Игорь Дмитриев родился в Петербурге. Но разве мог появиться этот красавец-аристократ в другом российском городе? Манеры актера, его особая стать, а также неповторимый, богатый оттенками и интонациями голос не очень-то вписывались в советский кинематограф, в основе своей воспевающий простого человека труда. Ему же, как никому другому, шли расшитые золотом офицерские мундиры, смокинги и фраки.
После небывалого успеха фильма Сергея Герасимова «Тихий Дон», где Дмитриев сыграл красавца-искусителя Листницкого, у актера появилось много поклонниц, которые ежедневно дожидались его после спектакля и стайкой провожали домой. Некоторые из них до сих пор обожают своего кумира.
Дмитриева критики окрестили эпитетом «актер-европеец». Это означает, что острый, ироничный и насмешливый ум прекрасно сочетается со склонностью к трагическим страстям и сентиментально-романтическим чувствам. Но если кто-то думает, что Дмитриев — это только сочетание благородных манер и красивой внешности, то глубоко заблуждается. Близкие, друзья и коллеги всегда готовы опровергнуть это впечатление. Игорь Борисович — очень остроумный человек, его озорные проделки, выдумки и розыгрыши известны многим. И сегодня, как 10, 20 или 30 лет назад, вокруг него по-прежнему раздаются взрывы хохота. И происходит это и на съемочной площадке, и в репетиционном зале, и просто там, где появляется актер.
Многочисленные производственные ленты игнорировали актера, он совсем не смотрелся на фоне доменных печей и строительных площадок. Зато историческое, костюмное кино обойтись без Дмитриева никак не могло. На экране то и дело появлялись его князья, генералы, губернаторы, были ученые, сыщики, врачи, наездники. Талант Дмитриева даже в эпоху «железного занавеса» и холодной войны не остался незамеченным кинематографистами западных стран. Помимо близких по духу стран соцлагеря — Венгрии, ГДР, Польши, актер снимался в США, Марокко, Алжире. Его партнерами были — Элизабет Тейлор, Эва Гарднер, Беата Тышкевич, Уго Тоньяцци... Всего же в послужном списке Игоря Дмитриева более 120 кинофильмов. Среди них — незабываемые «Гамлет», «Собака на сене», «Покровские ворота», «Дон Сезар де Базан», «Романовы — венценосная семья», «Строговы», «Приключения принца Флоризеля». У Игоря Борисовича Дмитриева удивительная родословная. Пожалуй, в нашей стране найдется немного людей, кто не знаком с «Войной и миром» Льва Толстого. Одна из героинь этого романа — вполне реальное лицо — хозяйка салона, фрейлина и приближенная императрицы Марии Федоровны Анна Павловна Шерер не могла и предположить, что один из ее потомков станет актером. Но все случилось именно так. У сына Шерер — Адама Христиановича и крепостной Авдотьи Демиденко родился мальчик. Он был взят в барский дом, а Авдотье дали вольную. Таким образом бабушка Игоря — Александра Адольфовна унаследовала англосаксонское происхождение Шереров. Потом она вышла замуж за офицера — Петра Артамоновича Дмитриева, служившего в царской кавалерии.
Времена меняются, и если раньше Игорь Борисович в анкетах вынужден был писать, что он «из рабочих», то теперь с удовольствием пишет — «из дворян», а зрителям наконец стало понятно, откуда у Дмитриева этот аристократический облик — лицо, фигура, манеры, точно соответствующие имперскому духу бывшей российской столицы. Георгий Товстоногов даже когда-то назвал Дмитриева «питерской принадлежностью». Это случилось, когда актер получил предложение от Михаила Ивановича Царева поступить в Малый театр.
— Во время гастролей в Москве Театра имени Комиссаржевской я играл два спектакля. В «Воскресении» Толстого — графа Нехлюдова и в «Цимбелине» — Якимо. По возвращении в Ленинград я получил от Царева письмо с просьбой приехать на переговоры о работе в Малом театре. А незадолго до этого был приглашен Товстоноговым в спектакль «Гроза», который он ставил в Театре имени Ленинского комсомола. Вскоре Товстоногов перешел в БДТ и взял с собой Басилашвили, Доронину, Шарко. Видя все это, я, конечно же, рассчитывал, что, раз приглашен мастером на роль, значит, ему не безразличен и тоже окажусь в Большом драматическом. И вот с письмом от Царева пришел к Товстоногову, тайно надеясь, что оно спровоцирует его решение позвать за собой и меня. Признаюсь, мы тогда дружили домами, Товстоногов был на моей свадьбе, поэтому в этот вечер мы долго сидели на кухне и беседовали. Но, увидев приглашение из Москвы, Георгий Александрович произнес фразу, которую я запомнил навсегда: «Вы питерская принадлежность. Вы не должны уезжать из Ленинграда. Вы еще будете получать такие приглашения, но я не советую вам их принимать. Складывайте их у себя в секретере. Пусть они тлеют и это тление будет согревать вас».
