Эта артистка не нуждается в представлениях. Ассоциация «оперетта — Шмыга» из ряда «балет — Плисецкая» и «опера — Образцова». Сегодня Татьяна Шмыга выходит на сцену нечасто, всего два-три раза в месяц, но на избыток свободного времени пожаловаться не может. Телесъемки, интервью, творческие встречи, да и спектакли требуют подготовки. Ведь и в мюзикле «Джейн», и в оперетте «Катрин», и в драматическом спектакле «Перекресток», который идет в Театре имени М.Н.Ермоловой, у Шмыги главные роли, а это означает, что она весь вечер находится на сцене. А еще есть спектакль-концерт «Большой канкан», участие Шмыги в котором — непременно. И все же в своем напряженном графике артистка нашла возможность встретиться с нашим корреспондентом, а поскольку перед этой встречей Шмыга общалась с тележурналистами, то и разговор зашел о телевидении.
— Откровенно признаюсь, я не очень понимаю, что сегодня происходит на телевидении. Пошлость и непрофессионализм буквально захлестнули. Ведущие просто забыли, что такое подготовка к интервью, не знают самых элементарных фактов, они «не в материале». В одной весьма популярной или, как теперь говорят, рейтинговой программе ведущие сделали акцент на «пикантной» подробности моего детства — как я занимала у соседей соль. Действительно, в одном из печатных интервью я об этом рассказывала. Но у них не хватило даже остроумия дать зрителям узнать финал этой истории — реплику, адресованную моей маме: «Соль берешь, но солонки-то возвращай!» Вот уровень, на котором ведется разговор! И эта программа — отнюдь не исключение. Развлекать любой ценой — девиз современного телевидения. Эрнст прямо сказал: «Оперетты на нашем канале не будет». И действительно, в ту концепцию вещания, которая реализуется сейчас, оперетта просто не вписывается. Так называемые юмористы с примитивными шутками, «звезды», которые занимаются не своим делом, фабрики этих самых «звезд» — оперетте, равно как и опере, и балету, и драматическому театру, здесь места нет и быть не может. И уже воспитали зрителя, который принимает такое телевидение и иным его не представляет.
— Татьяна Ивановна, а театр может как-то изменить эту ситуацию? Повлиять на зрителя?
— Нет. У театра и телевидения — разные аудитории. Те, кто предпочитает провести вечер у телевизора, не захочет в холодную московскую зиму одеваться и ехать на другой конец города, чтобы тратить определенные духовные силы и смотреть спектакль, сопереживать героям и так далее. И еще деньги за это платить. А за телевизор платить не надо, а главное, не надо напрягаться. Театр требует душевной работы от зрителя, а телевидение зрителя от такой работы отучает. Не представляю, что здесь можно сделать, как повлиять на ситуацию... Исключение составляют разве что канал «Культура» и некоторые небольшие каналы, не входящие в четверку главных.
— Есть в сегодняшней художественной жизни явления, которые вас волнуют, увлекают?
— Я не могу назвать таких явлений. Думаю, еще дело в том, что мы с мужем мало ходим в театр, на выставки, на кинопремьеры. Изредка бывает, что друзья что-то рекомендуют, и тогда мы идем. А чаще возникает опасение: не хочется лишний раз разочаровываться и огорчаться. Это огорчает, когда идешь смотреть Чехова, а видишь, в лучшем случае, плохого Ионеско, как со мною недавно было. Хотя это не значит, что нет хороших режиссеров и актеров, но сегодня они очень редки, а главное, не они находятся в центре внимания. К примеру, замечательный спектакль Сергея Голомазова «Три высокие женщины» по пьесе Олби. Очень непростая драматургия, но как разобран текст, как работают актрисы! Творчество Евгении Симоновой мне вообще очень нравится, но этот спектакль для нее — настоящее открытие. Могу сказать, что для меня существуют две актрисы, которых считаю эталонами профессии, — Юлия Борисова и Алиса Фрейндлих. Огромный талант, блестящая техника, незаурядное обаяние и — удивительная внутренняя чистота! Это для меня очень важно, и это я вижу в Жене Симоновой. Причем это не зависит от роли, а связано с отношением к профессии, к зрителю. Какая-то способность к искреннему, доверительному разговору — мне кажется, так. Все-таки сцена, да и киноэкран — это своеобразный рентген. Они показывают человека таким, какой он на самом деле. Хотя бывает и так: гениальный артист, а глупый.
