Балет «Ромео и Джульетта» в Антверпене
«Жизнь — прелюдия к смерти», как патетично выразился Ф. Лист, создав свои «Прелюды». Русский хореограф Вячеслав Самодуров, поставивший «Ромео и Джульетту» Прокофьева с Королевским балетом Фландрии в Антверпене, отчасти следует этому утверждению, переосмыслив его так: жизнь — это репетиция смерти.
И процесс репетиции, прелюдии, подготовки пересиливает значимость премьеры.
В шекспировский театр «Глобус» сходятся актёры (артисты балета, солисты Габор Капин, Евгений Колесник, Вим Ванлессен, Лаура Идальго, Серджо Торрадо и др.), переполненные бытовыми утренними впечатлениями: кто-то чуть не опоздал, а тот не в настроении, а та болтает с подружкой, не обращая ни на что внимания. Режиссёр (Балетмейстер, позже – герцог Вероны), ведущий репетицию спектакля, который, может быть, никогда и не состоится, призывает всех собраться и начать.
Так и зарождается пьеса «Ромео и Джульетта», логично заканчиваясь тем, что в финале («Смерть Джульетты») по сцене скользят все персонажи, увлекая за собой нынешних сиюминутных «мёртвых»: репетиция окончена, все встают и уходят. Значит ли это, что смерти нет, или только то, что атмосфера репетиции важнее представления, можно додумывать самому.
Идея «репетиции» не нова и подана на сей раз в чистом виде.
Нет никаких побочных линий. Никто не путает явь с реальностью, никто не портит работы, не путает «текст», не вторгается в ролевые игры настоящими жизненными страстями: ревностью, мукой, мщением. И вот эта-то гладкость идеи и настораживает.
Репетиция, идущая без сучка и задоринки, действительно отменяет смысл постановки, ибо возмещает её без потерь. Ничего не надо исправлять, никого не надо жалеть. Кровь – даже клюквенная – будет на премьере, а премьеры не будет никогда.
Идея «экзерсиса» стала бы более впечатляющей, если бы была представлена в драматическом театре.
Здесь же соперником и серьезным противником базисной мысли хореографа «это всё не всерьёз» выступает музыка Прокофьева.
Будь музыкально сопровождение только сопровождением, «раз-и — два-и», его роль в той же репетиции была бы не так основательна, но с такой партитурой спорить сложно и соревноваться в подлинности бессмысленно. Идея репетиционной игры актёров, поданная со сцены, и мучительная правдивость музыки, плотно подпирающей подиум снизу, из оркестровой ямы, выступают в разных весовых категориях. Трудно отказаться от веры в сюжет, согласившись с приёмом «всё понарошку», именно из-за музыки.
Музыкальный размах трагедии удаляется от довлеющего принципа театральности событий благодаря рельефной до анатомичности музыке Прокофьева.
Скользящие от волнения ладони влюблённой пары на балу у Капулетти (glissando альтов), предсмертные конвульсии Меркуцио в tremolo виолончелей и контрабасов и его последний выдох (безжизненный аккорд духовых), знаменитые пятнадцать ударов сердца агонизирующего в корчах Тибальта, нечеловеческий вой валторн после его смерти, замораживающие спазмы в горле от яда (мелкое першение ponticello струнных) – всё это выпукло и предельно отчётливо произнесено Прокофьевым посредством оркестра и слишком серьёзно, чтобы оказаться просто мастерством лицедеев...
Похоже, что этого же мнения придерживается дирижёр Бен Поуп, управляющий Сифоническим оркестром Фландрии, вкладывающий в интерпретацию и раскрытие текста неподдельные (не репетиционные, вприглядку) чувства.
Как бы то ни было, всё вышесказанное написано не в осуждение хореографу. Проба (probe, она же репетиция по-немецки) – это благо художника, вводящее его и зрителей в рефлексирующий мир вариантов, каждый из которых может оказаться непревзойденным, как сама жизнь.
Авторы фото — Marc Haegeman, Johan Persson
