Анджелика Каталани (итал. Angelica Catalani, по мужу Valabrègue; 10 мая 1780 — 12 июня 1849) — итальянская певица (сопрано).
Каталани — воистину замечательное явление в мире вокального искусства. «Чудом природы» назвал колоратурную певицу Паоло Скюдо за ее исключительное техническое мастерство. Анджелика Каталани родилась 10 мая 1780 года в итальянском городке Губбио, что в области Умбрия. Ее отца Антонио Каталани, человека предприимчивого, знали и как уездного судью, и как первого баса капеллы Сенигалльского собора.
Уже в раннем детстве Анджелика отличалась прекрасным голосом. Отец доверил ее воспитание дирижеру Пьетро Моранди. Затем, пытаясь облегчить бедственное положение семьи, определил двенадцатилетнюю девочку в монастырь «Санта-Лючия». Сюда в течение двух лет многие прихожане приходили лишь для того, чтобы услышать ее пение.
Вскоре после возвращения домой девочка отправилась во Флоренцию учиться у известного сопраниста Луиджи Маркези. Маркези, приверженец внешне эффектного вокального стиля, счел необходимым поделиться с ученицей главным образом своим удивительным искусством в пении разного рода вокальных украшений, техническим мастерством. Анджелика оказалась способной ученицей, и вскоре на свет появилась одаренная и виртуозная певица.
В 1797 году Каталани дебютирует в венецианском театре «Ла Фениче» в опере С. Майра «Лодоиска». Посетители театра сразу отметили высокий, звучный голос новой артистки. А если учесть редкую красоту и обаяние Анджелики, понятен ее успех. В следующем году она выступает в Ливорно, еще через год поет в театре «Пергола» во Флоренции, а последний год столетия проводит в Триесте.
Новый век начинается весьма удачно — 21 января 1801 года Каталани впервые поет на подмостках знаменитого «Ла Скала». «Где бы ни появлялась молодая певица, всюду слушатели воздавали должное ее искусству, — пишет В. В. Тимохин. — Правда, пение артистки не было отмечено глубиной чувства, не выделялась она и непосредственностью сценического поведения, но зато в музыке живой, приподнятой, бравурной — не знала себе равных. Исключительная красота голоса Каталани, некогда трогавшая сердца простых прихожан, теперь, соединенная с замечательной техникой, вызывала восторги любителей оперного пения».
В 1804 году певица уезжает в Лиссабон. В столице Португалии она становится солисткой местной итальянской оперы. Каталани быстро становится любимицей местных слушателей.
В 1806 году Анджелика заключает выгодный контракт с лондонской оперой. На пути в «туманный Альбион» она дает несколько концертов в Мадриде, а затем в течение нескольких месяцев поет в Париже.
В зале «Национальной академии музыки» с июня по сентябрь Каталани демонстрировала свое искусство в трех концертных программах, и каждый раз был аншлаг. Говорили, что лишь появление великого Паганини могло произвести такой же эффект. Критиков поразил обширный диапазон, поразительная легкость голоса певицы.
Искусство Каталани покорило и Наполеона. Итальянскую артистку вызвали в Тюильри, где и состоялся ее разговор с императором. «Куда вы направляетесь?» — спросил полководец свою собеседницу. «В Лондон, государь», — промолвила Каталани. «Останьтесь лучше в Париже, здесь вам хорошо заплатят и по-настоящему оценят ваш талант. Вы получите сто тысяч франков в год и два месяца отпуска. Это решено; прощайте, мадам».
Однако Каталани осталась верна договору с лондонским театром. Она бежала из Франции на пароходе, предназначенном для перевозки пленных. В декабре 1806 года Каталани впервые спела для лондонцев в опере Португаля «Семирамида».
После закрытия театрального сезона в столице Англии певица, как правило, предпринимала концертные турне по английским провинциям. «Имя ее, объявленное в афишах, привлекало толпы народа в самые маленькие города страны», — указывают очевидцы.
После падения Наполеона в 1814 году Каталани возвращается во Францию, а затем отправляется в большую и удачную гастрольную поездку по Германии, Дании, Швеции, Бельгии и Голландии.
