26 октября 2012 года в Концертном зале имени Чайковского знаменитый британский дирижёр Роджер Норрингтон должен был провести концерт из произведений Моцарта, но по причине болезни его приезд не состоялся, вследствие чего для спасения мероприятия был ангажирован его молодой британский коллега Мэттью Холлс. Партию солиста в моцартовском клавирном концерте исполнял Роберт Левин, американский специалист по Моцарту.
Поначалу, когда пришло известие о болезни Норрингтона, вопрос был поставлен очень остро: если вести речь о замене дирижёра, то кто же сможет заменить эту культовую фигуру на дирижёрском подиуме и имеются ли такие музыканты вообще? Забегая вперёд скажу, что
Холлс в полной мере оправдал своё присутствие и преподнёс себя как совершенно самостоятельную фигуру, не только способную заменить, но и достойную сравнения с самим Норрингтоном.
Пожалуй, трудно было придумать более адекватную замену на этот вечер! Браво Московской филармонии!
Концерт состоял из произведений Моцарта и прошёл при участии Московского камерного оркестра «Musica viva» (художественный руководитель Александр Рудин). В этот вечер были исполнены симфония № 33 B-dur (K.319), концерт № 20 d-moll (K.466) для фортепиано с оркестром и симфония № 36 C-dur («Линцская», K.425). После фортепианного концерта солист Роберт Левин сыграл на бис Адажио (A-dur) из фортепианной сонаты № 18 D-dur (K.576), а во втором отделении Мэттью Холлс на бис исполнил Анданте (C-dur) из Кассации Моцарта G-dur (K.63).
Вечер задался с самого начала, и не ощущалось ни малейшего неудобства в связи с отсутствием Норрингтона:
Холлс дирижировал симфониями наизусть (при исполнении клавирного концерта он использовал партитуру) с таким знанием дела и пониманием стиля, что с первых же тактов стало ясно, что к нам приехал хотя и молодой, но вполне сформировавшийся, просвещённый и уверенный в себе профессионал, имеющий свой собственный взгляд на преподносимый музыкальный материал.
Его манеру дирижирования можно охарактеризовать как лапидарную:
не было суеты, не было эффектных размашистых движений, не было выворачивания рук и чрезмерного увлечения мануальной техникой, то есть не было всего того, что могло бить на эффект; зато чётко задавался темп, наличествовали широкие линии, точные показы ключевых вступлений и точек перелома музыкального настроения. Было видно, что дирижёр доверяет профессионализму оркестра и намеренно использует инерционность оркестровой массы, часто оставляя музыкантов без мелочной опёки и подхватывая оркестр «на поворотах», когда объективно требовалась волевая дирижёрская рука, творящая требуемую интерпретацию. Также было заметно, что проводилась серьёзная подготовительная работа с московским оркестром.
Как известно, оркестр «Musica viva» часто и охотно выступает с приглашёнными дирижёрами, и ему не впервой выступать под управлением зарубежных маэстро.
Видимо, такова политика его худрука Александра Рудина — политика, несомненно, очень правильная и дальновидная, которая позволяет этому оркестру занимать ведущие в профессиональном плане позиции. Ибо каждый дирижёр, особенно же если это признанный знаток преподносимого музыкального материала, развивает оркестр, погружает его в конкретику воплощаемой стилистики, тем самым давая ему важный урок.
Каждое такое выступление можно считать «мастер-классом», и я много раз отмечал, что рудинский оркестр очень чутко реагирует на эти уроки сторонних дирижёров и буквально перевоплощается с каждым из них. Сам дирижёр Рудин присутствовал на концерте и даже давал в антракте интервью прямо посреди толпы в холле концертного зала, в тот вечер целиком заполненного публикой.
Мэттью Холлс показал себя замечательным интерпретатором симфоний Моцарта, а продирижированная им на бис часть из моцартовской Кассации была подана столь тонко и изысканно, с таким ощущением специфики мелодики раннего Моцарта, испытавшей явные влияния предшествующей эпохи и несущей на себе следы европейских музыкальных впечатлений юного композитора, что сделалась подлинным венцом всего вечера.
