Мария Малибран (исп. María Malibrán; 24 марта 1808 — 23 сентября 1836) — испанская певица (колоратурное меццо-сопрано).
Малибран, колоратурное меццо-сопрано, была одной из выдающихся певиц XIX столетия. Драматическое дарование артистки с наибольшей полнотой раскрылось в партиях, исполненных глубоких чувств, патетики, страсти. Для ее исполнения характерны импровизационная свобода, артистизм, техническое совершенство. Голос Малибран отличался особенной выразительностью и красотой тембра в нижнем регистре.
Любая подготовленная ею партия приобретала неповторимый характер, потому что исполнять роль для Малибран означало прожить ее в музыке и на сцене. Вот почему стали знаменитыми ее Дездемона, Розина, Семирамида, Амина.
Мария Фелисита Малибран родилась 24 марта 1808 года в Париже. Мария — дочь знаменитого тенора Мануэля Гарсиа — испанского певца, гитариста, композитора и вокального педагога, родоначальника семьи известных вокалистов. Кроме Марии в нее входили знаменитая певица П. Виардо-Гарсиа и педагог-вокалист М. Гарсиа-младший.
С шести лет девочка начала участвовать в оперных спектаклях в Неаполе. В восемь лет Мария стала учиться пению в Париже под руководством отца. Мануэль Гарсиа обучал дочь искусству пения и актерскому мастерству со строгостью, граничившей с тиранией. Позднее он говорил, что Марию надо было заставлять работать железной рукой. Но тем не менее, сумев ввести в границы искусства ее бурный врожденный темперамент, отец сделал из дочери великолепную артистку.
Весной 1825 года семья Гарсиа отправилась на итальянский оперный сезон в Англию. 7 июня 1825 года семнадцатилетняя Мария дебютировала на подмостках лондонского «Королевского театра». Она заменила заболевшую Джудитту Пасту. Выступив перед английской публикой в партии Розины в «Севильском цирюльнике», выученной всего за два дня, молодая певица имела потрясающий успех и была ангажирована в труппу до конца сезона.
В конце лета семья Гарсиа отправляется на пакетботе «Нью-Йорк» на гастроли в США. За несколько дней Мануэль собрал небольшую оперную труппу, включив в нее и членов собственной семьи.
Сезон открылся 29 ноября 1825 года в «Парк-тиэтр» «Севильским цирюльником»; в конце года Гарсиа поставил для Марии свою оперу «Дочь Марса», а позднее — еще три оперы: «Золушка», «Лукавый любовник» и «Дочь воздуха». Спектакли имели как художественный, так и финансовый успех.
2 марта 1826 года Мария по настоянию отца вышла замуж в Нью-Йорке за пожилого французского негоцианта Е. Малибрана. Последний считался человеком состоятельным, но вскоре полностью разорился. Однако Мария не потеряла присутствия духа и возглавила новую итальянскую оперную антрепризу. К удовольствию американской публики, певица продолжила серию оперных спектаклей. В результате Марии удалось частично вернуть долги мужа отцу и кредиторам. После этого она навсегда рассталась с Малибраном, и в 1827 году возвратилась во Францию. В 1828 году певица впервые выступила в театрах «Гранд-опера», Итальянской оперы в Париже.
Именно сцена Итальянской оперы стала в конце 20-х годов ареной знаменитых артистических «поединков» между Марией Малибран и Генриеттой Зонтаг. В операх, где они появлялись вместе, каждая из певиц стремилась превзойти соперницу.
Долгое время Мануэль Гарсиа, рассорившийся с дочерью, отклонял все попытки примирения, хотя и жил в нужде. Но им приходилось порой встречаться на сцене Итальянской оперы. Однажды, как вспоминал Эрнест Легуве, они сошлись в представлении «Отелло» Россини: отец — в роли Отелло, постаревший и поседевший, и дочь — в роли Дездемоны. Оба играли и пели с большим вдохновением. Так на сцене, под аплодисменты публики, и состоялось их примирение.
Вообще Мария была неподражаемой россиниевской Дездемоной. Ее исполнение скорбной песни об иве поразило воображение Альфреда Мюссе. Свои впечатления он передал в стихотворении, написанном в 1837 году:
И ария была во всем подобьем стона,
Что из груди извлечь способна лишь печаль,
Предсмертный зов души, которой жизни жаль.
