Известный альтист Максим Рысанов рассказал о себе, звукозаписи, альтовом репертуаре и Юрии Башмете
— Максим, давайте начнём с момента перехода на альт. Ведь известно, все альтисты в детстве играют на скрипке. Бывают редчайшие исключения, когда лет в 14-15 ребёнок влюбляется в более низкое альтовое звучание и сам просится в альтисты. Обычно переход предлагают педагоги. Классическая формулировка: «у тебя хороший звук, прекрасная правая рука, а вот лёгкости и беглости в левой маловато. Притом сам ты плотный, крепкие плечи, более тяжёлый вес альта выдержишь». А как было у Вас?
— Я играл с детства на скрипке потому, что мама — педагог по классу скрипки в моём родном городе Краматорске. Когда подрос, привезли показать в ЦМШ, сначала к Зое Исааковне Махтиной. Та сказала, слишком маленький, чтобы жить одному в интернате в 9 лет, а переезжать в Москву со мной мама не могла. На следующий год слушала Галина Степановна Турчанинова. И вот она уже посоветовала альт, сказала, что для скрипача я приехал поздновато. В её классе в 10 лет все играли совершенно виртуозно. И я поступил к Марии Ильиничне Ситковской. Она проверила и руки и фактуру — всё совпало, я и был не мелким ребёнком, и вырос как подобает. Так была решена моя судьба!
— Какие-то трудности перехода со скрипки на альт помнятся?
— Да нет! Альтовый ключ освоил легко, интонация тоже быстро встала на место. К тому же, мой первый альт был достаточно тонкий и в корпусе, и в шейке, и по мензуре не велик. Даже под подбородком он ощущался почти как скрипка, на нём было сразу удобно. Инструмент мастера Шарафутдинова.
— Все альты, в отличие от скрипок, отличаются длиной корпуса. Какого размера Ваш теперешний инструмент?
— Он тоже небольшой — 410 мм, но это ценный инструмент Джузеппе Гваданини 1780 года, который придумал удлинённую шею, что влияет на натяжение струн и, соответственно, тембр. Альт совершенно замечательный! Он не толстый своим телом, но широк в обечайках. Его для меня купил и предоставил в аренду голландский фонд Elise Mathilde. Я не собственник, а только арендатор инструмента, плачу за него страховку.
— Это Ваш основной инструмент. Но есть, наверное, и другие — рабочие лошадки, как у большинства оркестрантов?
— Но я-то не играю в оркестре! Потому инструмент у меня один-единственный. Другие альты — значит, другая мензура, нескончаемые проблемы с интонацией. Зачем? Я на своём Гваданини добиваюсь разного звучания и стиля в любой музыке, от классики до современных сочинений. Разве что смычки могут быть разные.
— Для исполнения старинной музыки не пробовали жильные струны?
— На своём альте нет. Но недавно записал со скрипачкой Вилдой Франк Концертную симфонию для скрипки и альта Моцарта с барочным ансамблем. Они играли на жильных струнах с обмоткой. И мне вдруг так понравилось это звучание Моцарта! Другая артикуляция, акценты, фразировка, будто новая музыка. Барочный стиль, допустим, в Сюитах Баха, пытаюсь создавать, не впадая в аутентичность. Так могу выразить и присущий мне романтизм. То есть, нахожу некий микст.
— На Вашем персональном сайте представлено уже довольно много студийных CD. Каково отношение к самому процессу звукозаписи, к моментам поиска идеального варианта?
— Да, уже 12 дисков в багаже! Работа в студии меня привлекает своей особой энергетикой. Идёт многочасовая концентрация. И когда уже сил нет, надо выдавать всё лучшие дубли в отношении интонации, совершенства техники. Концерты в этом плане играть приятнее, потому что музыкально можно сделать больше при живом контакте с залом. Допустим, какие-то сиюминутные рубато. Положить это на диск — получится эмоциональное издевательство, если диск слушать больше чем два раза. Для меня студийная запись предполагает больший академизм, тщательность следования партитуре.
— Чтобы совместить академизм и живость, некоторые старые мастера литературно-драматического театра, бывало, приводили на свои записи в Дом Радио пару-тройку друзей или студентов, которые просто из аппаратной реагировали на игру, чтение, то есть устраивали «реагёж».
