17 февраля известный российский артист Игорь Бочкин отметит свой 50-летний юбилей. Когда-то давно, еще будучи подростком, он по воле случая попал в кино. Просто подошли на улице и задали вожделенный для многих вопрос: «Мальчик, хочешь сниматься в кино?» Но, как считает сам Бочкин, его творческий путь начался отнюдь не тогда, но много позже, когда пришло настоящее понимание профессии. После окончания ГИТИСа он работал в Театре имени Гоголя, последние 10 лет — в Театре имени Пушкина. Там же год назад поставил свой первый спектакль — «Прошлым летом в Чулимске» по пьесе Александра Вампилова. Всероссийскую славу и статус «крепкого мужика», конечно же, принесло кино. За плечами артиста — десятки ролей, в том числе в таких наделавших в свое время шума картинах, как «ЧП районного масштаба», одном из первых сериалов «Горячев и другие». Он и сегодня популярен, востребован и очень работоспособен. Правда, как сам считает, стал спокойнее и мудрее.
— Игорь Иванович, счастливый случай в детстве что-то предопределил в вашей биографии? Стал неким знаком, сигналом?
— Ничего не предопределил. Никогда я не собирался становиться артистом. Ни-ког-да. И детские съемки в кино ни в коем случае меня к этому не подвигли. Даже мысли такой не возникло.
Я не знаю, откуда это взялось. Почему я, пройдя армию, вдруг пошел поступать в театральный институт? Почему поступил, как в сказке? Не мучили меня, не заставляли ни читать, ни плясать, ни этюды показывать. Я только успел рот открыть, как оказался принят. Действительно, сказка какая-то. Тем более что меня сразу брали и в Щукинское училище, и в ГИТИС. Что меня на это толкнуло, только Бог один знает, а мы у него спросить не можем. Ни в какой самодеятельности я не участвовал никогда в жизни, стихов с табуретки не читал, зайчиком не наряжался. Ничего этого не было. Думаю, что мой папа, который умер, когда мне было десять лет, до сих пор оттуда удивляется: как это случилось? Как мамочка такое допустила?
— И что, ранний съемочный опыт совсем не понравился?
— Не то чтобы не понравился. Просто не было никакого опыта. Ведь дети сопливые, которые снимаются в кино, они как звери. Недаром же в кинопроизводстве дети «приравниваются» к животным, на них выделяется большее количество пленки, чем на взрослых актеров. Надо же еще добиться от ребенка определенного результата, дети ведь ничего в этом процессе не понимают. И то, что ими сыграно, на следующий день абсолютно забывается. А понимание профессии приходит очень не скоро. Я, например, начал понимать, что это такое, только спустя три-четыре года пребывания в ГИТИСе, а потом у Бориса Голубовского, который взял меня со студенческой скамьи и привел в Театр имени Гоголя.
— Вам хотелось работать именно там?
— Тогда мне было все равно, в какой театр идти. Это сейчас абитуриенты могут выбирать педагога, а выпускники — театр. Тогда этого не было. Меня название театра не волновало. Зато там я играл все, в том числе и в таких известных спектаклях, как «Пролетая над гнездом кукушки» и «Берег». Кто бы когда с моими «социальными» данными дал мне сыграть Княжко в «Береге»? А Голубовский дал. Один великий сказал: «Артиста делают роли». И если бы не эти роли в Театре имени Гоголя, думаю, сейчас бы мы с вами не общались «в преддверии» моего юбилея. Но случилось то, что случилось: доросли мы и до народных артистов, и «Культуре» приходится у меня интервью брать.
— А с чем связано ваше расставание с Театром имени Гоголя?
— Все очень просто, такое случается во многих театрах. Бориса Гавриловича «съели» в конце концов. Как говорят: «Театр — это храм». Храм-храм — и нет человека. Голубовский воспитал очень многих артистов, они же его потом и предали. Он ушел, а я «переводом» очутился в другом театре.
К тому времени у меня уже случилось знаменательное событие в жизни под названием «ЧП районного масштаба». Оно же одновременно стало событием в развитии советского кинематографа. Евгений Евтушенко тогда написал: появился фильм-катастрофа, фильм-бомба. Я стал уже «другим» Бочкиным. А с новым художественным руководителем театра Сергеем Яшиным мы не нашли общего языка, он слишком долго искал для меня пьесу. Я же не люблю, когда процесс ожидания сильно затягивается. Артист, к сожалению, расхолаживается. Короче говоря, ждать я не стал. И ушел туда, куда позвали на конкретные роли. Сегодня могу сказать Сергею Ивановичу спасибо за то, что я не остался в Театре имени Гоголя, что не засосало меня «болото Курского вокзала».