Так пела перед сном последним Дездемона…
Сначала чистый звук, проникнутый тоскою,
Касался лишь слегка сердечной глубины,
Как бы опутанный тумана пеленою,
Когда смеется рот, но слез глаза полны…
Вот грустная строфа в последний раз пропета,
Огонь прошел в душе, лишенной счастья, света,
На арфу горестно, тоской поражена,
Склонилась девушка, печальна и бледна,
Как будто поняла, что музыка земная
Не в силах воплотить души ее порыв,
Но продолжала петь, в рыданьях замирая,
В свой смертный час персты на струны уронив.
При триумфах Марии присутствовала и младшая сестра Полина, которая неоднократно принимала участие в ее концертах в качестве пианистки. Сестры — настоящая звезда и будущая — друг на друга совсем не походили. Красивая Мария, «блестящая бабочка», по выражению Л. Эритт-Виардо, была не способна к постоянному, усидчивому труду. Дурнушка Полина отличалась в занятиях серьезностью и упорством. Разность характеров не мешала их дружбе.
Спустя пять лет, после того как Мария покинула Нью-Йорк, в пору расцвета своей славы, певица познакомилась со знаменитым бельгийским скрипачом Шарлем Берио. Несколько лет они, к неудовольствию Мануэля Гарсиа, жили в гражданском браке. Официально поженились лишь в 1835 году, когда Марии удалось развестись с мужем.
9 июня 1832 года, во время блестящих гастролей Малибран в Италии, после недолгой болезни скончался в Париже Мануэль Гарсиа. Глубоко опечаленная, Мария поспешно возвратилась из Рима в Париж и вместе с матерью занялась устройством дел. Осиротевшая семья — мать, Мария и Полина — переехала в Брюссель, в предместье Иксель. Поселились в особняке, построенном мужем Марии Малибран, элегантном доме в неоклассическом стиле, с двумя лепными медальонами над колоннами полуротонды, служившей входом. Теперь улица, где находился этот дом, носит имя знаменитой певицы.
В 1834—1836 годах Малибран с успехом выступала в театре «Ла Скала». 15 мая 1834 года в «Ла Скала» появилась еще одна великая Норма — Малибран. Исполнять эту роль поочередно со знаменитой Пастой казалось неслыханной дерзостью.
Ю.А. Волков пишет: «Поклонники Пасты недвусмысленно предрекали провал молодой певице. Паста считалась „богиней“. И все-таки Малибран покорила миланцев. Ее игра, лишенная всякой условности и традиционных штампов, подкупала искренней свежестью и глубиной переживания. Певица как бы возрождала, очищала музыку и образ от всего лишнего, искусственного и, проникая в сокровенные тайны музыки Беллини, воссоздавала многогранный, живой, обаятельный образ Нормы, достойной дочери, верной подруги и отважной матери. Миланцы были потрясены. Не изменяя своей любимице, они отдали должное Малибран».
В 1834 году кроме Нормы Малибран исполнила Дездемону в «Отелло» Россини, Ромео в «Капулетти и Монтекки», Амину в «Сомнамбуле» Беллини. Известный певец Лаури-Вольпи отмечал: «В „Сомнамбуле“ она поражала поистине ангельской бестелесностью вокальной линии, а в знаменитую фразу Нормы „Ты в моих руках отныне“ умела вложить безмерную ярость раненой львицы».
В 1835 году певица исполнила также партии Адины в «Любовном напитке» и Марии Стюарт в опере Доницетти. В 1836 году, спев главную партию в опере «Джованна Грай» Ваккаи, она простилась с Миланом и далее недолго выступала в театрах Лондона.
Талант Малибран высоко ценили композиторы Дж. Верди, Ф. Лист, писатель Т. Готье. А композитор Винченцо Беллини и вовсе оказался среди сердечных поклонников певицы. О первой встрече с Малибран итальянский композитор после показа своей оперы «Сомнамбула в Лондоне» рассказал в письме к Флоримо:
«У меня не хватает слов, чтобы передать тебе, как была истерзана, вымучена или, как говорят неаполитанцы, „ободрана“ моя бедная музыка этими англичанами, тем более что пели ее на языке птиц, скорее всего попугаев, который понять я был не в силах. Только когда пела Малибран, я узнавал свою „Сомнамбулу“…
…В аллегро последней сцены, а точнее, в слова „Ah, mabbraccia!“ („Ах, обними меня!“), она вложила столько чувства, с такой искренностью произнесла их, что поначалу удивила меня, а потом доставила огромное удовольствие.
…Публика потребовала от меня непременно выйти на сцену, куда я был едва ли не вытащен толпой молодых людей, называвших себя восторженными поклонниками моей музыки, но которых я не имел чести знать.