— Нет, мне нужна только собственная реакция на прослушанный дубль. И первый целиковый вариант при наличии опыта даёт понять, какие проблемы ожидать и где. Теперь ставят микрофоны очень близко к нам, струнникам. Значит, надо уменьшить амплитуду вибрации, иначе будет звучать, как качающийся голос престарелого вокалиста. Темпы чуть подвинуть, по сравнению с концертным залом, не мешает. Так для восприятия лучше.
— Вы — перфекционист? Кто первый сдаётся — звукорежиссёр, говоря: «у нас всё есть, достаточно», или Вы просите ещё дубль?
— Я именно такой зануда. Поэтому меня все звукорежиссёры очень любят! И когда они успокаивают — точно всё сделано, то я, прослушав первый вариант смонтированного, посылаю список замеченных «блох», и это продолжается и второй, и третий раз. Тогда уже на следующей сессии меня не останавливают, позволяют сыграть ещё и ещё раз до совершенства. Иначе замучаю потом при монтаже!
— Часто склеенный из 150 дублей по кусочку вариант слушается мертво, хотя по тексту всё вроде идеально.
— Просто надо каждый раз играть музыкально, а не голые ноты! В этом вся трудность.
— Что лично у Вас пока осталось не сыграно, не охвачено вниманием из альтового репертуара?
— Написанного специально для альта и сейчас не особо много. Пока только раз сыграл на BBC самый известный альтовый концерт Хиндемита «Der Schwanendreher». Другие его сочинения для альта с камерным оркестром ещё не трогал. Есть Концерт для альта у американского композитора венгерского происхождения Миклоша Рожи. Но он очень длинный! Начинаешь слушать — первая часть отлично, а уже со второй надоедает. У Дариуса Мийо есть два альтовых концерта. И что-то это совсем не моё по музыке.
— То есть, если музыка не Ваша — не будете учить и играть?
— Именно так! Сочинение должно если не полюбиться, то способствовать выразить что-то своё. Вот в том же Мийо надо просто чётко выиграть написанный текст. Музыка очень странная, что там можно найти личного — не знаю. Хотя многим не нравится стиль Богуслава Мартину, а я его, напротив, люблю. Его альтовые произведения звучат свежо и необычно, и у меня получается слепить из этого логичную музыку. А другим как раз чудится надлом и алогизм.
Мои планы по расширению репертуара лежат в сфере переложений. Например, сыграть виолончельный концерт Шумана. Его сам Шуман успел переделать и для скрипки. Но на скрипке он звучит слишком легко, без «мяса», и если я доберусь до альтовой версии между этими инструментами — будет самое то.
— Друг-альтист уже хвастался купленными нотами, где в заголовке прочла: «переложение для альта Максима Рысанова».
— Да-да, но это скорее обычные транскрипции, адаптации для инструмента. Полноценные художественные переложения для альта делал В. В. Борисовский. Вот он брал, например, партитуру «Ромео и Джульетты» Прокофьева и создавал цикл пьес для альта и фортепиано, которые входят в педагогический и концертный репертуар вот уже несколько десятков лет. А я просто виолончельную партию «Рококо» Чайковского перекладываю для альта так, чтобы звучало очень хорошо, даже лучше, чем на виолончели.
— Ой, какой Вы скромный в кавычках!
— Да это я не про себя, я за альт борюсь!
— Раз так горячо боретесь впереди всего альтового войска, наверняка получаете массу предложений сыграть новые сочинения молодых композиторов. Как отбираете то, что будете исполнять?
— Знаете, и не только от молодых авторов приходят интересные идеи. Но последнее время я стал очень требователен к современной музыке. Мне надо, чтобы нравилось, чтобы я мог в эту партитуру вложить самого себя. Или, если не себя, то тогда услышать что-то гениальное. Такого мало.
Но вот есть, например, Добринка Табáкова. Её музыки я играю много, потому что по душе. Она болгарка, с пяти лет живущая в Лондоне. У неё смешались разные композиторские школы, много фольклора, наслоений гармоний, визуальных впечатлений. Она пишет специально для меня ещё с консерваторских времён: Концерт для альта с оркестром, Сюита в старинном стиле, Джазовая сюита, Струнное трио, Струнный септет. Я даже дирижировал премьерой её Концерта для виолончели. В конце концов, мы почти все эти произведения собрали и записали на немецкой фирме ECM, специализирующейся на раскрутке новых композиторских имён. Вскоре после выхода наш диск стал получать различные призы, был даже номинирован на «Грэмми», о Табáковой узнали и заговорили. Так что это своё творческое знакомство считаю во всех смыслах удачей, попаданием «в десятку».