— Удалось ли вам сбалансировать свою театральную и кинокарьеру?
— Я почти 30 лет выхожу на сцену. Был лишь небольшой перерыв, когда у меня возникло много работы в кино. Сейчас-то уже худруки и главные режиссеры стали приветствовать желание артистов сниматься. А раньше не все, как, скажем, Марк Захаров, понимали, что узнаваемость и популярность актеров работают на пользу театру. Да, я могу гордиться какими-то своими театральными ролями. Но кто помнит моего Царя Эдипа или нашу с Верой Алентовой «Варшавскую мелодию»? Кто это видел? Только московский зритель. Тем более что наступили тогда времена, когда по причине нерентабельности прекратились гастроли и мы эти спектакли, к сожалению, никуда не возили. Правда, очень обидно, когда сегодня об актерах судят в основном по жутким, страшным, чудовищным сериалам, в которых я в принципе не снимаюсь. Меня спрашивают: «Почему?» — отвечаю: «Потому!» — и как бы ответ понятен. (Смеется.)
— Многие современные популярные актеры совершают лишь театральные набеги, а не состоят в труппе, что накладывает много обязательств. Для вас это принципиально?
— Я считаю, что это не только принципиально, но просто обязательно для актера. Все уважающие себя актеры работают в театре. Значит, людей что-то настоящее здесь держит. Я считаю, что театр — это и есть настоящее. А кино — не очень.
— Даже хорошее кино?
— Почему средний артист может классно выглядеть на экране? По очень простой причине. Хороший режиссер, оператор, монтажер плюс качественная озвучка могут создать иллюзию замечательного артиста. Но порой тот же самый артист без посторонней помощи ничего не может сделать на сцене.
Театр — это дело живое, со своей болью. Ты выходишь на сцену в семь часов вечера. До этого времени еще нужно дожить, сохранить энергию. А в кино — собрался и выдал что-то за 15 минут, если ты профессионал, конечно. И эти твои 15 минут могут стать гениальными.
— Что в творческой судьбе имеет большее значение — собственная активность или случай? Вы, судя по всему, не любите сидеть и ждать, но пытаетесь как-то повлиять на процесс?
— Нет, я не такой. У нас же все равно профессия зависимая, к сожалению. Но, по-моему, я в жизни никогда ничего не просил. Хотя ходят легенды о многих известных артистах, которые открывали двери на «Мосфильме» или «Ленфильме» с вопросом: вам не нужны артисты с такими лицами? Но как сказал один великий по фамилии Немирович-Данченко: «Артиста делают талант, работа и случай». Последний, мне кажется, важней всего. Все случайно в этой жизни. В свое время совершенно случайно я познакомился с человеком, который ввел меня в киношный круг. Бог, наверное, посмотрел на меня и подумал: «Очень хочет этот парень что-то такое сыграть, сделать, не зря же он в эту профессию пришел». Да, кому-то везет больше, кому-то меньше, а кому-то не везет совсем. Я не люблю слова «периферия», но сколько в наших провинциальных театрах — в Омске, Челябинске, Новосибирске — замечательных артистов, которых никто не знает. А они, думаю, могут еще нам всем фору дать.
— А если счастливые случайности вдруг перестанут вас баловать?
— Дай бог, чтобы этого не случилось. Страшно даже думать на эту тему. Хотя у меня много разных оказий было в жизни. Я и в страшную автокатастрофу попадал, когда вообще вставал вопрос о выживании. И через две реанимации с сердцем прошел. Так что вопросы эти, конечно, возникают, но пусть они останутся во мне.
— При незнании режиссерской профессии как же вы рискнули ею заняться?
— Все очень просто. Надо было артисту Бочкину что-то играть. Мы с Романом Козаком очень долго искали пьесу, которую можно было бы поставить с моим участием. Могу назвать несколько драматургических имен, чтобы вы поняли, насколько серьезными были эти поиски: Солженицын, Астафьев, Чехов, Гоголь. Беда в том, что сейчас новой драматургии нет. Доходило до того, что сам Козак собирался писать инсценировку какого-то произведения. И тут возник Вампилов. Не надо думать, что вдруг. Я вообще Вампилова обожаю, и идея с «Чулимском» давно в театре витала. Но так сложилось, что Козак в это время репетировал «Самоубийцу». И когда возник вопрос о том, кто будет ставить Вампилова, я предложил сам попробовать.
— При обожании Вампилова почему вы остановились именно на этой пьесе?