Впереди всех шла Малибран, она бросилась ко мне на шею и в самом восторженном порыве радости пропела несколько моих нот „Ah, mabbraccia!“». Больше она ничего не произнесла. Но и этого бурного и неожиданного приветствия было достаточно, чтобы Беллини, и без того уже чрезмерно возбужденный, утратил дар речи. «Мое волнение достигло предела. Я не мог выговорить ни слова и совсем растерялся…
Мы вышли, держась за руки: все остальное ты в силах представить себе сам. Я же могу сказать тебе только, что не знаю, доведется ли мне когда-нибудь еще в жизни пережить большее волнение».
Ф. Пастура пишет:
«Беллини горячо увлекся Малибран, и причиной тому было спетое ею приветствие и объятия, которыми она встретила его за кулисами театра. Для певицы, экспансивной от природы, этим все тогда и кончилось, она не могла ничего больше добавить к тем нескольким нотам. Для Беллини, натуры легко воспламеняющейся, после этой встречи все только началось: то, чего не сказала ему Малибран, он придумал сам…
…Ему помогла образумиться и решительная манера Малибран, сумевшей внушить пылкому катанийцу, что за любовь он принял глубокое чувство восхищения ее талантом, которое никогда не выходило за пределы дружбы.
И с тех пор отношения между Беллини и Малибран оставались самыми сердечными и теплыми. Певица была неплохой художницей. Она написала миниатюрный портрет Беллини и подарила ему брошку со своим автопортретом. Музыкант ревностно берег эти подарки».
Малибран не только хорошо рисовала, она написала ряд музыкальных произведений — ноктюрны, романсы. Многие из них впоследствии исполняла ее сестра Виардо-Гарсиа. Увы, Малибран умерла совсем молодой. Смерть Марии от падения с лошади 23 сентября 1836 года в Манчестере вызвала сочувственный отклик во всей Европе. Спустя почти сто лет в Нью-Йорке была поставлена опера Беннетта «Мария Малибран».
Среди портретов великой певицы самый известный принадлежит кисти Л. Педрацци. Он находится в музее театра «Ла Скала». Однако существует вполне правдоподобная версия, что Педрацци сделал лишь копию с картины великого русского художника Карла Брюллова, еще одного поклонника таланта Малибран. «Рассказывал о заграничных артистах, отдавал преимущества госпоже Малибран…», — вспоминал художник Е. Маковский.
Хрупкая молодая женщина, стоявшая на сцене концертного зала в Манчестере, с трудом держалась на ногах. Путь сюда, на музыкальный праздник, дался нелегко ей, измученной усталостью и болями: незадолго до этого она, упав с лошади, получила серьезные внутренние повреждения, но ничего не сказала мужу, оберегая его покой. При первом выступлении в Манчестере ей пришлось опираться на рояль, чтобы не упасть. Так почему же она не отказалась от поездки? Даже на частном приеме у своей подруги в Париже несколько дней назад, спустя всего пару часов после того как норовистая лошадь сбросила ее наземь, она не смогла отказать себе в удовольствии спеть перед гостями; причем выбрала она дьявольски трудную сонату Тартини для скрипача-виртуоза, требовавшую от нее наивысшей акробатики на высоко натянутом голосовом канате; обеспокоенная состоянием Марии, хозяйка дома посоветовала ей поберечь себя, на что певица ответила: «Для вас, дорогая, я готова петь до тех пор, пока будет звучать мой голос». Она никогда не умела жалеть себя, рассчитывать свои силы было не в ее правилах.
И вот теперь она стояла, бледная, дрожащая, перед публикой, которая словно обезумела. Снова и снова ее вызывали на бис, и Малибран не могла лишить себя счастья петь еще и еще в прекрасном дуэте. Исполненный ею в паре с английской певицей дуэт Меркаданте вызвал в зале гром рукоплесканий. Со всех сторон раздавались несмолкающие крики «Браво!», «Бис!». Дирижер, заметивший смертельную бледность певицы, попытался уговорить ее удалиться, но она, горя воодушевлением, лишь прошептала в ответ: «Я буду петь, даже если заплачу за это жизнью». При повторении она еще более приукрасила мелодию новыми захватывающими вариациями, трели на до третьей октавы сверкнули подобно волшебному фейерверку. Пошатываясь, она ушла за кулисы, провожаемая взрывом восторга в зале.