Сейчас для меня пишет альтовый концерт со струнным оркестром латышский композитор Петерис Васкс. Я очень люблю его музыку, и сам напросился, уговорил его писать для альта.
— По слухам, Юрий Абрамович Башмет признал именно Вас своим преемником в качестве альтового флагмана. Те выдающиеся сочинения, что были написаны специально для Башмета, входят в Ваш репертуар?
— Да, я постоянно играю «Стикс» Канчели, «Оплаканный ветром» и альтовые опусы Шнитке. Безумно люблю эти вещи! Из репертуара Башмета ещё не играл Губайдулину. Я очень благодарен, что Юрий Абрамович вдохновил своей личностью столько создателей прекрасной музыки для нашего инструмента. Этот человек, похоже, родился с уникальным талантом, делающим его звук особо привлекательным. Иногда меня трогают даже отдельные фразы, пара нот в его интерпретации. Например, «Монолог» Шнитке — это просто феноменально! От первой до последней ноты слушаешь и не дышишь все двадцать минут.
— Вы играли лично перед Башметом, для него?
— Конечно. В прошлом году я был приглашён на Конкурс Лайонеля Тертиса как бывший его призёр сыграть сольный концерт и дать мастер-класс. Мы играли с пианисткой Ксенией Башмет. Юрий Абрамович был не только на концерте, но и на репетиции — давал ценные драматургические указания и мне, и дочери. Отношения у нас очень хорошие. Но я играю совсем по-другому!
— Да, это верно. И лично меня в Вашем исполнении больше всего поразила, взбудоражила неистовым драйвом вроде бы по-балетному незатейливая Соната «Арпеджионе» Шуберта в переложении с камерным оркестром.
— Шуберт — отдельная тема в моей жизни. Безумно тонкий композитор. Хочу записать диск из произведений Шуберта и современных сочинений, посвящённых ему. Туда войдут Десятников, Ахунов и Табáкова. «Арпеджионе» будет в оригинальной редакции с роялем, плюс на альте интерпретирую Третью скрипичную сонатину. И ещё буду дирижировать в Пятой симфонии.
— Отчего возникло у Вас желание дирижировать? Тесно всё-таки в рамках альтового репертуара?
— Да. Многие альтисты берут в руки дирижёрскую палочку именно из музыкантской жадности ко всему новому. Недавно узнал, что почтенный профессор кафедры альта из Берлина Хартмунд Роде тоже возглавил некий камерный оркестр.
— А если бы Вам вдруг предложили взять под руководство оркестр? Ведь тогда для инструмента заведомо останется мало времени.
— И что ж? Взял бы непременно! Пусть на альте буду играть меньше, но это лучше, чем сейчас порой, когда слишком много сольных концертов. Лучше играть редко и качественно избранный репертуар, чем соглашаться на множество выступлений, половина из которых окажется проходными.
— Да, Ваш концертный график в ближайшие месяцы вызывает опасение, почти каждый день подряд и часто в разных городах. В Германии, например, это не только и не столько столицы, а и небольшие города. Как там с наполняемостью залов?
— Это постоянные абонементы, поэтому зал бывает заполнен «своей» публикой почти всегда.
— Вечная жалоба, что оперные театры посещают сплошь «седые головы» применима к завсегдатаям камерных концертных программ?
— Публика старшего поколения больше заметна в Англии, в Германии на концертах, как мне кажется, процент зрителей среднего и моложе среднего возраста выше. Но академическая музыка в принципе не может быть молодёжной. Произведения Хиндемита или Альбана Берга слишком умны, чтобы с первого раза заинтересовать обычную молодёжь, исключая редких продвинутых интеллектуалов. Но если детям начинать походы на концерты с симфоний Моцарта, то со временем из таких слушателей вырастает подготовленная аудитория. Потому немецкая публика одна из самых лучших и наученных.
Но всё равно никогда не знаешь, как отреагирует зал на конкретное выступление. Например, я играл Концерт Мартину с оркестром под управлением Тугана Сохиева дважды. В Кёльне, в компании с Яначеком и Бартоком — было меньше половины зала, а в Берлине с той же программой — аншлаг и бурный успех. Но, правда, в рамках фестиваля. Очень важно, чтобы промоутеры думали, как лучше преподнести ту или иную программу.
— Во время многочисленных гастролей есть ощущение, что идёте проторенной дорожкой, что народ уже знает про альт, не путает его со скрипкой или альтом из духового оркестра?