Выслушав эту тираду, я думал, что, наконец, он скажет: «Я получил БДТ, и давайте работать вместе». Но этой фразы не последовало. Вместе с тем я прислушался к его словам и не жалею, что тогда не переехал в Москву. Хотя я учился в Москве и жил там, у бабушкиной сестры, и многолетний роман у меня протекал именно в Москве. Это был очень яркий период в моей молодой жизни. Я часто наезжал в Москву к любимой женщине. Но чем более я отдалялся от столицы, тем более неуютно себя чувствовал, когда представлял, что мог бы там жить и работать.
— Москва бы сделала вас другим?
— С точки зрения профессии, меня никогда не пугало пребывание на сцене вместе с московскими артистами, а вот этот стиль жизни — очень резкий и крутой, не по мне. Я чувствовал, что не попадаю в эту систему отношений. Это происходит до сих пор. Я снимаюсь в Москве, играю спектакли, бываю и как член национальной киноакадемии — и вместе с тем всегда хочу вернуться в Петербург.
— Вы считаете себя настоящим знатоком города?
— Петербург я действительно люблю, но... много лет назад, когда я был молодым артистом Театра имени Комиссаржевской, Виталий Яковлевич Виленкин позвонил мне и сказал: «Игорь, очень попрошу вас, Святослав Рихтер едет в Петербург, не могли бы вы показать ему город». Я встретил великого пианиста, отвез его в гостиницу, и чуть позже мы вышли на прогулку. Не успели отойти от «Астории», Рихтер обратился ко мне: «Видите балкон, вот на нем когда-то стоял Достоевский, в эту квартиру писатель приходил одолжить денег, когда проигрался». В тот день Рихтер провел удивительную экскурсию для меня. Я почувствовал себя совершенным незнайкой и сгорал от стыда. Мне — коренному ленинградцу, Рихтер рассказал, кто в каком доме жил и что написал.
— Игорь Борисович, когда вы узнали о своем дворянском происхождении?
— Я знал это еще в детстве. Об этом рассказывала моя бабушка. Но я как-то не думал об этом. Был пионером и комсомольцем, жил интересами того времени, и мое происхождение ничего не значило. Открыто сказал, что я дворянин, лишь после перестройки.
— Вы всегда играли «белую кость», и то, что эти герои были не в духе времени, для вас имело какое-то значение?
— Я знаю все об офицерах царской армии не из книг. Мой дедушка когда-то был царским офицером и много со мной общался. Например, приводил на кладбище царских лошадей и собак. Для него это было очень важно, поскольку он служил в кавалерии. А я не рвался играть сталеваров и секретарей райкомов. Среди 120 картин, в которых я снялся, было только две партийные роли — Бонч-Бруевич в фильме «Доверие», где Лавров играл Ленина. И вторая роль в фильме «Обратная связь» — там я был секретарь парткома. Режиссер Трегубович, снимавший эту картину, имел все основания глубоко ненавидеть советскую власть за то, что она раскулачила и расстреляла его родственников. Он взял меня на эту роль, зная мой юмор и иронию, поэтому все тексты, которые я говорил в кадре, вызывали улыбку, а в одном месте даже аплодисменты зрительного зала.
— Тогда было принято, что премии и награды давали именно за роли секретарей парткомов, значит, они вам не доставались.
— А я и не рассчитывал ни на что. И хотя пресса высоко оценивала мои роли, я понимал, что за профессионализм, за труд никогда не попаду в списки награжденных. Оценивалось прежде всего социальное значение роли. В те годы в любом захудалом провинциальном маленьком театрике любой артист, который сыграл Владимира Ильича Ленина, был просто обречен на получение звания, квартиры и добавки жалованья в сто рублей. Он автоматически вступал в партию и тут же избирался членом бюро райкома. В целом, это была комедия. А еще очень активно продвигались артисты — члены партии, они получали роли, не всегда соответствующие их дарованию.
— Вы скромно жили?