В артистической уборной ей стало дурно. Кинулись за врачом. Когда Малибран пришла в себя, он произвел с ее венами какую-то таинственную процедуру, которая не только не принесла облегчения несчастной, но и лишила ее последних сил. Девять дней спустя, 23 сентября 1837 года, она скончалась.
Марии Фелисите Малибран было всего лишь двадцать восемь лет. Она буквально допелась до смерти. Бессмысленно строить предположения, что было бы, если бы она вела более разумный образ жизни, а врачи умели лучше лечить. Действительность имеет собственную логику, являющуюся для нас тайной. Малибран умерла во исполнение того самого закона, которым определялись ее жизнь, ее суть и ее искусство. Она была создана для того, чтобы расточать себя, следуя за демоном, увлекавшим ее по крутому подъему к самым высоким вершинам.
Служительница искусства, послушно следующая за этим демоном, была излюбленным образом романтиков. Фантазия Э.Т.А. Гофмана заставляет Антонию (позднее Оффенбах сделал ее одной из трех героинь дошедшей до нас оперы) погибнуть в тот момент, когда она поет. Глубоко романтическая судьба певицы, жившей лишь своим искусством, стала реальным уделом Малибран. Античная мудрость нашла оправдание несправедливому уходу из жизни тех, кто, будучи молодым, достиг совершенства: мол, боги забирают к себе молодыми тех, кого они любят. Значит, Малибран была «любимицей богов». Она как никакая другая актриса романтического века заслужила это название.
«Красота, гениальность, любовь — таково ее имя мирское,
Что впечатано в трепетный взор и в звучание губ колдовское».
Так начинаются стихи Ламартина, высеченные на мраморной статуе Малибран, установленной в ее мавзолее на кладбище Лэкенер близ Брюсселя. Судя по дошедшим до нас отзывам современников, поэт был недалек от истины. Карьера Малибран продолжалась каких-то десять лет. Но и за этот недолгий срок она сумела стяжать себе легендарную славу абсолютной примадонны, и это в тот период, когда конкуренция виртуозов вокала была сильнее, чем когда-либо до и после Малибран: Каталани, Паста, Гризи, Зонтаг, Шрёдер-Девриент старались превзойти друг друга. Публика, естественно, сравнивала их между собой, взвешивала достоинства и промахи каждой. Марии Фелисите Малибран можно было сделать лишь один-единственный упрек, прозвучавший в устах Мендельсона: посмотрев ее в Лондоне в одной из опер, он нашел, что она переигрывает. То же самое говорили о великой лицедейке Шрёдер-Девриент; подобные суждения свидетельствуют несомненно о том, что новый стиль театра, выходивший за рамки привычного, современникам был непонятен.
Все критики в один голос превозносят бешеный артистический темперамент Малибран, в особенности ее неудержимое стремление постигнуть суть исполняемой роли и войти в образ. Французский поэт Эрнст Легувэ считал, что Малибран как никто до нее трактовала Дездемону (в опере Россини «Отелло»), одну из своих самых любимых ролей. «Паста играла Дездемону покорившуюся... Малибран, вне себя от ужаса, металась по комнате как подстреленная лань, подбегала то к окнам, то к дверям». Реалистическая игра, которую Малибран еще обогащала сиюминутными импровизационными наитиями, воспринималась зрителями как новшество, чуждое духу оперы. Незадолго до нее такую же реакцию вызывала Шрёдер-Девриент. У Малибран, по-видимому, было с ней больше общего, чем с другими примадоннами: и обе они представляли собой южный прототип драматической актрисы, которая к тому же еще и поет.
Правда, вокальные данные были у Малибран куда лучше, чем у немки. Только опера «Фиделио», в которой пели и та и другая, могла заставить усомниться в первенстве каждой из двух. Но в итальянском репертуаре превосходство Малибран было неоспоримо. Уже ее голос сам по себе представлял собой явление феноменальное: она брала три октавы, могла петь и альтом и сопрано, что позволяло ей исполнять партии для обоих регистров, — в то время ведь примадонны не знали такой узкой специализации, как в наши дни; это сейчас одна Каллас чувствует себя удобно в любом седле, а тогда даже Генриетта Зонтаг с ее ярко выраженным колоратурным сопрано отваживалась петь такие партии как Эврианта.