Симфонии же в его подаче выглядели довольно мужественными: ощущалось, что
дирижёр не желает относиться к Моцарту лишь как к музейной реликвии и не хочет ориентироваться на его «напудренный парик»,
хотя деликатность дирижёрского подхода к моцартовским творениям ощущалась перманентно. Симфония № 33 интерпретировалась как гимн жизни и радостному мироощущению, причём Холлс очень убедительно вылепил форму всего произведения, когда даже Менуэт, сочинённый Моцартом позже остальных частей, вовсе не выглядел «вставным зубом», а смотрелся как абсолютно необходимое связующее звено между Анданте и финалом симфонии, без которого финал выглядел бы несоразмерно масштабным и чересчур контрастным по настроению относительно предыдущих частей.
Симфония № 36 предстала как подлинно классический образец позднего моцартовского стиля, в котором всё было соразмерно и стильно. Симфония эта в сравнении с 33-й выглядела как более масштабное произведение, более массивное по звучанию и стилистически уже приближающееся к бетховенским творениям, хотя гайдновские влияния в ней вполне очевидны. Холлс, пожалуй, отчётливее обозначил именно устремлённость её стилистики в будущее, нежели наследование Гайдну.
Особого разговора заслуживает интерпретация 20-го клавирного концерта Моцарта, исполненного солистом Робертом Левиным под управлением Холлса.
Левин — это одна из харизматичных фигур в области исторического исполнительства, знаток моцартовской стилистики, автор многочисленных исследований по истории клавирной игры.
Игра Левина характеризовалась предельной раскованностью, творческой свободой; ей присущи некоторые крайности, не выходящие, впрочем, за пределы моцартовской стилистики. Тем не менее, Левин допускал многочисленные текстуальные «вольности», особенно обильные в медленной части 20-го концерта (и в сыгранной на бис части 18-й сонаты): пианист предлагал собственные варианты мелодики, мелизматики, иногда существенно меняя моцартовский текст и добавляя не только украшения, но и небольшие фрагменты. Каденции в 1-й части и в финале были выдержаны в духе всей трактовки пианиста — очень волевой, почти бетховенской по духу, не чурающейся ни резких акцентов, ни мощных ударов в низком регистре, которые, возможно, на хаммерклавире выглядели бы более стильными, чем на современном рояле с очень звучными и объёмными басами, используемом в рецензируемом концерте.
Многих в публике поначалу шокировало то обстоятельство, что с первых же тактов пианист участвовал почти во всех оркестровых тутти,
что стилистически отсылало ко временам формирования жанра инструментального концерта, когда солист (не обязательно клавирист) ещё не был специально выделенной фигурой, не контрастировал столь явно своей партией оркестру и не выступал в роли виртуоза-корифея. Тем не менее, известно, что Моцарт не исключал подобное участие солиста в оркестровых моментах, так что у исполнителя сольной партии имеется выбор — чаще играть вместе с оркестром, увеличивая оркестровую массу, или же больше акцентировать диалогичность партий солиста и оркестра. Современные пианисты, как правило, выбирают утвердившийся в послемоцартовские времена принцип диалога, но на самом деле то и другое не противоречит стилистике клавирных концертов Моцарта, нужно лишь знать меру увлечения тем и другим. На мой взгляд, Левин эту меру соблюдал, хотя предполагаю, что многие знатоки могут со мной не согласиться.
Единственное что меня смущает в его «импровизациях»: если бы их, например, зафиксировать в виде нотного текста и отдать для исполнения столь же инициативному солисту, как сам Левин, то путём нескольких подобного рода итераций можно уйти в сторону и полностью утерять не только детали, но и сам каркас моцартовского уртекста. С другой стороны, уртекст ведь никуда не денется, впрочем подобные размышления также уводят слишком далеко за рамки основной темы данной рецензии.
Резюмируя сказанное выше, я хочу подчеркнуть, что
Моцарт в подаче Холлса и Левина предстал перед московской публикой не как мумия в напудренном парике из театра восковых фигур, а как живой и деятельный композитор ушедшей эпохи,
музыке которого присущи как уникальные стилистические особенности, так и решения самого общего порядка, позволяющие сегодняшним слушателям живо воспринимать и понимать её язык, доносящий волновавшие автора радости, переживания и страсти.
В заключение хочется поблагодарить обоих исполнителей за интересное исполнение и выразить уверенность, что мы ещё не раз будем иметь возможность видеть в наших столицах живущего в Европе Мэттью Холлса, который стал в тот вечер триумфатором, полностью покорившим московскую публику и вызвавшим её восторг.