— Да, причем всегда. Меня воспитывала мама. В эвакуации мы испытали все трудности — голод и холод. Мама — балерина, и я, мальчишка, пилили дрова, чтобы заготовить их на зиму. Ночью в нашей комнате вода замерзала в ведре. По утрам мы разбивали ее для чая. Спали в ватных телогрейках. Когда я стал актером, жил на нищенскую зарплату. Правда, будучи секретарем комитета комсомола, на одной конференции в Ленинграде я осмелился и выступил, рассказав, как бедствуют артисты, получая по 325 рублей в месяц. Мое выступление произвело шок, в зале присутствовал Шелепин — первый секретарь ЦК комсомола. Буквально через несколько месяцев вышел приказ, что артист, имеющий высшее образование, не может получать в театре меньше 690 рублей. Это была настоящая революция. Нам всем пересчитали зарплату.
Как ни странно, так получалось, что, несмотря на это, я всегда умудрялся производить впечатление человека, живущего благополучно: и по стилю жизни, и по одежде. Вокруг меня в воздухе был некий флер человека обеспеченного.
— Вы начали сниматься в кино еще мальчиком?
— Это был фильм «Голос Тараса», я снялся в нем, когда учился в пятом или шестом классе. Снимал картину режиссер Файнберг — отец писателя Кунина. Я играл польского гимназиста. Помню даже, что на заработанные деньги я купил огромного копченого угря и пирожные «наполеон». Оставшиеся деньги отдал маме.
— Мама была довольна?
— Этот мой поступок был, конечно же, ею оценен.
— У вас осталась традиция что-то покупать с гонорара?
— Мебель в моем доме — Александровская, Павловская вся куплена только на гонорары. После блокады, чтобы выжить, мама и бабушка вынуждены были топить печки нашей замечательной мебелью и книгами. А мне захотелось по воспоминаниям детства восстановить интерьер своего дома. Когда стала входить в моду новая рижская мебель — серванты и столики на тоненьких ножках считались особенным шиком, на помойке оказывались красное дерево, карельская береза. А еще антиквариат почти задарма сдавали в комиссионки. И тогда я покупал эту старинную мебель. Правда, ее реставрация стоила во много раз дороже, чем сама мебель. Я, помню, купил шикарные напольные часы за 60 рублей. Тогда снимался в картине «Тихий Дон», и в кабинете у отца моего героя стояли такие же напольные часы. Жена меня послала купить кефира, я спустился вниз и на углу увидел объявление. И вместо кефира пошел и купил эти часы красного дерева.
— Многие называют вас западником.
— Я не считаю себя западником, хотя с интересом всю жизнь читаю западную литературу. В этом я благодарен моей жене Ларисе, которая много лет была редактором на киностудии «Ленфильм» и в силу своего образования и знания литературы всегда подсовывала мне самые интересные журналы и книги. Поэтому мои пристрастия были определены вкусом жены, и через нее я знакомился с новой литературой. А вот кино мне ближе всегда было итальянское, а не американское или английское. Наверное, потому, что в годы моего творческого созревания были очень популярны итальянский неореализм и фильмы Де Сики, Дино Ризи, Эдуардо Де Филиппо, Де Сантиса.
— Какие из своих фильмов вы считаете главными?
— Для себя выделяю фильмы не по тому успеху, который они имели у зрителей. Первое — это общение с режиссерами, у которых можно было продолжать учиться, быть сопричастным их творчеству, — это Герасимов в «Тихом Доне», Козинцев в «Гамлете», Фрид в семи картинах. Вторая категория ролей, где моими партнерами были великие артисты: Смоктуновский, Ефим Копелян, Павел Луспекаев, Алла Демидова, Людмила Чурсина, четыре фильма с Олегом Далем. Мощь этих партнеров всегда заставляла меня быть на уровне.
— С Олегом Далем вы много снимались, как складывались ваши взаимоотношения?
— Дружба завязалась лишь на четвертой картине. Это был «Флоризель». А на первых трех отношения были чисто профессиональными и сдержанными. Олег — закрытый человек, очень сложный, и, кроме того, он был из другого поколения. А еще он был артистом Театра Современник, который считался в то время авангардным, его артисты над академическими театрами просто посмеивались, считая, что мы поросли мхом и очень старомодны. Это не могло не сказываться на Олеге. Но на «Флоризеле» мы общались каждый день в течение нескольких месяцев. Мы оставались на «вы», я звал его Олег, он меня — Игорь Борисович. Очень постепенно у нас стали возникать разговоры, перешедшие в общение с откровениями исповедального характера.
— Вы ощущаете себя настоящим петербуржцем?
— Возвращаясь в свой родной город, испытываю постоянный восторг, когда ранним утром с Марсова поля въезжаю на Троицкий мост и почти в графическом изображении вижу фонари, переплетение проводов. Вокруг еще малолюдно, и от этой картины я погружаюсь в эйфорию. Вот тогда я ощущаю себя петербуржцем и понимаю, что этот город не променяю ни на какой другой.
Беседу вела Ольга Журавлева