— У нас в стране, благодаря медийной популярности Юрия Башмета, — да. На Западе солирующий альт всё равно остаётся трудным для восприятия инструментом. Хотя в своём поколении я далеко не единственный концертирующий альтист.
— Ваше мнение: если волею судеб яркий музыкант-солист садится в оркестр, насколько велик шанс, что он вскоре утратит свою концертную форму?
— Если у него достаточно сил и стремления, чтобы не терять свой уровень, то и концертмейстер группы может долго держать планку высшего качества, выйти и сыграть Концерт для скрипки с оркестром, допустим. И я знаю нескольких таких людей. Все они очень стабильные личности вообще, хотя как солисты, может быть, и не самые выдающиеся. Плохо, когда человек расслабляется, сев в оркестр, перестаёт заниматься, потому что весь репертуар уже освоен и выучен. Тогда деградация неизбежна уже чисто физиологическая. Как если перестать делать зарядку, то всё по утрам болит.
— Откуда Вы, Максим, черпаете свою, извините за модное слово, харизматичность исполнения? Бьющая изнутри энергетика, пропитывает и заряжает слушателей позитивом даже в трансляционной записи.
— Да, у меня всё наружу, я щедрый! (смеётся) Хотя, конечно, сыграть десять раз подряд Концерт Шнитке с одинаковой отдачей невозможно. Учишься, в какие моменты можно сэкономить эмоции, а где выстрелить темпераментом. Но для зрителя это не должно быть заметно.
— Для популяризации альта Вы готовы на какие-то авантюры?
— Я, в принципе, на многое готов! Но жанр кроссовера, к которому сейчас прибегают многие классические музыканты, не мой. Предпочитаю действительно хорошую музыку.
— В YouTube есть удивительный ролик с фестиваля в Венгрии. Там некто в шортах и босой, удивительно похожий на альтиста Рысанова, поёт душещипательную как бы оперную арию по-английски с юморным текстом. То, что у нас называлось капустник, но очень классно сделанный. И один уважаемый преподаватель вокала, послушав Ваш фальцет, уверенно заявил: «здесь человек куражится, а данные голосовые намного выше среднего. Мог бы петь и хорошо».
— Приятно слышать о своём побочном таланте, но пою я только на шуточных дружеских вечерах, вроде того, о котором говорите. Или, случается, меня прорывает на оркестровых репетициях, когда дирижирую. Забываю, что мои высокие ноты могут рассмешить музыкантов. Вообще, когда-то в юности я хотел стать актёром. После каждого капустника в ЦМШ многие говорили — иди, поступай в ГИТИС. Но я считаю, что профессии музыканта и актёра не очень далеки друг от друга. Когда играю, пытаюсь рассказать некую историю.
— Альт, кстати, чудесно гармонирует с певческими голосами. Доводилось ли Вам исполнять ансамбли с вокалистами?
— Столь любимые всеми альтистами песни Брамса (ор. 91) я записал с меццо-сопрано Элис Кут. Не раз играл в концертах и с другими певицами. У Канчели есть произведение Caris Mere для альта и сопрано — исполнял с Юлией Корпачёвой. С вокалистами очень любил «женить» альт мастер ушедшего поколения, Фёдор Серафимович Дружинин. Ещё «на стыке жанров» вспоминается Квартет Хиндемита с чтецом и… «Петя и Волк» Прокофьева, которым я дирижировал. Но текст у меня читал Роджер Мур, один из «Джеймсов Бондов». Это было забавно!
— Поскольку упомянули Дружинина. Кто из альтистов прошлого, знакомых только по записям, Вам более близок?
— Прежде всего, Рудольф Баршай. Слышал я немного, да, собственно, и сохранились считанные записи. Лайонел Тертис во многих работах интересен. И Уильям Примроуз, конечно, супер! Хиндемит, как мне кажется, сам инструментом владел весьма средне. Создатель русской альтовой школы Вадим Васильевич Борисовский мне более всего нравится в записях Квартета им. Бетховена. Надо ещё учитывать, что в моно-версии всё звучало иначе, чем сейчас. Моно-запись любого квартета больше передаёт слитность ансамбля. На мой слух, когда каждому из четырёх инструментов ставят свой микрофон, результат получается хуже по ансамблю. Инструмент звучит у Борисовского, безусловно, очень красиво! Но это не мой темперамент. Сам я родился намного позже кончины Вадима Васильевича, мне о нём, как о педагоге, рассказывал как раз Юрий Абрамович. Он давал такой общий романтический посыл, но в структуру произведения не углублялся. Объяснить и разложить по полочкам процесс работы мастером был именно Дружинин. Из современников хочу отметить альтистку Табею Циммерман (1966 г.р. – Т.Е.), кое-что в её исполнении мне очень нравится.
