«Разрисованная вуаль» Джона Каррэна
История нового фильма Джона Каррэна «Разрисованная вуаль» начинается даже раньше, чем в 1925 году, когда был написан его первоисточник, роман Сомерсета Моэма «Узорчатый покров». За полвека до него вышла «Анна Каренина», перед ней — «Госпожа Бовари», посвященные той же проблеме адюльтера, и почти до конца ХIХ столетия достойной карой за измену мужу всегда оказывалась смерть.
Моэм поспорил с Толстым и Флобером, одним из первых заметив за женщиной способность меняться, быть индивидуальностью, и не стал ее убивать. Но с тех пор тоже много воды утекло, лучшие стороны эмансипации обросли массой феминистских излишеств, адюльтер превратился из проблемы в развлечение, развод вместо скандала обеспечивает пиар. Поэтому Каррэн в ХХI веке намерен ответить всем сразу старым моралистам, перенеся акцент с предрассудков на природную целость жизни и тягучую тяжесть времени, которые в романе были лишь фоном событий.
События разворачиваются в Лондоне, Шанхае и провинции Мей-Кан-Фу. Три года назад в молоденькую Китти (Наоми Уоттс) влюбился бактериолог Уолтер (Эдвард Нортон). Ей замуж не хотелось, но пришлось пойти, чтобы отделаться от крайне неприятной матери. Бактериолог увез Китти в Китай, успокоился и привык. Он работал, она ему надоедала, поскольку сама так и не влюбилась. Однажды летом ее соблазнил местный сердцеед, тоже женатый, дипломат Чарли (Лив Шрайбер), у них начался роман. Муж вскоре все узнал и решил отомстить. На сей раз увез Китти в провинцию, охваченную эпидемией холеры.
Там, собственно, и проходит основное действие картины, хотя мало что происходит. Бактериолог пропадает в холерных бараках, а в промежутках демонстрирует жене неприязнь. Она страшно боится заразы и общается с одним-единственным оставшимся в деревне белым, старым курильщиком опиума. Она также боится взбунтовавшихся по всей стране китайцев и своего охранника, пока однажды не попадает в соседний католический монастырь, где белые монахини учат китайских детей и помогают больным. Из панического ступора Китти медленно выходит, тоже начав что-то делать и подвергаться опасности.
Вся эта рутина фильмом облагорожена. Бомонд Лондона и Шанхая снят в лучших традициях ретро — с кружевными платьями, фраками, балами и концертами. Для съемок провинции Каррэн несколько месяцев провел в местах реальных событий. Они до сих пор не тронуты, поэтому пейзажи и погода легко приобретают космический масштаб. Туманные горы, зеленые долины, извилистые тропинки, экзотические цветы, муссонные ливни, спокойная река выглядят как архетипы самих понятий. А в целом кадр выглядит словно музыка — под стать музыке Александра Десплейта, уже получившего «Золотой глобус» за саундтрек. Люди в кадре — лишь кратковременные детали с мелкими, глупыми страстями, только избавившись от которых могут вписаться в окружающую среду.
Самое принципиальное противоречие между романом и фильмом — характер мужа Уолтера, из-за чего Эдвард Нортон, наверное, и взялся продюсировать проект. У Моэма он был занудой, подавлял жену своей правильностью и скончался, так и не простив ее. Жена, кстати, тоже была более цинична, хотя автором понята и прощена. На экране Джон Каррэн дал персонажам возможность разобраться в самих себе и все же услышать течение времени. Это сделано благодаря материальным подробностям. Снятый «по старинке» дым от сигареты в тяжелой пепельнице, подглядывание из-за занавески, голые ступни покойника, напоминающие о тапочках в первую брачную ночь, «обживают» малейшие проявления эмоций, позволяя актерам играть без какого-либо нажима. «Почему ты не открыл дверь, не застал нас и не подрался с ним?» — «Из гордости, наверно».
Один из лучших эпизодов — прогулка по реке, в любом другом случае ставшая бы примером дешевой сентиментальности. В «Разрисованной вуали» — это символ покоя, близкого чувственному, телесному, но отнюдь не сюсюкающему счастью. Возможность почувствовать разницу между покоем жизни и процессом ухода в «вечный покой» передана чисто кинематографично: светом, воздухом, композицией. Автор фильма не равен рассказчику истории. История, в сущности, могла бы быть другой и кончиться иначе — смерть мужа в данном случае не относится к моральным выводам, как у Чехова в «Попрыгунье». Но это и не демонстрация общей бессмысленности существования, не цинизм. Наоборот, Каррэн занялся адюльтером лишь потому, что имеет с ним опыт со времен своего дебюта «Мы здесь больше не живем».
Он создавал такую сложную игрушку, в которой железные птички были бы как живые, хотя все знают, что они железные. «Разрисованная вуаль» — всего лишь игрушка, но призвана радовать не детей и не самой работой механизмов, а ювелирностью их исполнения.
Екатерина Тарханова
