Так случилось, что аргентинского тенора Хосе Куру вашему покорному слуге впервые довелось услышать на сцене «Ковент-Гарден» в Лондоне: это была его коронная роль – Отелло в одноименной опере Верди. Испытав тогда на себе настоящий вокально-драматический ожог творчества, произведенный этим невероятно темпераментным и раскованно импозантным исполнителем, я до сих пор храню самые яркие воспоминания о двух лондонских спектаклях, которые друг за другом посетил буквально на одном дыхании. Это была эффектно яркая, подчеркнуто традиционная, а поэтому просто великолепная постановка Элайджи Мошински. Это был 2001 год, а семью годами ранее, в 1994 году, Хосе Кура стал победителем международного конкурса «Operalia», проводимого Пласидо Доминго. Символично поэтому, что постановка «Отелло» была именно той, в которой когда-то пел сам Доминго. Это была, наконец, и постановка, которую на время удачно «прикупил» для себя Мариинский театр и в которой знаменитый испанский тенор сподобился даже выйти на его сцену.
Однако Хосе Кура, давно и прочно «засветившись» практически на всех ведущих мировых оперных сценах, ни в Москве, ни в Санкт-Петербурге в опере никогда не пел, но концертов, «отработанных» в России, на его счету не так уж и мало. Так случилось, что первопрестольную, еще до обсуждаемого концерта в Московском международном Доме музыки, знаменитый аргентинец посещал дважды, причем с небольшим перерывом. Первый раз он выступил на сцене Государственного Кремлевского Дворца в 2002 году в совместном концерте с Любовью Казарновской, второй раз – на сцене театра «Новая Опера» в 2004 году в сольном концерте. На этот раз Москва просто заждалась своего кумира, почти шесть лет существуя без него и предаваясь сильным и безусловно приятным воспоминаниям последнего визита. Однако за эти шесть лет московская публика не просто заждалась певца – она его, что называется, попросту «переждала». Так часто бывает: когда чего-то заветного очень и очень долго ждешь, долгожданная (а на самом деле, словно внезапная) встреча с ним застает тебя врасплох, оказывается вовсе не такой, на какую ты рассчитывал априори.
Каждому художнику отпущено разное количество времени, в течение которого он должен «отработать» свой талант перед Господом Богом: кому-то – больше, кому-то – меньше. Когда шесть лет назад Хосе Кура на пресс-конференции сказал «загадочную» фразу по поводу того, что петь он будет, конечно же, не вечно, а поэтому серьезно присматривается к другим формам музыкальной деятельности, в частности, к профессии дирижера, смысл сказанного им тогда был для меня не совсем понятен. Теперь же это, увы, начинает обретать свой подлинный контекст. Несмотря на то, что в настоящее время недостатка в контрактах и приглашениях со стороны ведущих мировых театров и концертных залов, Хосе Кура явно не испытывает, по-видимому, он подошел к тому «драматическому» этапу своей карьеры, когда его гипертрофированная драматическая экзальтация начинает довлеть собственно над вокалом, а профессия дирижера – над профессией певца. Если смотреть на вещи философски, ничего страшного в этом нет, тем более певец сам безо всякой тени позерства словно предчувствовал такое развитие событий. Другое дело, досадно, что произошло сие так скоро. В том, что этот исполнитель своим творчеством вписал одну из ярких страниц в мировое оперное искусство на рубеже XX и XXI веков, сомневаться не приходится, пусть нынешняя «живая» встреча с ним в Москве и оставила весьма смешанные чувства, неожиданно спутав весь стройный вокальный пасьянс. Одно время о Хосе Куре с полным основанием можно было говорить как о достойном преемнике Доминго на ниве «тяжелых» драматических теноров. Однако если на протяжении впечатляюще продолжительной карьеры Доминго голос последнего тембрально всё густел и густел, пока окончательно не стал баритоном, то нынешняя трансформация звучания Хосе Куры выглядит поразительно странно.
Голос певца тембрально несколько даже «полегчал», немного утратив былую плотность фактуры и свою фирменную, роскошную когда-то «баритеноровость», он стал выхолощенно звонким, плоским, практически лишенным обертонов, с весьма проблемными не только «верхами», но и переходными нотами, звучащими сейчас чересчур искусственно, надрывно, как бы отдельно от всего остального. Когда-то пролог к «Паяцам» Леонкавалло (как известно, баритональная партия) в 2002 году на концерте в ГКД звучал у певца убедительно как с вокальной, так и драматической точек зрения. На этот раз сей номер, открывший вечер, к разряду удач причислить было уже проблематично. Вообще, программа обсуждаемого концерта особой оригинальностью не отличалась. Это был типичный «джентльменский» набор драматического тенора: ариозо Канио, сцена смерти Отелло, две арии Каварадосси, ария Джонсона, ария Пинкертона и на бис ария Калафа. Всё оказалось очень уж ожидаемым, привычным, даже каким-то будничным. Но джентльмен, ведя себя на сцене гламурно и непринужденно, явно тяготился именно вокальными задачами, которые ставил перед ним этот репертуар. Особенно не повезло Калафу и, как ни странно, Канио и Отелло! Оставшиеся хиты пуччиниевского блока с точки зрения погружения певца в их вокальную стилистику были сделаны более-менее адекватно, разве что ария Пинкертона по своим драматическим децибелам оказалась явно передержанной.
