Представлять читателям Ефима Шифрина излишне: широкая известность, почтение, любовь. И всегда на виду, потому что такой выбрал путь в искусстве, путь артиста эстрады, артиста-одиночки. Я знаю Ефима Шифрина с его первых шагов на эстраде. С той поры, как появился на сцене молодой человек, для данной профессии непривычно робкий, с мягкими интеллигентными манерами. Сатирик с грустным взглядом и тихим неуверенным голосом. И публика, и профессионалы очень быстро раскусили тогда самобытный талант; кто-то даже обнаружил «райкинские черты», заговорил о преемственности. Артист работал усердно, самозабвенно, быстро набирал силы. И пришла самостоятельность, пришел серьезный успех. Увы, вместе с ним пришла и неудовлетворенность эстрадой в ее чистом виде.
И тогда нерешительный, колеблющийся, робкий Ефим Шифрин совершил, подозреваю, один из самых своих отважных поступков — «отпочковался» от эстрады и организовал свой «Шифрин-театр». Десять лет назад так отметил он свой день рождения — бенефисом. С той поры, по традиции, они проходят ежегодно. Нынешний бенефис «Opus № 10» стал юбилейным, что и послужило поводом для нашей встречи.
— Отличие юбилейного бенефиса от всех других принципиально важное: кто только не участвовал в предыдущих — самые модные поп- и рок-группы, клоуны, драматические артисты, певцы, танцоры, спортсмены. Всевозможные громкие имена украшали мои афиши, мне казалось, чем разнообразнее и звезднее список участников, тем это привлекательнее для публики. А на этот раз захотелось сделать главным героем моего праздника смех. Собрать вместе королей смеха — я такого еще ни разу не пробовал. Музыка и смех в моем представлении — понятия очень близкие. Смех интонационно богат красками, сколько оттенков в нем: ехидный, издевательский, добродушный, поощрительный, язвительный, колкий. И как легко они различаются. Я понял, что именно так можно выстроить спектакль, в полном согласии с соответствующей музыкой объединить участников нашего шоу — «композиторов смеха». Кстати, к этому времени мне подарили дурацкую японскую игрушку на батарейках, автоматически воспроизводящую смех и мгновенно заражающую им. И вторая особенность замысла «Opus’а № 10» — собрать в едином представлении ныне действующих мастеров смеха, потому что их осталось уже немного, и те разбрелись, как киплинговские коты, по крышам, ведут свою жизнь самостоятельно. Я уже давно затеял примирить две формы сценического существования — эстраду и театр, между которыми почему-то придумали вражду. Ерунда! И бенефис — один из способов это осуществить и одно из доказательств того, что это возможно. Как, на ваш взгляд, получилось?
Знаю, вопрос задан не в знак вежливости к собеседнику: Ефим Шифрин в этом плане артист уникальный — не вспомню, кто еще из исполнителей с такой серьезностью и вниманием относится к мнению зрителей — от уборщицы до академика. Потому отвечаю со всей откровенностью.
— Спектакль получился яркий, занимательный, в меру комедийный (без гогота) и одновременно мягкий, лиричный, как всегда у вас. Ностальгическая нота утепляет его, в частности, эпизод-напоминание об Аркадии Райкине. По-моему, это находка Александра Горбаня, режиссера-постановщика: звучание песенки Райкина, а на ее фоне зрительный образ — высветленное в дверном проеме едва заметно качающееся кресло, с которого словно мгновение назад встал Чародей смеха. Всегда умеет покорить публику Людмила Гурченко, и на сей раз очень кстати пришлась песенка модной Земфиры «Пожалуйста, не умирай!» — столько в этом трогательности, душевности. Удачен номер Романа Карцева, озвученный музыкой «Болеро» Равеля. А драматургическим стержнем стало в спектакле выступление группы клоунов Театра Терезы Дуровой (особенно выразителен талантливый Сергей Давыдов, умудряющийся без единого слова воссоздать портрет, в котором улавливаешь настроение, характер изображаемого героя). Вообще, должна сказать, опытный режиссер Александр Горбань, известный своими работами у вахтанговцев и в Сатириконе, а также изобретательный, талантливый сценограф Владимир Круглов и художник по свету Александр Пятин заслуживают искренних комплиментов. Однако не только по совести, но и по должности не могу умолчать о претензиях к спектаклю. Прежде всего зрелище длинновато, три часа на шоу — это слишком. Хотелось бы большей стремительности. Могу назвать точные «адреса» виновников этих длиннот: да простит меня почтеннейший мэр сатиры Михаил Жванецкий, он показался в своем тексте нединамичным, а номер «Балагур» Михаила Евдокимова — скучноватый и несколько выпадает из общей темы спектакля. Хотелось пройтись ножницами и по текстам Александра и Валерия Пономаренко. А еще претензия — лично к герою представления Ефиму Шифрину, точнее, к его конферансу: манера его взята напрокат из сборного эстрадного концерта и совсем не к лицу артисту.