— Просто я очень ясно понимал, про что эта пьеса, как и для чего ее надо ставить. А вот когда мне в одной антрепризе предложили сыграть Зилова в «Утиной охоте», я отказался. Я не понимаю этой пьесы и не стесняюсь в этом признаться. «Утиная охота», по-моему, устарела. Там очень много вещей, которые непонятны современному зрителю. Что же касается «Чулимска», то эта пьеса еще и равнозначна в отношении героев. Есть ведь произведения, где два-три главных персонажа, а остальные крутятся вокруг да около. Я этого никогда не любил. В «Чулимске» же каждый из девяти персонажей несет колоссальную нагрузку. Там все главные.
— Вы собираетесь продолжать режиссерскую карьеру?
— Не знаю, будет ли следующий шаг. Может ведь случиться, что жизнь больше подобного шанса и не даст. А может, я и сам не рискну. Тогда я понимал и пьесу, и что с ней надо делать. А сейчас вот с ходу я не могу назвать какую-нибудь другую вещь. Хотя я очень многие пьесы люблю. Но как к ним подойти, дотронуться? Я бы, например, с удовольствием сыграл Суслова в «Дачниках». Я понимаю, что движет этим человеком. Или того же Лопахина в «Вишневом саде». Но сама пьеса для меня — загадка. Кто такая госпожа Раневская? Почему «Вишневый сад» — комедия, как нас в институте учили? Несчастного дедушку в финале забивают под торжествующие крики: «Я купил!» Мне эта загадка не по силам, хотя отдельные роли понять могу. Все-таки режиссура — это великая профессия, к которой я пока отношения не имею. А «Чулимск» — не более чем актерская попытка воплотить на сцене мое понимание пьесы и собственное мироощущение. Тем более на сцене родного театра. Это ведь совсем не то, что приехать в другой город и спросить: «А не хотели бы вы, чтобы я спектакль у вас поставил?» Думаю, подобных порывов у меня и не будет. К тому же я сейчас приступил как актер к репетициям спектакля по пьесе Вуди Аллена. Надо это сделать хорошо.
— А разве одно другому мешает?
— Я не очень люблю артистов, которые распыляются. Меня изумляют некоторые, умудряющиеся сниматься в десяти сериалах сразу, причем везде они появляются в одном костюме. Для меня это загадка. Хотя и разгадка ясна: кушать надо, за квартиру платить, дети и прочее. Поэтому это вещи индивидуальные. Каждый делает то, на что, как он считает, имеет право.
— Вы себя в правах ограничиваете?
— Я считаю, что не имею права сниматься в пяти картинах и участвовать в пяти сценических проектах одновременно. Пусть я за год сделаю одну-две вещи, но хорошо, чтобы не было стыдно. У меня вообще слишком развито чувство стыда. Это, наверное, даже мешает иногда. Некоторые ведь работают, полагаясь на «авось»: а вдруг получится? И режиссеры порой снимают по три-четыре картины сразу, что-нибудь да выйдет. Может быть, кто-то со стыда умрет в подобной ситуации, будет сидеть дома и пить горькую. А другой получит свои гонорары и продолжит спокойно существовать. Он — счастливый человек, купил себе новую машину или дачу. Но, я думаю, не это самое главное. Жизнь, во всяком случае, это доказывает.
— Сегодня многие актеры, достигшие солидного возраста, с азартом бросаются в сценические и кинематографические авантюры, авангардные дела, связанные с модными режиссерами, дабы остаться на плаву. Вас туда не зовут или сами не идете?
— Не буду Бога гневить, я иногда получаю приглашения в такие проекты. Ведь как принято говорить: если у тебя не звонит телефон, лучше удавиться. Но у меня пока хватает сил от подобных предложений отказываться и в антрепризах, и в кино. Я вниманием не обделен. Хотел бы большего, так и было бы больше. Но каждому — свое.
— А как же пристальный интерес к актеру публики и прессы? Интерес подчас скандального характера, которого многие жаждут?
— Многие, но далеко не все, иначе опять же можно было бы удавиться, потому что не с кем стало бы общаться. Может быть, уже поздно, пусть скандальная слава находит молодых.
Опять же многие артисты рвутся на фестивали, чтобы лишний раз засветиться. Но про меня все знают: звони не звони Бочкину, он не поедет тусоваться. И я считаю, что это мой плюс. Мне уже это не интересно. Я в свое время наездился и призы получал. Понимаете, когда у тебя есть достойная картина, есть, что показать, тогда другой вопрос. А нет так нет. Поезд ушел.
— Кризис среднего возраста?
— В смысле?
— В смысле, что многое поздно. А многое хочется начать заново, бросив притом старое.