Но универсальность Малибран была явлением незаурядным даже для ее времени: она с одинаковым успехом пела героинь и щебечущих душечек, Норму и Церлину, в «Отелло» выступала то в мужской, то в женской роли, а однажды, несмотря на свою молодость, сыграла даже комическую старуху. Искрящееся изящество ее колоратуры, которую она, идя в ногу с традицией, изощряла по собственному вкусу, особенно выигрывало на фоне низкого, мрачноватого тембра ее голоса. Это качество Малибран очень высоко ставил Россини, написавший партию Розины для альта.
И все же не за виртуозность пения Малибран считалась гениальной (среди горячих почитателей ее таланта были Россини, Беллини, Шопен, Лист, Альфред де Мюссе, Ламартин), ибо не она одна так владела вокалом. В ней покоряло бездумно расточаемое богатство таланта, который никогда не довольствовался переливами издаваемых певицей звуков, а неизменно стремился к самоотдаче, к душевной выразительности. Она настолько отождествляла себя с изображаемым персонажем, что порой играла словно в каком-то трансе. При этом она испытывала такие душевные потрясения, что, по словам ее врача, порою впадала в истерику; однажды припадок зашел настолько далеко, что в театр ее пришлось внести на руках, но на сцене она пришла в себя, охватившая ее было судорога отпустила, и певица великолепно сыграла свою роль; но после этого «снова впала в состояние невменяемости».
Огненный темперамент толкал хрупкое тело Малибран к самым отчаянным поступкам. В ряду ее экстравагантностей и верховая езда — причем Малибран провоцировала своих партнеров на рискованнейшие прыжки, — и варварское обращение с собственным голосом. После пятичасовой репетиции она могла вечером петь еще в театре, а после спектакля — до раннего утра — в салонах друзей и поклонников. От природы она была человеком общительным, веселым, нежным, добрым — как часто она поддерживала благотворительность! — ее экзальтированное поведение не имело ничего общего с поверхностно-капризным кокетством примадонн. В искусстве она считала себя всего лишь его верной служительницей, была образована, славилась хорошим вкусом. Разбиралась в литературе, охотно рисовала, музыку не только исполняла, но и сочиняла, пела на пяти языках — испанском, итальянском, французском, немецком и английском.
Музыкальность, талант, любовь к театру она унаследовала от своего отца — Мануэля дель Пополо Гарсиа. Этот гигант эпохи барокко, тенор мирового значения, положил начало прославленной династии певцов XIX века: сын его — Мануэль Гарсиа по праву считался одним из лучших преподавателей пения своего времени, у него, в частности, училась Женни Линд; умер Мануэль младший лишь в 1906 году, достигнув библейского возраста, — ему было сто шесть лет. Мария Фелисита стала великой Малибран, ее младшая сестра — Полиной Виардо Гарсиа, также звездой вокала первой величины. Долгожительница, как и ее брат, Полина скончалась в 1910 году. Целых полтора века со дня рождения основателя династии его дело продолжали сыновья и дочери Мануэля младшего, Малибран и Виардо — способные преподаватели вокала и композиторы. Биография Мануэля старшего поражает своей неординарностью. Родился он в 1775 году в цыганском квартале Севильи, но юных лет пустился в скитания по миру. Сначала он осел в Париже, где в 1808 году родилась Мария, оттуда перебрался в Неаполь. Тесная дружба связывала его с Россини, он был его первым Альмавивой. Неуемная предпринимательская жилка повлекла Мануэля в Америку; там он на свой страх и риск занялся постановкой водевилей с домашней труппой, состоявшей из его жены, также оперной певицы, и детей — Марии и Мануэля; в Нью-Йорке им даже удалось осуществить первую в Америке постановку оперы Моцарта «Дон Жуан». Автор ее либретто — Лоренцо да Понте — встретил тогда в Нью-Йорке свой смертный час.
Взлеты и падения странствующего комедианта и предпринимателя привели Гарсиа в Мексику. В мексиканских горах на труппу напала банда разбойников, раздевшая их до рубашки. Гарсиа встретил несчастье громовым хохотом. Потери здесь, потери там — все равно при нем остается самый ценный капитал — его собственное искусство и тщательно взлелеянные таланты детей. Он снова отправился в Париж, по-прежнему красивый статный кавалер и обворожительный тенор. Когда в 1829 году он пел в Лондоне «Отелло» Россини, в конце спектакля глазам удивленных зрителей предстала комичная картина: отец и дочь — последняя только что трупом лежала на полу — нежно обнимали друг друга, и щеки Дездемоны были черны от поцелуев линявшего мавра. К этому моменту юная Мария уже была великой Малибран, а богатая событиями жизнь отца близилась к концу. Но до последнего своего часа — он умер в Париже — у Мануэля Гарсиа не было отбоя от желающих учиться у него вокалу.
