Имя Алексея Германа-младшего называют одним из первых, когда говорят о приходе нового поколения в отечественный кинематограф. В подтверждение своих слов перечисляют несколько «Ник», «Золотого Орла», венецианского «Серебряного Льва». Все эти награды Герман получил за свои три картины: «Последний поезд» — из времен Великой Отечественной войны, «Гарпастум» — о начале Первой мировой, и «Бумажный солдат», действие которого происходит в советскую «оттепель». Сейчас Алексей Герман работает над сценарием полнометражного фильма о современности. В ближайшее время он возглавит жюри игрового конкурса на фестивале «Окно в Европу» в Выборге.
— Мне самому стало понятно, что делать четвертую картину о прошлом — неправильный путь и что пора переезжать в современность. Поэтому я отказался от трех крупных исторических проектов, причем два из них — по замечательной литературе, и приступил к работе над сценарием. Первая попытка была неудачной: оказалось, что современность не так-то просто поймать за хвост, что ей очень трудно найти адекватный художественный образ. Я осознал очень простую вещь (может быть, она элементарная, детская), которая заключается в том, что все наши картины о современности, помимо «Бумера» и «Шультеса», — условные. Все просто: я им не верю. Не верю в обстоятельства, не верю, что люди так поступают. Как только проскальзывает ощущение, что, мол, я таких людей не знаю и никогда не видел, что проблема надуманная, а среда условная, рушится вся драматургическая система.
С моей точки зрения, для того чтобы снимать кино о современности, надо, с одной стороны, найти ее художественный образ, с другой — пусть это звучит парадоксально, — но заняться созданием нового киноязыка. Почему? Плохо это или хорошо, но язык кино становится все более глобальным, идея национальных кинематографий уходит в прошлое. В этой связи очень важно придумать такую систему разговора не только с русским, но и с интернациональным зрителем, которая вызовет у зрителя ощущение вовлеченности в происходящее. Любое национальное кино, не теряя своей идентичности, должно найти ту манеру разговора с интернациональным зрителем, которая даст возможность взаимопонимания, иначе оно будет неинтересно другим народам. Например, с моей точки зрения, все наши истории про русскую провинцию уже не работают, потому что... люди во всем мире стали говорить на другом языке. Скажем, люди уже говорят на эсперанто, а мы — на дурном немецком в переводе на английский. Современное кино требует другой фактуры и другого осознания драматургии. Поэтому я сейчас занимаюсь тем, что пытаюсь переформулировать какие-то известные истины.
— Герой будет человеком вашего поколения, из интеллигентской среды?
— Он будет примерно моих лет и из интеллигентской среды, потому что другой я не знаю. То есть он написан, но пока не живет. Для того чтобы он ожил, мне нужно совместить русскую интеллигентскую среду, которая во многом живет фантомами, и привнести в нее общечеловеческие проблемы современности. Только боюсь, что, пока фильм не снят, любое мое высказывание о нем — либо бахвальство, либо нескромность. Это неправильно. Я всегда хотел быть скромным и нечванливым.
— Но и в ваших предыдущих фильмах присутствовала современность. Скажем, «Последний поезд» представляется попыткой, с современной точки зрения, расставить исторические акценты, что-то поправить в сознании людей. Это на самом деле так?
— Я хотел снять не исторический фильм, а драму о человеческой жестокости, о личной трагедии мыслящих людей в переломные моменты эпохи. Мне хотелось сказать, что и в немецкой армии были люди, которые не хотели воевать. Моя бабушка рассказала мне историю, как ее спасли немецкие солдаты. Когда их угоняли в концлагерь, поезд остановился на каком-то переезде, немцы открыли створки вагона и всех выпустили. За это немецкие солдаты, скорее всего, пошли под трибунал. Если такие люди среди них были, значит, об этом стоит сказать. Со дня окончания войны прошло больше шестидесяти лет. И сегодня на нее надо смотреть как на общую трагедию, в которой погибло множество людей с обеих сторон.
— И в «Гарпастуме» речь идет не только о счастье молодости и смене поколений, но есть и ассоциации с сегодняшним днем, с той сменой эпох, которой вы сами стали свидетелем...
— В мировом кино есть целый ряд картин о взрослении, о компаниях, о друзьях, у которых по-разному складывается судьба. Моя картина относится к этой кинематографической и литературной традиции. И, конечно, фильм по-своему личный. И он не столько о смене поколений, сколько о смене эпох. Была одна Россия — стала другая. Да, это походит на наши 1991 — 1994 годы. Хотя у нас не было столько крови, такого болезненного распада страны. Но по существу времена очень похожи. Так же, как и тогда, было растеряно старшее поколение, так же младшее занималось своими делами, не обращая внимания на колоссальный слом исторического процесса. Так же поменялась жизнь, и вдруг все мои друзья разошлись разными путями: некоторые оказались в какой-то темной ее стороне, другие — напротив, женились, растят детей и счастливы. Мы, как и поколение 1914 — 1918 годов прошлого столетия, фактически еще не жили в спокойную эпоху. Мы живем в эпоху перемен.
