, а все остальное — учебник по психопатии.
Вот если бы изначально любой режиссер был одержим идеей изменить мир...
— А вы работали иначе?
— Мы работали в староформатном ключе. Для нас были принципиальны вечные темы.
— Как вы относитесь к идее возродить систему госзаказа, финансировать так называемое патриотическое кино?
— Я слышал об этом. Мне лично гораздо интереснее фильм о перипетиях судьбы солдата, чем генералиссимуса. Уже давно сняты замечательные ленты: «Суворов», «Ушаков». Что еще можно к этому добавить?
Вот я сейчас перечитываю «Жизнь и судьбу» Гроссмана и понимаю, что сам так не напишу никогда, даже если вывернусь наизнанку.
— Как вам кажется, кинематографичен ли роман Гроссмана?
— Да. Но это очень большой проект. Я не знаю, кто бы взялся написать сценарий.
— А вы сами?
— Я слишком инертен для такой работы, я — писатель малых форм. Перевести Гроссмана на киноязык... Сейчас же никто сценариев по велению души не пишет, говорят: есть деньги — вперед! Как можно под заказ что-то писать! По принципу «давай бабки, через месяц приходи».
— После «Никто, кроме нас...» есть в планах экранизация собственной прозы?
— Мы выиграли тендер на мою повесть «Мутный материк». Честно объявили в компании конкурс на лучший сценарий игрового фильма, но сценария так и не нашли. В результате взяли «Мутный материк», с тем чтобы адаптировать его под реалии сегодняшнего дня. Выиграли конкурс на господдержку в миллион двести тысяч долларов. Но Федеральное агентство по культуре и кинематографии ликвидировано, и что будет дальше, неизвестно.
— Возможна ли в нашем кино та волна, что была у американцев благодаря «вьетнамскому синдрому»? Я имею в виду Афганистан.
— У нас есть очень приличные картины на военную тему. «Афганский излом» Бортко, «Нога» Никиты Тягунова, «Живой» Саши Велединского. Неплохой был сериал у Андрея Малюкова «Грозовые ворота».
— Западное кино смотрите?
— Меньше, чем отечественное, конечно. Недавно получил колоссальное удовольствие от просмотра «Пиратов Карибского моря», всей трилогии. Во-первых, окончательно осознал, насколько технически мы далеки от США, хотя все время на это претендуем. Во-вторых, как же все здорово, остроумно придумано: и графика, и приключения, и философия — все там есть. Наша разновозрастная семья смотрела и не могла оторваться.
— Жанр миниатюры, который вам так замечательно удается, как писателю, это излюбленная форма?
— Я начинал с миниатюр. И глубоко убежден, что многие вещи по объему не претендуют на больший формат. А в советские времена было принято писать эпохально. Марков, Бондарев писали не романы, а глыбы. Но на самом деле «Берег» Бондарева — это сюжет для небольшого рассказа.
Почему я начал писать миниатюры? Однажды меня зацепил рассказ Юрия Нагибина «Машинистка живет на шестом этаже». Его герой Лунин (кстати, реально существовавший человек) писал потрясающие миниатюры. Читая их, я понимал, что это близкая мне форма изложения. И рискнул попробовать... Нагибин читал мои первые литературные опыты, отвечал мне, тогда 16-летнему мальчишке, и в некотором роде от него я получил благословение.
— Крайне легкомысленную книгу «Со мной и без меня» будете продолжать?
— Буду, потому что хочу сделать ее больше и издать нормальным тиражом в нормальном издательстве.
— Много ли людей знают вас таким, как на страницах этой книги, — с безграничным чувством юмора?
— Да я в жизни очень легкий человек. Не знаю, почему представляют меня заранее таким философски-печальным человеком, причем беспробудно. А вот для того чтобы писать «Со мной и без меня», нужно брать жизненную паузу, самого себя настраивать на эту волну. Факт, просто перенесенный из моего устного рассказа на бумагу, никаких эмоций у человека не вызывает.
— Название фильма — девиз вашего Фонда «Рокада», помогающего ветеранам и инвалидам боевых действий. Только в названии многоточие, а в девизе в конце фразы восклицательный знак. Чем живет фонд сегодня, кто ему помогает, кому — он?
— Фонд, конечно, государственной поддержки как таковой не имеет. Но мир не без добрых людей: за много лет обросли и финансами, и связями. Он вообще-то симпатичный такой, реально занимается делом. И рутинной работой по оказанию необходимой жизненной помощи людям, у которых мизерная пенсия, трудоспособность на 70 процентов ограниченная. В Штатах, да и во всех цивилизованных странах инвалиды и ветераны живут иначе. Потерял во Вьетнаме или Ираке руку, ногу — дом, машина, пенсион, уважение и почет в конце концов тебе обеспечены. В России же функции государства подменяют собой общественные структуры или просто сострадательные граждане. Кроме того, фонд проводит два знаковых мероприятия: Всероссийские вечера памяти павших на Северном Кавказе и празднование Дня Победы в Москве, в Парке Горького.
— Сергей, можете сказать, когда в последний раз плакали?
— Я к потерям отношусь странным образом. Вот мне сказали, что человек умер, я спокоен, меня эта волна накроет часа через три-четыре. Или через день. Война что ли приучила... Заплакал, когда узнал о смерти Солженицына. Мы были частично знакомы — однажды говорили по телефону, общались с его женой Наташей. Это было отстраненное от литературы общение, но мне оно запомнилось. Я не хочу повторять, что закончился ХХ век (он закончился восемь лет назад). А если быть честным до конца, он закончился в 1985-м году, когда к власти пришел Горбачев. Но, безусловно, это была эпоха творцов, и в первую очередь Солженицына. Еще тогда мне Наташа рассказывала, сколько выпало на долю этого человека. То, о чем сегодня пишут, я знал еще тогда. Сложно себе представить, какой крест он нес.
Оксана Гаврюшенко