Отец и дочь, между которыми сложились далеко не безоблачные отношения, помирились на сцене во имя искусства, без которого не мыслили себе жизни. Детство Малибран складывалось из странствий, работы и повиновения. Своим наметанным глазом Гарсиа рано распознал в нервной умной девочке недюжинный талант, хотя голосом она поначалу не выделялась. Он был полон решимости сделать из своих детей людей выдающихся, дать им образование, которое поможет высоко вознестись. Тайны постановки голоса он знал как никто, но, будучи человеком властным, пользовался довольно необычными методами обучения. С Полиной, которая была на тринадцать лет моложе Марии, он обходился мягко. «Ее можно вести и на шелковой нитке», — говаривал он. С Марией же, по его убеждению, требовалась строгость, часто сопровождавшаяся руганью и побоями. Композитор Паэр, проходя однажды мимо дома, где жил Гарсиа, услышал доносившийся из окна отчаянный детский крик. Его спутник успокоил встревожившегося композитора: ничего особенного, мол, просто Гарсиа учит свою дочь петь трели. Мария жила в таком страхе перед своим тираническим отцом, что впоследствии признавалась — прикажи он ей движением глаз прыгнуть с пятого этажа вниз, она бы ни секунды не колебалась. А на вопрос друга, каким образом ей удается на сцене одновременно плакать настоящими слезами и чисто петь, ответила: «Ребенком я часто плакала на уроках и, испытывая панический страх, как бы папа этого не заметил, становилась за его спиной и старалась петь как ни в чем не бывало, хотя слезы текли по моему лицу». Гарсиа находил психологическое оправдание своей жестокости: «При ее необузданном характере железный кулак совершенно необходим». Жизнь доказала его правоту — Мария была обязана своему отцу всем, чего достигла: удивительной техникой владения голосом, проявленной ею уже при дебюте в семнадцать лет в роли Розины (Лондон, 1825), многосторонним образованием, знанием языков, а самое главное — пониманием того, что даже при самых больших способностях мастерство не приходит само собой.
Тем не менее отцовский гнет был невыносим. И не иначе как именно желанием уйти от муштры любящего родителя был продиктован странный поступок Марии — во время пребывания в Нью-Йорке она неожиданно для окружающих бросилась на шею французскому банкиру Франсуа-Эжену Малибрану. Ей было в ту пору восемнадцать лет, а жениху — сорок пять. Напрасно Гарсиа неистовствовал, напрасно предупреждал свою дочь. Время вскоре доказало, что он был прав: Малибран оказался легкомысленным банкротом и попал в тюрьму. Обманувшаяся в своих ожиданиях Мария порвала с мужем, что, впрочем, не помешало ей, благородной душе, помочь Малибрану из ее собственных гонораров расплатиться с долгами. Напуганная неудачным опытом семейной жизни — официально ее брак с французом был расторгнут лишь девять лет спустя, — Мария долго никого к себе не подпускала. Лишь влюбившись в известного бельгийского скрипача Шарля де Берио, она нашла наконец счастье, которого так ждала ее истомившаяся по любви душа. Познакомились они в 1829 году в Брюсселе, где выступали в одном концерте, затем повстречались на званом аристократическом приеме. В конце концов Мария первая объяснилась в любви: «О Боже, — воскликнула она, — неужто вы не замечаете, что я вас люблю!». Это был нежный союз влюбленных сердец, после развода Марии освященный брачной церемонией, союз, в котором царила полная гармония артистических и человеческих склонностей.