— Когда после ЦМШ Вы попали в Гилдхоллскую школу музыки и театра в Лондоне в класс профессора Дж. Гликмана, почувствовали разницу школ?
— К технике и, тем паче, к постановке рук вопросов практически не возникало. Меня окунули в разницу стилей, направили к пониманию ответственности за своё место в музыке.
Сейчас есть такая тенденция, что довольно много музыкантов уже в 20-22 года созревают и доходят до готовности к сцене. Они играют эмоционально, технично, органично — придраться не к чему. Но на этом уровне они так и остаются, спустя и пять, и десять лет. Хорошо, если не становится хуже к тридцати годам, ведь начав карьеру так рано, бывает, физически не хватает сил и упорства продолжать заниматься и совершенствоваться.
— В контексте сказанного, что испытываете, переслушивая свои прежние записи?
— Это очень трудно! Причём, даже более ранние — легче, а вот то, что сделано три-пять лет назад — местами ужасно раздражает. Сольные сюиты Баха сейчас бы сыграл иначе.
— Вы каждый день занимаетесь?
— Иной день могу дать рукам отдохнуть. И пару недель в отпуске отложить инструмент даже полезно. Но вот в этом году такой возможности не было, учил Альтовый концерт М. В. Плетнёва.
— Играете чаще наизусть или с пюпитром, Ваше предпочтение?
— Слава Богу, что сейчас как-то спокойней стали смотреть, если во время концерта у солиста стоят ноты. Конечно, наизусть играется лучше, но это всегда стресс. Даже произведения, выученные в детстве, и то боязно, — а вдруг память подсунет сюрприз? Бывало уже всякое! К счастью, не останавливался, а как-то выплывал, импровизировал. Ведь не зря и Гидон Кремер давно с пюпитром на сцене, и даже Святослав Рихтер в свои зрелые годы играл только по нотам. Есть несколько произведений, где просто невозможно переворачивать страницы, и я их выучил железно. Это Концерт Бартока или «Рококо» Чайковского. Можно потратить две недели жизни и вызубрить что-то современное, но смысла в этом не вижу.
— Как Вы готовитесь к выходу на сцену?
— Сцену я люблю, мандраж и волнение мне нравятся, главное, чтобы не захлёстывало. Но в день концерта стараюсь не позволять себе даже одну сигаретку, а то не смогу сконцентрироваться вечером. Хорошо, если удаётся днём вздремнуть часок или даже просто впасть в забытьё, полежать, расслабиться.
— Легко ли переносите гастрольные перелёты?
— Изменения климата и часового пояса утомляют не только меня. Инструмент очень реагирует на разную погоду. Смычок тоже, особенно его волос, который растягивается излишне от влажности, и прыгучие штрихи становятся трудновыполнимыми. В Москве, кстати, намного суше и комфортней в этом плане, чем в Лондоне.
— Руки переигрывать случалось или миновала сия чаша?
— Было. И, что совсем редко, с правой рукой. Считаю, что от неправильно вставленного волоса. От сильного напряжения смычка начинают работать другие мышцы. В левой руке обычно страдает кисть, вплоть до вылезания связок. Если держать инструмент плечом, то кисть переиграть невозможно. Но начинает болеть спина. Я через всё это прошёл, тут важно найти баланс между нагрузкой. Отчасти проблема решается за счёт моста, его уменьшения или вовсе отказа от него.
— Напоследок. В краткие часы досуга что предпочитаете?
— В зависимости от настроения. Обожаю ходить в зоопарк! Потому что животных люблю с детства, а возможности завести своего питомца нет никакой, в силу постоянных переездов и перелётов. Хожу в зоопарки в разных городах. Животные, правда, везде примерно одинаковые, кроме, разве что, кенгуру, которого видел недавно в Австралии.
Иногда очень хочется — и могу побежать в парк, или сделать тибетские упражнения совсем для начинающих. Вообще море люблю и люблю плавать, но удаётся редко. С удовольствием посмотрю драматический спектакль, правда, давно не был в театре. На чтение остаются самолёты. Но под словом «почитать» я всё чаще имею в виду партитуры.
В публикации использованы фотографии из личного архива Максима Рысанова