— Может, это миф?
— Нет, не миф. Такие феномены встречаются, хотя и редко. Но, как правило, личностное начало очень важно. И оперетты это касается особенно. Ведь у нас нет того драматургического материала, какой имеют в своем распоряжении драматические актеры и режиссеры, — пьесы Чехова, Шекспира, Лермонтова. Сюжетные ситуации порою наивны, конфликты предсказуемы... Есть, правда, гениальная музыка Штрауса, Кальмана, Легара. Есть современные произведения, в основе которых хорошая литература, как, например, «Джейн» по новелле Сомерсета Моэма. Но все же в оперетту зритель идет не постигать Моэма или Лопе де Вега, он идет на встречу с музыкой и артистами, которые должны высокой планке, задаваемой музыкой, соответствовать. Бывает и наоборот, когда сталкиваешься со слабой пьесой, не слишком оригинальной музыкой, и вот тут уже ты либо вытянешь этот материал, либо...
— Вам сегодня интересно выходить на сцену?
— Очень. И, может быть, сегодняшний зал мне интереснее, чем, допустим, десять лет назад. Я волнуюсь перед выходом на сцену до сих пор, даже дрожу. Мне актрисы молодые говорят: «Ну, Татьяна Ивановна, нельзя же так...» Всегда чувствуешь, есть контакт с залом или нет. Иногда его не так легко установить, приходится зал будто раскачивать. Контакт возникает постепенно. А иногда сразу, в одно мгновение, как любовь с первого взгляда. Хотя дома после спектакля обязательно занимаюсь самоедством: это не так и то не эдак... Мой муж, Анатолий Львович Кремер, музыкант, композитор, дирижер, ходит почти на все мои спектакли и успокаивает меня. Правда, тоже не всегда. Он очень строгий и придирчивый мой критик, если что-то не так, никогда не промолчит. Ведь мои героини живут своими чувствами, эмоциями, в изображении которых нужна мера. Нельзя недоиграть, но нельзя и переиграть. Кроме того, хорошо, если будет новизна восприятия знакомого сюжета, если эмоция возникнет будто спонтанно и увлечет зрителя.
— Но мера соблюдается в современном театре далеко не всегда...
— Конечно. Но в Московской оперетте всегда был определенный уровень сценической культуры. Это передавалось от поколения к поколению. Ведь театром руководили Туманов, Канделаки... Имена, говорящие театральным людям о многом. И сейчас в театре собралась очень хорошая труппа. Очень много талантливой, хорошо выученной молодежи. «Московская оперетта» всегда славилась своими артистами, но сегодняшний состав просто замечательный.
— В оперетте важен режиссер?
— Как нигде! Звучит на первый взгляд парадоксом, но именно так. Почему, например, «Катрин» идет столько лет? Спектакль сделан Евгением Радомысленским крепко, мастерски. А есть спектакли, которые просто не очень умело сделаны. Если же в оперетту приходят драматические режиссеры, умеющие выстраивать действие, работать с актерами, придумывать неожиданные постановочные ходы, то они довольно часто не в ладу с музыкой. Она им неинтересна, находится где-то на периферии их внимания. Меня поражает самонадеянность некоторых людей, их убежденность, что они лучше других знают, как должно быть, и поэтому им все позволено. Можно до неузнаваемости перекроить музыкальную драматургию классической оперетты, можно вообще превратить музыку в фоновое сопровождение. Но такое случается, увы, не только в оперетте. Вопиющим примером для меня является так называемая реконструкция Манежной площади. Удивительный памятник московской архитектуры, известный на весь мир, превратился в нечто невообразимое: стеклянные «дзоты», безвкусные фонари, скачущие кони... Какое же должно быть самомнение, чтобы такое сотворить! У меня это просто не укладывается в голове.
— В опере, на ваш взгляд, такая же ситуация?