Обсуждаемый вечер, под названием «Кабальеро оперы», анонсировался как сольный концерт Хосе Куры, однако на поверку таковым он не стал, ибо была еще одна его фигурантка – наша бывшая соотечественница Ольга Романько. Память смутно подсказывает, что очень давно (в каком году – уже и не припомнить) я слушал эту певицу в партии Леоноры в «Трубадуре» Верди в Большом театре. Тогда голос еще очень молодой исполнительницы был необычайно легким, едва ли не лирико-колоратурным сопрано, обладавшим весьма неплохой подвижностью. На сегодняшний же день он превратился в сугубо лирическое по своей природе сопрано, причем весьма небольшое по объему, хотя, к примеру, два года назад Ольга Романько умудрилась спеть даже главную партию в «Аиде» во время летнего сезона Римской оперы в Термах Каракаллы. Непонятно, «чем и как» она ее пела, если даже в партии Тоски, в которой мне довелось услышать певицу на Фестивале Пуччини в Торре дель Лаго в 2009 году ей буквально не хватало звука: при точечно сфокусированной вокальной эмиссии в ее пении не удалось уловить ни единой ноты драматической страсти. Впрочем, здесь на помощь певице пришла присущая ей вокальная культура и стилистическое чутье. Однако при достаточно мягком, вполне кантиленном звучании, но в то же время при постоянном «проглатывании» низов и весьма скупом интонационном посыле, партия была спета очень аккуратно, практически без надрывов, а ходы вверх на forte были умело прикрыты. То же самое можно сказать и в отношении молитвы Тоски, а также других номеров, представленных ею на концерте в Москве – арии Амелии (II акт) из «Бала-маскарада» Верди и двух арий Пуччини – Чио-чио-сан («Мадам Баттерфляй», II акт) и Лауретты («Джанни Скикки»). Иными словами, в этом концерте сошлись «сухой лед» Ольги Романько с «жарким пламенем» Хосе Куры, правда искрящимся уже не так ярко, как раньше. Эта встреча была как неявной (когда тенор вставал за пульт оркестра, а сопрано пела), так и явной (когда оба фигуранта вечера «сливаясь в музыке», но не в обоюдной гармонии, исполняли дуэты из «Отелло» или «Мадам Баттерфляй»).
Хосе Кура в своих концертах обычно не только поет и дирижирует симфоническими фрагментами программы. В этот раз на его счету оказались увертюра к «Сицилийской вечерне» Верди, танцы виллис из одноименной оперы Пуччини и интермеццо из «Сельской чести» Масканьи. А оркестром, который отныне сможет совершенно законно писать в своем curriculum vitae, что сотрудничал со знаменитым Хосе Курой, стал Симфонический оркестр Москвы «Русская филармония» (художественный руководитель и главный дирижер – Максим Федотов). Вторым дирижером концерта (а может быть, первым, смотря как считать) cтал аргентинец итальянского происхождения Марио Де Росе. Сам же певец активно практикует еще и разбавление выступлений большим количеством собственного «конферанса с переводчиком», который так любит наша широкая публика, наивно, причем с огромным энтузиазмом, внимая всему, что ни произнес бы ее кумир. Так, мы узнали об одном трогательно-романтическом обстоятельстве: оказывается, Хосе Кура после долгого перерыва встретился в Москве со своей давней коллегой Ольгой Романько после их совместного выступления в «Ла Скала». И это, пожалуй, единственное, в чем сомневаться нет абсолютно никаких причин, хотя по какому поводу и когда это случилось, так и осталось неизвестным.
Когда же артист жалуется на сухой воздух в зале, намекая, как трудно в нем петь, поверить в это просто невозможно. Если у него есть такая проблема, и это так важно для певца, кто мешал ему последовать примеру экстравагантной Джесси Норман и включить в свой райдер «фонтанчики за кулисами» вместо того, чтобы капризничать на публике? Однако Хосе Кура не просто драматический тенор и дирижер (кстати, по совместительству он еще и оперный режиссер!), но и поразительно тонкий психолог: загружая слушателей своими профессиональными проблемами, он собственноручно – легко и непринужденно! – выписывает себе индульгенцию на любые вокальные огрехи. А это для артиста уже однозначно запрещенный прием! В этом зале пели Лучано Паваротти, Кири Те Канава, Хуан Диего Флорес, Рене Флеминг, тот же Доминго, наконец. И ни от кого из них ничего подобного слышать не приходилось… Когда певец, «оправдываясь» перед помогавшей ему в этот вечер Ольгой Романько, заявляет публике, что не знал, будто его нынешний концерт в Москве позиционировался на афишах города, как сольный, в это тоже с трудом верится: должен, просто обязан был знать, раз подписывал контракт на выступление, и главное – именно в этом зале, атмосфера которого вдруг неожиданно оказалась для него не та! Какое дело до всего этого публике, если она покупала билеты именно на сольный концерт певца-тенора – даже не дирижера! – и именно в Светлановский зал ММДМ, а не в какой-либо другой! Да… Что и говорить, много-много интересного довелось услышать на этом концерте из уст нашего героя: пассажи с его стороны весьма неожиданные...
В прошлом году Хосе Кура выступил в Санкт-Петербурге в незапланированном блиц-концерте на сцене Михайловского театра, после которого до Москвы докатились слухи, что не всё так безоблачно в отношении вокальной формы певца. Верить в это не хотелось до последнего момента, но после нынешнего московского концерта, убедившись воочию и услышав собственными ушами, поверить, увы, пришлось. Конечно, организаторы концерта сделали всё от них зависящее, чтобы этот концерт состоялся: спасибо им! Московский международный Дом музыки принял этот проект под свои своды, предоставив сцену Светлановского зала: спасибо и ему! В результате ощущение праздника можно было считать вполне достигнутым, но, в силу «ностальгической» грусти по безвозвратно ушедшему прошлому, сам праздник для Москвы – затерявшимся где-то в 2004 году в театральных кулисах «Новой Оперы»…