Уже в Нью-Йорке эта прелестная юная девушка, истинная красавица южного типа с бледным овальным личиком, с копной черных как смоль волос и выразительными карими глазами, стала любимицей публики. Публика эта, правда, видела в опере всего лишь развлекательное шоу. На одном из представлений «Отелло» кто-то из зала посреди действия предложил Марии спеть «Дом, мой дом родной». Эту популярную песенку певица часто исполняла на сборных концертах. Могла ли она отказать своим зрителям?! Итальянская Дездемона, забыв о своей горестной участи, тут же воспела незабвенную милую родину — Англию, после чего вернулась к роли несчастной жертвы Отелло. Такие свободные нравы существовали тогда на оперной сцене Нового Света, но ведь он и был всего лишь полуэкзотической провинцией в империи бельканто. Чтобы преуспеть в ней, следовало завоевать Париж и Лондон. И двадцатилетняя Мария, свободная теперь от надзора отца и уз неудачного брака, чувствовала в себе для этого достаточно сил. В январе 1828 года она впервые вышла на сцену парижской «Гранд-Опера». Концерт представлял собой попурри, какие обычно устраивают в качестве бенефиса: в нем было несколько актов из «Семирамиды» Россини, два акта из «Ромео и Джульетты» Шекспира (то есть не из оперы, а из самой трагедии) и один — из «Севильского цирюльника». В «Семирамиде» ей пришлось петь рядом со знаменитой альтисткой Бенедеттой Пизарони и с Генриеттой Зонтаг. Мария с честью вышла из этого испытания, концерт положил начало ее всемирной славе. Успех пришел к ней в течение одного вечера и больше никогда ее не покидал. На протяжении всей короткой жизни Марии Малибран так и не пришлось завоевывать публику. Последняя сама приносила свое расположение к ногам певицы; ни разу не испытала она горечи поражения, равно как и трагедии стареющей примадонны, которой аплодируют лишь из уважения к ее прекрасному прошлому.
В Париже Малибран вскорости перешла в Итальянский театр. «Семирамида», «Отелло», «Севильский цирюльник», «Ромео и Джульетта» (опера Цингарелли) — славой своей она не уступала прежней молодой Пасте, но при этом и ее, и сияющую юностью Зонтаг превосходила драматизмом исполнения. Впрочем, это не мешало ей завидовать обеим певицам, что называется, белой завистью: «Ах, если бы у меня был такой голос!» — воскликнула она однажды на светском рауте, когда речь зашла о Зонтаг. Учтивый кавалер, желая сделать Марии комплимент, возразил, что голос-то у немки бесспорно хороший, но в нем нет души, с чем Мария решительно не согласилась: «Скажите лучше — в нем нет страдания! Несчастье Зонтаг в том, что она знает только счастье. Я превосхожу ее в одном — в страданиях». У друга Марии — Легувэ — хватило объективности по достоинству оценить обеих певиц: «Зонтаг пела так, что казалось, будто вырывающиеся из ее горла звуки искрятся и переливаются, возникало ощущение, будто это волна света. Голос Малибран напоминал драгоценнейший металл, золото, но золото это приходилось из влекать из недр земли... И как любой металл его надо было ковать, выравнивать, придавать ему с помощью молота гибкость».
Парижане обожествляли Малибран, причем не только аристократия, принявшая Марию как даму в свой круг, но и широкая публика. В том же самом году с не меньшим энтузиазмом она была встречена во второй музыкальной метрополии мира — Лондоне. Отныне она подобно маятнику передвигалась от одной столицы к другой. Партнерами ее были величайшие певцы того времени, например, тенор Джованни Баттиста Ру-бини или бас Луиджи Лаблаш. Наряду с целым рядом позабытых ныне партитур, специально для нее написанных, Мария Малибран ввела в свой репертуар множество новых значительных ролей — Норму, Сомнамбулу, наконец «Фиделио» Бетховена — единственную немецкую оперу, которую она исполняла (хотя в концертах она охотно пела на немецком языке и арию Агаты из «Вольного стрелка»).
Норма и Амина в «Сомнамбуле» явились самыми блистательными сценическими созданиями Марии Малибран в период ее творческой зрелости. В ее интерпретации это было не просто монотонное пение, преследовавшее одну цель — произвести как можно более красивые тона — и неизменно оставлявшее Беллини равнодушным, ибо казалось ему чисто декоративным; Малибран чутким внутренним слухом улавливала глубинные драматические потоки, струящиеся даже под совершенно ровной с виду поверхностью; так было и при воспроизведении ею лирического образа бродящей в ночи героини оперы. Кому как не ее автору дано было по достоинству оценить, насколько глубоко она проникла в его замысел и осуществила его!