— Я не хожу в оперу. Последние годы. Всегда очень любила оперу, с юности. Не пропускала ни одной премьеры. Но наступил момент, когда мне вдруг перестало там быть интересно. Скажу больше: сейчас мне интереснее балет.
— У вас есть проблемы с репертуаром?
— Судите сами: за последние тридцать лет у меня было четыре премьеры: «Эспаньола», «Катрин», «Джулия Ламберт» и «Джейн». Все эти произведения написаны моим мужем Анатолием Кремером. Это большая редкость, когда музыкант соединяет в себе композитора и театрального дирижера. Он прекрасно знает театр и пишет музыку сценически выразительную, движущую действие.
— Какое время вам видится временем расцвета оперетты?
— В каждом времени есть и хорошее, и плохое. Однозначно не скажешь. Всегда были спектакли, шедшие с аншлагами, а были и рядовые, и даже провальные. Помню, Иосиф Михайлович Туманов поставил «Парижскую жизнь», а событием она не стала. Хотя время Туманова вполне может считаться расцветом Московской оперетты. Развитие ведь идет по синусоиде, что верно не только для оперетты. Несколько лет назад были пустые залы почти везде. А сейчас зритель вернулся в театральные залы, в том числе и к нам. Я бы даже сказала так: многое в развитии оперетты как вида искусства связано не с его внутренними проблемами — наличием режиссеров, дирижеров, исполнителей, композиторов, а с ситуацией в культурной жизни в целом, в обществе. Есть интерес к театру — есть он и к оперетте, что особенно верно сегодня, когда театр тяготеет к синтетическим жанрам. А оперетта — по своей природе такова. Потом, не забывайте, наш зал рассчитан на две тысячи мест. У нас ползала — а для любого другого театра это аншлаг. В филиале Большого — всего лишь девятьсот мест. А уж ползала у нас набирается всегда. На последнем «Большом канкане» все было продано, для моих гостей с трудом нашли места. Причем приходит молодежь. Это самое важное. Театр должен быть интересен молодежи, только тогда это живой театр.
— Как вы оцениваете сегодняшнюю вокальную школу?
— Очень высоко. Приходят ребята с замечательными голосами, которые прекрасно могли бы найти себе применение в опере. Вижу, что у них были хорошие педагоги. К сожалению, в месяц мы играем не так много спектаклей, а на каждую партию — несколько составов. Вот и посчитайте, сколько раз за месяц выйдет молодая артистка на сцену. Мне и то три спектакля в месяц кажется мало.
— Хотелось бы пять?
— Ну может, и тяжеловато пришлось бы, но я играла бы! Музыка дает силы.
— Спектакль «Перекресток» — совсем другое?
— Конечно! Чудесная пьеса Леонида Зорина — сегодня так никто не пишет. Потрясающий партнер Владимир Андреев, но поначалу мне было очень непросто. Огромные массивы текста, я могла пропустить целый кусок. Кстати, именно такой спектакль по иронии судьбы и записало телевидение. Сейчас уже мне стало полегче. Хотя все равно устаю я на этом спектакле невероятно.
— Больше, чем в оперетте?
— Несравненно. На следующий день после «Перекрестка» я не могу как-то внутренне собраться. Роль очень трудная, развивается параллельно в двух временных пластах: героиня сегодняшняя и героиня в воспоминаниях. Постоянный переход от одного времени к другому, переключение.
— Оперетта может дать отклик на настроение сегодняшнего дня?
— Мне кажется, что да. Не впрямую, конечно же. Но впрямую зритель и не хочет — по крайней мере, когда он идет в оперетту. Зато на уровне ощущений, настроений, параллелей, — конечно, сегодняшний день отражается.
— Можно ли сыграть красоту?
— Если говорить о каких-то обыденных вещах, то да, можно что-то подправить с помощью грима... Но иногда происходит нечто таинственное, почти мистическое. Например, в Театре Станиславского и Немировича-Данченко выступала певица, которая в обычной жизни никакой красавицей не была, и даже наоборот. Но на сцене она преображалась! Такой красивой Тоски в театре больше не было, хотя красивые женщины в опере не редкость. И история сценического искусства знает немало таких волшебных преображений. А грим... Кстати, здесь тоже все индивидуально: кому-то большое количество грима идет, делает внешность яркой, сценически выразительной, а мне нужен минимум грима. Это особое искусство — гримироваться скупо, обходясь минимумом средств, создавать облик персонажа. Так меня учили наши «старики».
