Теодор Курентзис открыл в музыке Шостаковича исторические пласты
Финальным аккордом года Шостаковича стала премьера оперы “Леди Макбет Мценского уезда” в Новосибирском театре оперы и балета. Событием стала не постановка, а музыкальное решение: дирижер Теодор Курентзис средствами голосов и оркестра открыл в координатах обычной бытовой драмы пространство трагедии.
Шостаковича Курентзис трактует оригинально и захватывающе — это стало известно после октябрьского исполнения Четырнадцатой симфонии на фестивале “Территория”. Применение к музыке Шостаковича тех приемов, что используются для исполнения музыки XVIII в., оправдало себя и в интерпретации оперы “Леди Макбет Мценского уезда”: почти полное отсутствие вибрато, жильные струны, максимальное внимание к чистоте интонации как у оркестра, так и у певцов.
Курентзис выстроил музыкальный шедевр ХХ в. в стиле рококо: совершенство формы оттенилось разнообразием тончайших деталей. Изысканный музыкальный язык оперы оказался наполнен цитатами из Баха, Чайковского, Рихарда Штрауса, Малера. Эти цитаты были сыграны максимально выразительно, и оттого музыкальная драматургия Шостаковича обрела абсолютно новые смысловые оттенки. В партитуре открылась и стилистика Альбана Берга и Антона Веберна, чье влияние на молодого Шостаковича было особенно сильным.
Весьма часто дирижеры, исполняющие “Леди Макбет”, заботятся прежде всего о мощных динамических кульминациях. Курентзис избрал абсолютно иной подход — для него смысловыми и музыкальными кульминациями оказались как раз самые тихие места. Ария Катерины “В лесу, в самой чаще, есть озеро”, спетая Ольгой Орловской, полностью меняет отношение слушателей к главной героине — именно в этот момент из персонажа уездной драмы Лескова она превращается в шекспировскую Леди Макбет, именно здесь вырывается наружу трагедийный нерв оперы.
Ценителей драматического оперного вокала весьма порадовал и тенор Олег Видеман. Любовник героини в его интерпретации предстал циничным, хотя и весьма эмоциональным персонажем — типичным русским мужиком, радеющим о материальном благе, будь то урожай овса или казна убитого им купца.
В труппе Новосибирского оперного театра обнаружились и исполнители вторых ролей, которые сделали бы честь Мариинке и Ковент-Гарден. Сонетка в исполнении Татьяны Горбуновой пленяла не только точной вокализацией и красотой тембра, но и абсолютным вхождением в образ бой-бабы, у которой и на каторге все под каблуком будут. Очень выразительным оказался и бас Андрей Триллер: небольшая по размеру партия Старого каторжника стала лирическим шедевром, сместившим “центр тяжести” оперы в финал.
Постановка же, осуществленная польским режиссером Генрихом Барановским вместе с балетмейстером Сергеем Грицаем и художником Павлом Добжицким, казалось, сделана специально таким образом, чтобы противостоять музыкальной драматургии, выстроенной Курентзисом. Вагоны, в которых живут персонажи оперы, призваны показать неуютность бытия, изменчивость жизни. В третьем действии события разворачиваются на фоне нефтяной или газовой трубы, полицейские одеты в обноски военной формы, а квартальный весьма настойчиво демонстрирует свою нетрадиционную ориентацию. Увлекшись выразительностью деталей (а потом поспешно переделывая чересчур провокационные мизансцены), постановщики забыли, ради чего они изначально брались за произведение Шостаковича. В результате у них получилась история о том, как тоскливо жить в глухой провинции — хоть в Мценске, хоть в Быдгоще, хоть в Догвилле: люди там злы по природе своей и зло творят просто потому, что все они таковы.
От черной меланхолии все же спасают музыка Шостаковича, мастерский оркестр Новосибирского оперного театра и солисты. Порой им удается даже обогатить смысл мизансцен тонкой вокальной нюансировкой и точными интонационными штрихами.
Алексей Трифонов, vedomosti.ru