Наибольшей популярностью среди слушателей пользовались такие произведения, как «Семирамида» Португаля, вариации Роде, арии из опер «Прекрасная мельничиха» Джованни Паизиелло, «Три султанши» Винченцо Пуччита (аккомпаниатор Каталани). Благосклонно принимали европейские зрители ее выступления в сочинениях Чимарозы, Николини, Пиччини и Россини.
После возвращения в Париж Каталани становится директором Итальянской оперы. Впрочем, фактически руководство театром осуществлял ее муж Поль Валабрег. Он старался в первую очередь обеспечить доходность предприятия. Отсюда и снижение стоимости оформления спектаклей, а также максимальное сокращение расходов на такие «второстепенные» атрибуты оперного представления, как хор и оркестр.
В мае 1816 года Каталани возвращается на сцену. Следуют ее выступления в Мюнхене, Венеции и Неаполе. Только в августе 1817 года, вернувшись в Париж, она на короткое время вновь становится во главе Итальянской оперы. Но не прошло и года, как в апреле 1818 года Каталани окончательно покидает свой пост. Следующее десятилетие она постоянно гастролирует по Европе. К тому времени Каталани уже редко брала некогда великолепные высокие ноты, но прежняя гибкость и сила ее голоса еще пленяли публику.
В 1823 году Каталани впервые посетила столицу России. В Петербурге ей оказали самый сердечный прием. 6 января 1825 года Каталани участвовала в открытии в Москве современного здания Большого театра. Она исполнила партию Эрато в прологе «Торжества муз», музыку которого написали русские композиторы А. Н. Верстовский и А. А. Алябьев.
В 1826 году Каталани гастролирует по Италии, выступив в Генуе, Неаполе и Риме. В 1827 году она посетила Германию. А в следующем сезоне, в год тридцатилетия артистической деятельности, Каталани решила оставить сцену. Последнее выступление певицы состоялось в 1828 году в Дублине.
В дальнейшем в своем доме во Флоренции артистка обучала пению молодых девушек, готовившихся к театральной карьере. Пела она теперь лишь для знакомых и друзей. Те не могли удержаться от похвал, и даже в почтенном возрасте певица не потеряла многих драгоценных свойств своего голоса. Спасаясь от эпидемии холеры, вспыхнувшей в Италии, Каталани устремилась к детям в Париж. Однако по иронии судьбы от этой болезни она и умерла 12 июня 1849 года.
В. В. Тимохин пишет:
«Анджелика Каталани по праву принадлежит к числу тех крупнейших артистов, которые на протяжении последних двух столетий составляли гордость итальянской вокальной школы. Редчайшее дарование, великолепная память, способность к невероятно быстрому усвоению законов певческого мастерства определили громадные успехи певицы на оперных сценах и в концертных залах подавляющего большинства стран Европы.
Природная красота, сила, легкость, необычайная подвижность голоса, диапазон которого простирался до „соль“ третьей октавы, дали основания говорить о певице как об обладательнице одного из самых совершенных голосовых аппаратов. Каталани была непревзойденным виртуозом и именно этой стороной своего искусства завоевала всеобщую известность. Всевозможные вокальные украшения она расточала с необыкновенной щедростью. Ей блестяще удавались, как и ее младшему современнику знаменитому тенору Рубини и другим выдающимся итальянским певцам того времени, контрасты между энергичным forte и пленительным, нежнейшим mezza voce. Особенно поражала слушателей феноменальная свобода, чистота и быстрота, с какой пела артистка хроматические гаммы, вверх и вниз, делая трель на каждом полутоне».
В революционном 1848 году Женни Линд, достигшая к этому времени пика своей славы, приехала в Париж. Первым делом она нанесла визит Анджелике Каталани. Войдя в дом, Линд попросила доложить о себе, а представ пред лицом примадонны, поклонилась ей низко в ноги, рассыпалась в похвалах великой актрисе и попросила благословения. Проявленные шведкой сердечность и скромность вполне соответствовали кроткому нраву, который отличал ее от примадонн прошлого. Взять к примеру Элизабет Мару. Ровно тридцать лет назад, Мара, будучи уже в очень преклонном возрасте, отказалась нанести визит вежливости Каталани, которая была в то время общепризнанной звездой лондонской сцены. С какой такой стати, рассуждала Мара, ведь столица Англии является ее законной вотчиной. То, что пора ее безраздельного господства в опере миновала несколькими десятилетиями раньше, не мешало ей чувствовать себя госпожой положения.