— Что можно возразить? Организовать, провести бенефис — занятие не из легких. Со звездами не так просто договориться. Я уж не заикаюсь об их предельно плотных расписаниях, невероятных перегрузках.
— А ставки звезд тоже ведь весьма и весьма велики?
— Нет, в бенефисах всегда участвуют бесплатно. Это сохраняющаяся с давних времен российская театральная верность. Закон, по которому каждый участник работает в пользу бенефицианта. Именно поэтому язык не поворачивается делать поправки в предлагаемых номерах, выбирать: как гласит народная мудрость, «дареному коню в зубы не смотрят». Естественно, благодарен тем, кто выразил желание участвовать в моем празднике, иду на любые уступки и приспосабливаюсь к планам и возможностям звезд. Сказанное — не в оправдание, а в объяснение причин, возможных ошибок в программе.
— А что нового у вас у самого после «развода» с эстрадой? Что этот разрыв принес положительного, или, может быть, он, напротив, усложнил существование?
— Распад нашего цеха не случаен: в эстрадном королевстве непорядки. Я давно это заметил и начал пробовать себя в разных областях: снялся в музыкальном телефильме Евгения Гинзбурга, сыграл несколько ролей на драматической сцене (последняя работа — в антрепризном театре Вадима Дубровицкого в спектакле «Слухи»). Что касается моих сольных выступлений в Москве, Питере, по стране, в ближнем и дальнем зарубежье, — ими я зарабатываю средства на проживание. Меньше всего я собственно смешу, хотя понимаю, что смех — единственный мой хлеб, хоть как-то освоенный. Я не задаюсь целью во что бы то ни стало расшатать стены зала хохотом.
— А что бы вы могли сказать о возможностях сатирика сегодня? Что способно растормошить нынешнюю публику?
— Должен откровенно признаться: у меня нет ясного представления, что такое сегодня сатира на эстраде. По-моему, сатира — лишь элемент в стихии комического, а не вид искусства, не жанр, как некоторые стараются представить. Вернее, сатира была жанром, когда ее таковым сделали время, режим, в котором мы существовали, окружающая действительность. А сейчас это именно краска, цветное стеклышко, через которое можно рассматривать то или иное событие. Мне лично ограничить свою актерскую судьбу одной этой краской совсем не хочется, тем более что свойства моей натуры спорят с природой самой сатиры. Меня никогда не увлекали темы социально-политического устройства общества, а заботила судьба маленького человечка, его печали и радости. Привлекает, и очень, форма гротеска, но и до нее я недотягиваю — мягкость (за которую частенько себя корю), озабоченность деталями не дают возможности укрупнять рисунок. Вы, естественно, заметили, что я совершенно лишен привычки «хохмить», потешать публику, рассказывая анекдоты, да еще с «перчиком». Что поделаешь, меня, Шифрина-руководителя, не устраивают некоторые особенности Шифрина-исполнителя: легкая внушаемость, зависимость от чужого мнения, отсутствие бойцовских качеств.
— Расскажите подробнее о вашем театре.
— Начну с главного — формы существования театра. Его статус, зафиксированный налоговой инспекцией, государственными, финансовыми документами, — индивидуальное частное предприятие. Я — ИЧП — владелец индивидуального частного предприятия, частный предприниматель.
— Вот это полная неожиданность. Подобного я еще не слыхивала — «артист-частный предприниматель». Наверное, это ваша самая комическая роль?
— Я — хозяин, художественный руководитель, исполнитель. Администрация — четыре человека. И все. Все мое предприятие. Сольными выступлениями я обеспечиваю его жизнеспособность. Между прочим, испытываю жалкий страх перед зрителями первого ряда: обычно его занимают коммерсанты, бизнесмены — я ведь завишу от аудитории, на деньги которой как бы живу. Все меняется. Мне кажется, западные шоу-группы, приезжающие в Россию с мощной аппаратурой, сценической машинерией, повлияли на привычную нам эстраду. Мир Мироновой и Менакера, Мирова и Новицкого, естественно, Райкина, всех наших знаменитостей — мир «плюшевой», домашней, почти семейной эстрады вдруг потеснило большое «голливудское» вторжение со снопами прожекторов, новым звуком, рвущимся из динамиков, которые укреплены едва ли не под сиденьями. Попытки сопротивляться этому бесполезны, точно так же, как бесполезны попытки европейского кинематографа сопротивляться американскому. Мне кажется, лучшее, что можно сделать — это, предприняв все усилия, чтобы сохранить преемственность, использовать наиболее интересные элементы нового шоу-языка. Надеюсь, это не прозвучит бахвальством — я одним из первых попробовал взять за основу «начинку» старого эстрадного шоу и, не брезгуя нынешними техническими возможностями, создать современное зрелище. Само собой, ошибки, просчеты неизбежны.