Как известно, музой Беллини была Джудитта Паста. Но увидев и услышав в Лондоне Малибран, игравшую Амину в его «Сомнамбуле», он был настолько потрясен, что по окончании действия первым вскочил со своего места и во весь голос завопил: «Viva brava! Viva brava!». «Я вызывал Малибран и аплодировал ей, сколько у меня хватило сил», — писал он. Затем он кинулся в артистическую уборную, и актриса бросилась ему на шею, произнося слова, которые она только что спела на сцене, вызвав у него волнение и восторг: «Ah, m'abraccia» — «Обними меня». Когда Марией Малибран овладевало вдохновение, ее игра на сцене и искреннее переживание сливались воедино. Так состоялось ее знакомство с молодым композитором, вскоре переросшее в глубокую дружбу, обогащавшую их обоих. Беллини написал для Малибран оперу «Пуритане», она вдохнула в созданные им образы огонь жизни. Однажды она даже нарисовала его портрет. «Сомнамбулу» Мария пела на итальянском и английском языках, и лондонцы дрались из-за входных билетов. Три года спустя ей стало известно, что Беллини скончался. В то время нежному гению итальянской музыки было тридцать четыре года. Потрясенная ужасной вестью о его кончине, Малибран, если верить легенде, предсказала, что и сама вскоре отойдет в мир иной. (Удивительное совпадение: она умерла через год в тот же день, что и Беллини.)
Но пока что она находилась в зените своей славы. Не случайно ведь ей первой из певиц, не являющихся итальянками, удалось покорить прародину оперы — Италию. Луиджи Лаблаш, коллега и друг Малибран, как-то раз невзначай заметил, что удивляется, почему это она не поет в Италии. И в самом деле, почему?! Малибран поспешно запаковала чемоданы и в 1832 году, не дожидаясь приглашения, явилась со своим мужем в Рим — в то время примадонны еще не находились в рабской зависимости от своих импресарио и планов выступлений на несколько лет вперед. Директор театра Балле немедленно пригласил Малибран, положив начало ее беспрецедентному турне по Италии, продолжавшемуся несколько лет.
Театр «Сан-Карло» в Неаполе, Болонья, Венеция, «Ла Скала» в Милане — вот вехи ее пути. В Милане, этом оплоте итальянской оперы, она, выступая в роли Нормы, вызвала такой фурор, что потребовалось вмешательство полиции, но и та не без труда заставила неистовствующую толпу зрителей покинуть помещение театра. Зато запретить миланцам петь Марии серенады и устраивать в ее честь факельные шествия не мог никто. В Венеции гастролирующей примадонне оказали царский прием — сотни гондол сопровождали ее в поездке по Большому Каналу. А уж когда стало известно, что она отказалась от гонорара, пожертвовав его директору театра, которому угрожало банкротство, ее популярность достигла апогея. Директор в знак благодарности переименовал свой театр: отныне он стал называться театром Малибран.
Зрительские симпатии к Малибран нашли свое выражение в колоссальных гонорарах, для того времени невиданных. В Неаполе она получила восемьдесят тысяч франков за сорок выступлений, а с театром «Ла Скала» даже заключила контракт на четыреста пятьдесят тысяч франков, выплачиваемых равными долями в течение трех лет (успела получить, однако, только за один сезон). В местечке Рони под Парижем, а также под Брюсселем супруги приобрели небольшие сельские замки, где могли передохнуть после утомительных гастролей. В Бельгии же Мария Малибран произвела на свет своих сыновей: Шарль Вильфрид стал известным пианистом, а рано скончавшийся Франц был одаренным скрипачем.
Мария, конечно, была создана для театральной сцены, но это не мешало ей охотно выступать и в концертах, главным образом в попурри. В провинциальных городах Англии она участвовала в ораториях (в основном, Генделя). Один-единственный раз она посетила Германию: в 1837 году супружеская чета приняла участие в музыкальном фестивале, состоявшемся в Ахене. Приехавшей Малибран гвардейцы отдали воинские почести, да и в остальном ей был оказан такой прием, словно она член королевской фамилии. Вскоре после ахенского фестиваля она отправилась в Англию. Этой поездке суждено было стать ее последней гастролью.
«Человек искусства не может не завидовать Малибран, которая свою красоту, славу и талант унесла с собой в могилу, прежде чем их разрушило безжалостное время!» — воскликнул вслед великой певице Франц Лист. Будто метеор ослепляющей яркости осветила она на краткий миг своей жизни оперный небосвод. Сценическое воплощение ее способностей явилось провозвестником нового направления в искусстве. Точно так же как Вильгельмина Шрёдер-Девриент проложила дорогу к новому музыкальному театру Германии, к опере Вагнера, Малибран, сама того не подозревая, подготовила почву для театра Верди: для горящих мрачным пламенем страстей, для пылкого дыхания его драматических мелодий и психологически точных образов героев. Инстинктом гениального провидения она и в самых обычных и примитивных партитурах, которые ей предлагало ее время, ощутила дух латинской музыкальной драмы.
К. Хонолка. «Великие примадонны» (перевод — Р. Солодовник, А. Кацура)