— Нет, я не говорю «поздно». Просто мне уже становится неинтересно. У меня было десять антрепризных проектов. Не думаю, что многие артисты могут этим похвастаться, разве что пяток наберется таких. Так вот, из семи антреприз я ушел сам, в силу собственных критериев. У меня очень высокая планка. Если меня что-то не устраивает, я уйду, даже если жена что-то будет говорить про деньги или предстоят выгодные гастроли. Мне это уже не нужно.
— Для антрепризы высокая планка в принципе проблематична.
— Да, но хорошие антрепризы есть. Хотя я часто иду смотреть чужие работы и ухожу если не через 20 минут, то уж после первого акта точно. И удивляюсь, как люди в зале это «едят», смеются. Но наша профессия вообще — загадка. Пусть она загадкой и остается. Одному ведь очень нравится артист Бочкин, другой скажет, что знает много бездарностей, но такого ужаса никогда не видел. И кто прав? Каждому — свое.
— Вы — фанатик профессии или можете с удовольствием отвлечься на иные жизненные увлечения?
— В какой-то мере мои экстремальные увлечения скорректировал инфаркт, случившийся три года назад. Но я это не совсем оставил. Если у меня есть время на участие в каком-либо экстремальном проекте, я всегда даю согласие. Прошлым летом были «Большие гонки», теперь вот мы недавно вернулись с Альпийских гор. Мне это интересно. Я дружу со многими спортсменами. Позавчера, например, был на баскетбольном матче, это хорошая подпитка. Футбол очень люблю.
— Знакомо ли вам чувство зависти по отношению к суперуспешным актерским карьерам других?
— Не скрою, я всегда завидую актерам, которые попадают в хорошую компанию, получают приличный сценарий, яркую роль. Это замечательно. Я смотрю, учусь, питаюсь. Но если что-то мне не нравится, то не убедят меня никакие «Маски» и «Чайки». Наоборот, много вопросов возникает, потому что это все большие загадки. Когда-то я переживал по этому поводу. Сейчас отношусь нормально.
— А что за вопросы возникают?
— Каковы критерии отбора «самого лучшего»? Вопрос «почему?» существует. Не о себе говорю. Обо мне столько уже написано — и плохого, и хорошего, что мне уже все равно. Но ведь я, пусть не до конца, все же понимаю, что хорошо, а что плохо. Это зритель может не знать каких-то вещей, но у нас-то очень узкий круг, мы знаем друг о друге все, включая то, кто сколько и чего стоит. Понимаете, если человек не задает сам себе вопросов, он просто идиот. Правильно? Если мы будем на все равнодушно смотреть, мало хорошего из этого выйдет. Я переживаю за свой театр. Кстати, у меня и здесь вопросы возникают: и по поводу своих работ, и в отношении других спектаклей. Но это нормальные вопросы в нашей профессии.
— Вы послушный артист?
— Во всяком случае, я сначала делаю то, что мне предлагает режиссер. Хотя среди них тоже встречаются клинические идиоты, самовлюбленные, никакого отношения к профессии не имеющие. Мне доводилось и с такими работать. Но если режиссер умница, то он поймет, когда актер предложит что-то свое, быть может, более правильное. Понимаете, ты в своей актерской профессии отвечаешь только за себя. А режиссер — за все. Поэтому он должен иметь мозги и понимать процесс целиком.
— Не хочется ли вам поделиться своим опытом с молодыми, начать преподавать?
— Ох, я слишком нервный человек. Я всегда удивляюсь педагогам и режиссерам, которые могут оставаться мудрыми и спокойными. У меня этой мудрости пока нет. Нужно иметь такое терпение, такую веру в молодых. А я начинаю сразу дергаться, обижаться, оскорблять. А дома потом отхожу, принимаюсь себя «есть», я ведь страшный самоед. Получается, что я не могу даже элементарные вещи объяснить так, чтобы человек сразу понял и сделал. Это — дар. Это страшно, трудно, ответственно. Надо быть очень смелым человеком, чтобы позволять себе учить других. Так что я пока останусь актером, это тоже немало.
— Накануне юбилея вы готовы поблагодарить судьбу за то, что она вам дала?
— Может быть, и судьбу тоже. Но прежде всего за все то, что у меня случилось в жизни, я благодарен своим родителям. Особенно маме, потому что мой отец, к великому моему горю, очень рано умер. Мама осталась вдовой в 36 лет. И она взвалила на себя не очень-то «гладенького» и послушного мальчишку. Мы должны любить, ценить наших родителей, быть благодарными. Ведь что бы ни случилось потом, им мы обязаны самым главным — тем, что появились на свет. Что тебе дали в детстве, как воспитали, то и станет потом основным в твоей жизни. Совестливость, честность, порядочность — все это идет от родителей. И мы все должны с честью нести эту память о самых дорогих и близких нам людях.
Беседу вела Ирина Алпатова