Сейчас, в середине XIX века, в той же роли — живого памятника своей былой славы — выступала Каталани. Музыку, которую она любила, перестали исполнять, а рукоплескавшие ей монархи были свергнуты с престолов и умерли. Да и она сама оставалась ли жить в сознании новой эпохи, породившей столько новых звезд и комет бельканто? За несколько лет до середины века распространились слухи о ее кончине. Когда они дошли до Каталани, та, огорченная, написала из Италии письмо своему другу в Париж, прося его восстановить истину. «Как ужасно старой женщине то и дело узнавать из газет, что она скончалась. После меня наследникам останется так мало, что нет смысла разжигать таким образом их аппетиты. То, что не успел промотать мой муж, я пожертвовала на нужды искусства, а доходами от концертов делюсь с бедняками. Небольшое имение, в котором я живу, приносит мне несколько тысяч фунтов, и это все, чем я располагаю, после тех миллионов, которыми меня некогда одарила Европа. Так дайте же мне, прошу вас, еще понаслаждаться этим скромным достоянием, не сокращайте искусственным образом те немногие дни, что мне еще остались».
Выказанное шведкой почтение явилось последней радостью старой примадонны. Нанести ей прощальный визит Женни Линд не успела: к моменту ее отъезда из Франции Каталани уже не было в живых. В смертельном ужасе перед эпидемией холеры она бежала от нее из родной Италии на берега Сены. Но холера настигла ее и здесь. Став в Париже одной из первых жертв эпидемии, она скончалась 12 июня 1849 года. Вот когда вспомнили, кем была эта старая женщина! Весь мир отдал почести ей, некоронованной, но бесспорной королеве вокала минувшей эпохи — первой четверти девятнадцатого века.
Чрезвычайно длинный жизненный путь Каталани совпадает по времени с периодом бурь и революций. Когда она была ребенком, зарницы великой революции осветили самые отдаленные горизонты Европы. В Англии и Франции она сопереживала судьбы их народов и суверенов, а также стала непосредственной свидетельницей рождения нового оперно-театрального жанра. Сердце ее принадлежало вчерашнему дню, всему традиционному как в искусстве, так и в политике. Она была гласом старого режима, оплакивала его крушение и с ликованием встретила Реставрацию после того, как возмутитель спокойствия в Европе Наполеон Бонапарт был обезврежен.
Ведущая примадонна, подвизавшаяся на сцене и период между Моцартом и романтиками, она была современницей Бетховена, Мегюля, Лесюэра, Керубини и Спонтини, то есть тех композиторов, которые были связаны с обоими прогрессивными течениями того времени в оперном искусстве: с исторической «большой оперой» и с «оперой ужасов» или «оперой спасения». Целых сто лет в оперном искусстве царствовала старая опера-сериа в неаполитанском стиле с античными королями и героями в костюмах стиля барокко. Но уже для Моцарта бесчисленные либретто Метастазио с несчетными вариациями одних и тех же сюжетов и извечными гирляндами арий стали пустым звуком. Лишь повинуясь чувству долга, без всякого воодушевления озвучил он «Милосердие Тита» Метастазио для празднеств по случаю коронации в Праге. Зато его непреодолимо влекли к себе жизненная реальность, что нашло отражение в его операх «Похищение из сераля» и «Дон Жуан», и иносказания политического свойства, на которые он отважился в «Фигаро». Однако тенденция к мифологическому трагизму была еще очень сильна в классических операх Глюка, а они, уступая в музыкальном совершенстве творениям Моцарта, тем не менее оказывали куда большее воздействие на формирование стиля оперы. И все же новая эра, начало которой положило взятие Бастилии, давала себя знать и на оперной сцене — туда проникли совершенно новые темы. «Свобода, равенство, братство, разум, мораль» — было начертано на знаменах Великой французской революции. И как же быстро появились новые спектакли в духе времени, как чутко отреагировала опера на только что народившиеся социально-политические условия! В 1792 году, когда якобинская диктатура еще не успела достигнуть своих крайностей, на сцене уже играли «Пещеру» Лесюэра, явившуюся провозвестницей оперы ужасов. Опера Бетховена «Фиделио» стала ее апофеозом, «Водовоз» Керубини стяжал наибольший успех, а «Немая из Портичи» Обера, поставленная много позднее, оказалась наиболее действенной в политическом отношении. Ее представление в Брюсселе в 1830 году настолько воспламенило публику, что сыграло роль сигнала к восстанию, перешедшему в бельгийскую революцию.