— Антон Павлович Чехов сегодня — один из самых современных авторов. Его цитируют, экранизируют, чеховских интеллигентов с их проблемами переносят не только в современность, но и в другие страны, где они выглядят абсолютно органично... Как появился Чехов в «Бумажном солдате»?
— В «Бумажном солдате» Чехов появился в силу того, что я не очень люблю и мало читаю современную русскую литературу. Возможно, что-то хорошее и важное пропустил, но то, что читал, или наполовину выдумано, или просто плохо написано. А в силу того, что у меня, как у всякого человека, бывают моменты глубокой тоски (особенно, когда над чем-то только начинаешь работать, потом это проходит), то я постоянно цеплялся за Чехова. Надо же о чем-то размышлять, читать, думать? Когда работаешь, так или иначе обращаешься к классике. Пока ведь ничего нет эквивалентного ей. А потом — проблематика та же: что во времена Чехова, что в нашей жизни. Что же касается чеховских интеллигентов в других странах, то, мне представляется, здесь есть некоторая натяжка. Русская и европейская интеллигенция очень отличаются друг от друга. У нас разная мера ответственности, разные взаимоотношения с судьбой, разная степень нагрузки на плечи. Русская интеллигенция заменяет многие институты, которых в России никогда не было, имеет большую социальную значимость. Да за рубежом и нет понятия «интеллигенция», там интеллектуалы.
— Вы окончили во ВГИКе курс Сергея Соловьева. Вместе с тем в вашем кино чувствуется сильное влияние отцовской стилистики. Кто ваш главный учитель в искусстве — Алексей Юрьевич или Соловьев?
— Я часто и подолгу бывал на съемках у отца. Смотрел, как он работает с актерами, как снимает. Но занимаясь у Сергея Соловьева, я понял, что единственный способ научиться режиссуре — снимать самому. И учиться на собственных ошибках. Иначе я не смог бы даже осознать тот опыт, который набирал, наблюдая за работой отца. Поэтому считаю себя учеником отца, но я бы никогда не состоялся, если бы мне многое в жизни не объяснил Сергей Соловьев.
— Легко ли быть сыном режиссера Алексея Германа и сценариста Светланы Кармалиты? Вы были маменькиным сынком, одиноким мечтательным мальчиком или, наоборот, самостоятельным дворовым ребенком?
— Я был ребенком внешне благополучным, но внутренне одиноким. Родители часто переезжали, и я не успевал обзаводиться друзьями. На протяжении многих лет мне, пожалуй, не хватало общения со сверстниками. Все время был в кругу родительских друзей. Он занимал в моей жизни большое место. Помню ощущение от сложной, но достаточно счастливой жизни в Репине, в Доме творчества кинематографистов. В отличие от настоящего времени, когда, кроме коротких фестивалей, людям одной профессии негде встречаться, когда каждый сидит в своей комнатке (в том числе и на киностудии), в Домах творчества была замечательная обстановка, где люди из года в год встречались, что-то обсуждали, спорили. Такого сейчас уже нет, и это, на мой взгляд, колоссальная утрата на уровне всего культурного процесса. Помню шумные компании единомышленников, которых становилось все меньше и меньше. И только сейчас они снова начинают возникать, но уже на уровне моего поколения.
— Однажды в Выборге, на «круглом столе» вы говорили о необходимости создания творческого объединения молодых кинематографистов. Но проблемы, о которых шла речь, есть у кинематографистов других поколений. Вы пытались предпринять какие-то шаги в этом направлении?
— Я никого не хочу ни делить, ни разъединять. Просто на тот момент я имел в виду, что не хочу состоять в Союзе кинематографистов, хотя бы потому, что он не принимает должного участия в судьбе Музея кино. А Музей кино — самая уважаемая российская киноорганизация в мире, это крупнейшая мировая кинобиблиотека, там показывают кино, которое в России нигде больше нельзя увидеть. Что же касается объединения молодых, то я имел в виду только то, что молодым надо помогать. Когда человек оканчивает ВГИК, ему некуда обратиться за помощью — ни по бытовым, ни по творческим вопросам. На мой взгляд, этим должно заниматься общественно-государственное объединение. Но участвовать в его создании я и не собирался. Я не общественный деятель. Мое дело — снимать кино. Закончил одну картину — начинаю работать над следующей. Мое дело — выработать позицию и предупредить о том, что мы можем потерять поколение.
— Как относитесь к своим успехам?
— Спокойно. К успехам нельзя относиться с пиететом, потому что, как известно, душа обязана не лениться, а трудиться, и голову надо держать в порядке. Иногда, упиваясь успехом, люди теряют голову и снимают какую-то глупость. А я не хочу быть плохим режиссером — это стыдно. Я хочу двигаться дальше, и только адекватностью можно бороться с потерей ориентиров.
— Что для вас главное в жизни?
— Найти правильное направление движения. Я не очень умею существовать счастливо, и это, наверное, мой колоссальный недостаток. Просто в течение того времени, как начал заниматься кино, я пытался доказать, что что-то стою сам по себе. И в этот период жизни, собравшись, перенапрягшись, какие-то вещи, наверное, утратил, как-то все переусложнил. Я не говорю, что кино — главное в жизни. Просто больше ничем не занимаюсь профессионально, а поменять профессию не хочу.
Беседу вела Татьяна Семашко