— Что является источником вашего оптимизма?
— Сама не знаю. Я всю жизнь бегаю по театру, ношусь по собственной квартире, сшибая углы. Муж меня все время спрашивает: «Ты когда-нибудь впишешься в собственную квартиру?» Идем вместе по коридору — я обязательно должна его обогнать. У меня какой-то внутренний мотор, который не дает мне покоя. Такой характер. Внутренний настрой вообще очень важен. Придумала афоризм: «Я со своим возрастом иду по разным тротуарам». Пока мне это удается.
— Вы — гармоничный человек?
— Мне кажется, что если человек так может о себе сказать, то ему дальше жить незачем. Что дальше-то? Нужно стремиться к гармонии, мечтать...
— Социум влияет на это стремление к гармонии?
— А как иначе? Мы все живем в социуме. По молодости, конечно, на социум как-то не очень обращаешь внимание, над многими вещами просто не задумываешься — времени нет. Понимание приходит все-таки с возрастом. Но меня те социальные и даже идеологические катаклизмы, которые повлияли на жизнь многих моих коллег, вроде печально знаменитого постановления 1948 года, как-то обошли. Я никогда не стремилась приблизиться к власть предержащим. Даже старалась уклоняться от кремлевских концертов. Участвовала, конечно, но когда совсем уже некуда было деваться. Мне довольно быстро стало понятно, что они и мы живем на разных планетах. Впрочем, сейчас, по-моему, ничего в этом смысле не изменилось. Мой муж постоянно меня втягивает в политические споры, хотя, мне кажется, спорить тут нечего. Все очень понятно. Меня удивляет другое: как очень достойные люди вдруг достоинство теряют? Разве не самое главное — прожить жизнь, сохранив достоинство? Должна быть какая-то планка, ориентир нравственный. А сегодня планка даже не на уровне плинтуса, а где-то в подвале.
— Можно ли в этих условиях держать свою планку?
— Необходимо! Во всем! Довелось мне принять участие в передаче, посвященной Татьяниному дню. Разумеется, я спросила у редактора программы, какова форма одежды? Праздничная, естественно. Надела белый костюм... и была в прямом смысле белой вороной. Во-первых, все женщины были одеты в повседневную одежду, а во-вторых, эта одежда была почти у всех черного цвета. Зачем в светлый день своего Ангела одеваться в черное? Расстроилась ужасно. Зачем, думаю, я туда пошла? Конечно, после эфира мне позвонили друзья, знакомые: «Как ты смотрелась! Как говорила!» Я не обольщаюсь. Сегодняшнему зрителю понравиться не сложно. Но каков бы этот зритель ни был, нужно к нему выходить с уважением.
— Что такое счастье?
— Этого не объяснить. Тем более словами. Как нельзя объяснить любовь или Бога. Счастье — это какие-то мгновения или периоды? Не знаю... Но мне кажется, что счастье кратковременно.
— Театр может подарить счастье?
— Конечно! Звала на спектакль свою приятельницу: «Приди! Выберись! Пусть с внуками-правнуками посидит кто-нибудь другой!» Наконец она пришла на спектакль, через два дня мне звонит: «Я стала другим человеком! Я по-другому смотрю на мир! Мне интереснее и веселее жить!» И не знаю, что бы я делала без театра. Понимаете, мы как-то все сейчас сидим по домам. Встречаемся редко и только по праздникам. Мобильные телефоны не соединяют, а, напротив, разделяют людей. Нам некогда общаться, смотреть друг другу в глаза, улыбаться. Зато когда встречи происходят... Тут к нам с мужем пришли друзья и привели с собой своих друзей, нам почти не знакомых. И мы сидели все вместе, хохотали до пяти утра! Поэтому могу сказать, что много зависит от нас самих.
Беседу вел Александр Смольяков