В спектаклях, даже облаченных в исторические одеяния, бился пульс протеста против тирании, а свобода и нравственность неизменно одерживали верх над насилием. Так, у Бетховена добрый губернатор неожиданно приходит на помощь Леоноре, а водовоза Керубини, спрятавшего от ищеек кардинала Мазарини в бочке председателя парламента, спасает милость благородной королевы.
Дотоле в истории искусства опера никогда еще не обретала такой политической действенности и актуальности, как в эпоху Каталани, и никогда овеянная славой примадонна не блюла свою автономию, свою отстраненность от всего происходящего вокруг столь ревностно, как это делала она. Ее суверенность сказалась даже в отношениях с людьми, являвшимися поставщиками ее духовной пищи, — с либреттистами и композиторами. Вопреки традиции ее имя не связано ни с одним великим композитором, тогда как жившая позднее Паста неизменно ассоциируется в нашем представлении с Беллини, а Шрёдер-Девриент — с Бетховеном или Вагнером. Каталани предпочитала блистать почти исключительно в пьесах, относящихся ко второму, а то и к третьему разряду. «Музыкальный фанатик», «Охота Генриха IV», «Клитемнестра», «Римские вакханалии» и многие другие оперы сохранились в памяти человечества лишь потому, что в них пела великая Каталани. Николини, Моска, Цингарелли — кто знает сейчас этих композиторов? Но тогда их произведения исполняли, равно как на итальянской сцене играли Паэра, Паизиелло и Симона Майра. Они, эпигоны, доносили до современников отзвуки минувшего столетия виртуозной оперы, когда тон задавали не простые граждане, а монархи и аристократы.
Этому ушедшему в прошлое веку, в котором Каталани прожила первые двадцать лет своей жизни, она хранила неизменную верность. Ее не поколебало и то обстоятельство, что в старости она стала невольной свидетельницей того, как на сцене решительно и бесповоротно утвердилась волнующая музыка Верди и Вагнера с ее общечеловеческими эмоциями, совершенно чуждая пустопорожней мишуре виртуозного пения. Оперы и арии интересовали ее лишь настолько, насколько она могла проявить в них свое мастерство. Ее концертные программы представляли собой попурри из наиболее известных произведений эпохи бельканто без малейшего намека на драматургию (впрочем, она не являлась единственной в своем роде).
Коронным номером Каталани стало произведение, которое, свершив сложный путь, возвратилось к певице. Это была ария Паизиелло «Nel cor non piu mi sento» (Я в сердце больше не чувствую… — итал.), вариации которой в обработке Роде превратились в популярное произведение для скрипки. Движимая честолюбием Каталани загорелась желанием воспроизвести своим горлом дьявольское искусство скрипки. Сверкающие россыпи алмазов ее стаккато, быстрые хроматические переходы и нескончаемые тре-ли не могли не заворожить публику, которая по старой традиции еще умела ценить высшие достижения бельканто.