— Как еще раз подтвердил бенефис «Opus № 10», вы очень хорошо поете. Откройте секрет, вы учились пению специально?
— Я запел потому, что пение входит в арсенал профессиональных средств сценической выразительности. А раз запел, значит, надо делать это квалифицированно. Учился музыке, в том числе и вокалу. Мое обучение отличалось от того, какое проходят собственно певцы. У меня нет оперного диафрагмального дыхания, но если бы я им пользовался, это было бы совсем другое пение. Я не исполняю оперных арий, не подступаюсь к репертуару классических вокалистов. Хотя, например, в моем спектакле «Я играю Шостаковича» звучали довольно сложные партии. В пении, какому я обучился, очень важно умение свободно переходить от речевых интонаций к вокальным, необходима точность смысловой, интонационной выразительности. И, несомненно, чистота мелодического рисунка, дабы невозможно было уличить меня в дилетантизме.
— А мюзикл как таковой вас не интересует?
— Очень интересует. Но сам я его не осилю, а звать меня... туда не зовут. Я убежден, что мюзикл — больше, чем мое, это мое в квадрате. Особенно ясно я это почувствовал, когда мы с Евгением Гинзбургом делали телевизионный мюзикл. Но ведь телевизионный — раз показали, раз повторили и забыли, на том все и закончилось. В кино занимаются какими-то невнятными, претендующими на элитарность лентами или сериалами, а места мюзиклам там нет, потому что в них надо очень много вложить и труда, и денег.
— Но мюзиклам сейчас уделяют большое внимание драматические театры, оперетта тоже его пробует.
— Кроме ленкомовских спектаклей, я ничего не могу назвать, что мне близко, в чем хотелось бы принять участие. В драмтеатре, взявшись за мюзикл, забывают о легкости жанра, в оперетте — только о легкости и думают. А вообще оперетта на таком ретроградном уровне, в такой окаменелости, что она никогда меня не привлекала. Так что получается, на мюзикл пока никаких видов нет.
— Один провокационный вопрос. Почему при вашем огромном успехе у публики ваша известность не подтверждена никакими артистическими регалиями?
— Звание? Да я откажусь от него, если кому-то придет в голову предложить мне его сегодня. Меня оно просто не интересует. Возможно, я начну заботиться о нем, когда на мои программы перестанут ходить зрители. Это не громкие слова, не поза. Публика пока гарантирует мне полные залы. Никто другой — ни начальники, ни работники Министерства культуры, ни министр, ни сам президент не в силах это сделать. В годы, когда я начинал свою карьеру на эстраде, звание звучало по-другому и имело другое значение. А сейчас в нем есть что-то нелепое, комичное. Кроме того, мне не нравится механизм его присвоения — выхлопатывание награды, подача заявления, хождение по кабинетам. Так не должно происходить, во всяком случае — мне стыдно. Я 25 лет на сцене, время, когда я мог стать самым молодым народным артистом, прошло, а рваться в самые старые заслуженные — дико. Я вполне удовлетворяюсь тем, что уже есть в наличии... три награды, три статуэтки, коими отмечены мои творческие достижения. Питерский «Золотой Остап» — я стал самым первым его обладателем; бронзовая статуэтка Аркадия Райкина, выпущенная к 90-летию великого артиста и вручавшаяся лучшим участникам райкинского фестиваля, и еще одна, тоже в бронзе, — торс безрукого мужчины: «Мистер Фитнес-2000», приз за особое увлечение спортом. Кроме того, я обладатель двух лауреатских дипломов первой степени на Всесоюзном и Московском конкурсах артистов эстрады. Все это заработано в конкурсной борьбе и стоило немалых трудов.
Вот так, спокойно, без всяких званий и живу — как живется. Аппарата приспособляемости к условиям жизни, к обстановке у меня не было, нет и, надеюсь, никогда не заведется — не в моих это принципах и привычках. Жизнь связана с одной страстью — работой: встречами на сцене со зрителями, закулисными делами, гастрольным бытом.
Беседу вела Мариам Игнатьева