По сути дела ей бы следовало стать примадонной властелина, именем которого названа целая эпоха, а именно Наполеона Бонапарта. Могущественнейший человек Европы разделял ее пристрастие к вчерашнему дню музыки, к услаждающим слух бездушным мелодиям итальянского рококо. Однажды Керубини, композитору серьезному и с высокими устремлениями, пришлось выслушать обидное для него суждение из уст своего повелителя (а Керубини также был натурализованным французом), выказавшего свой вкус. После музыкального вечера в честь возвратившегося с победой генерала Бонапарта последний затеял с Керубини разговор о его выступлении, но быстро отвлекся от этой темы и начал хвалить его соперника. «Паизиелло я еще признаю с грехом пополам, — с горечью буркнул Керубини, — но Цингарелли…». В другой раз первый консул дал ему добрый совет: «Я люблю музыку Паизиелло за то, что она нежная и успокаивающая. А ваша — слишком шумная». «Понимаю, — ответил Керубини. — Вам нужна музыка, которая не мешала бы обдумывать государственные дела». Этот ответ, пусть произнесенный недовольным тоном, примирил Наполеона с Керубини. При таких наклонностях Бонапарта Каталани ничего не стоило снискать расположение диктатора. Тем более что тот откровенно добивался этого. В 1806 году, через два года после коронации, он дал ей аудиенцию, во время которой осыпал самыми выгодными предложениями. Он обещал ей сто тысяч франков в год, — огромную сумму по тем временам, — если она осядет в Париже. Впоследствии Каталани отзывалась об этой беседе как о самом страшном часе своей жизни: автократ внушал ей страх и отвращение. Отказ, по всей видимости, нимало не обескуражил Наполеона, во всяком случае он и потом неоднократно пытался соблазнить Анджелику драгоценными подарками. Каталани предпочла перебраться в Лондон, где она тоже не так уж плохо зарабатывала, при этом она не находилась под покровительством тиранического и непредсказуемого почитателя, возомнившего себя императором, но для нее так и оставшегося выскочкой, а купалась в лучах милости законных монархов, отпрысков старинных знатных родов. Там пребывали в изгнании свергнутые Бурбоны, да и английский двор оказывал ей ласку и почет, а лорды видели в ней не актрису, а светскую даму.
Для Каталани было чрезвычайно важно, что ее принимали в благородном обществе, а не смотрели на нее сверху вниз как на комедиантку. Быть может, это обстоятельство имело для нее большее значение, чем все миллионы вместе взятые, которые она заработала на протяжении всей своей жизни, главным образом в богатой Англии. Одни бенефисы принесли ей девяносто тысяч гиней, что соответствовало полумиллиону имперских талеров. Роскошный образ жизни, элегантность в одежде, шикарные драгоценности Каталани поднимали престиж певицы в обществе, но пропуском в него прежде всего послужила ее безукоризненная благовоспитанность, импонировавшая английским пуританам.
Странности поведения и капризы, считавшиеся неотъемлемой принадлежностью примадонны, у Каталани наличествовали в избытке. Чего только не было намешано в характере вспыльчивой неуравновешенной итальянки! Добродушная и щедрая по натуре, — она помогала бедным семьям и никогда не уклонялась от участия в благотворительных концертах, — Каталани порой бывала до скупости мелочной, вздорной и упрямой. Цену деньгам она знала очень хорошо. Чем больше ее боготворили во всей Европе, тем чаще, естественно, проявлялось ее своенравие. Однажды, в бытность Каталани в Мюнхене, королевский камергер сделал ей замечание: по неведению она заняла в церкви место, на котором обычно сидела одна из принцесс. Замечание привело ее в такую ярость, что она решила наказать весь город за неслыханную дерзость. Отменив прежде всего свой концерт, она известила двор, что ноги ее больше не будет на земле Мюнхена. Свою угрозу она осуществила буквально: слугам гостиницы «У черного орла», где жила Каталани, было приказано устлать коврами дорогу от выхода до ее кареты, а у ее подножки она еще бросила на мостовую шаль, лишь бы только ее божественная нога не коснулась земли, на которой стоит неблагодарный город. А в лейпцигском Гевандхаусе ей пришелся не по вкусу ковер, лежавший на эстраде. Она велела принести из гардероба свою роскошную индийскую шаль и разостлала ее на полу. Только после этого концерт мог продолжаться.
Подобные анекдотики открывают нам черты, типичные для примадонн. Но для Каталани куда более характерно сильное и упорно осуществляемое стремление подняться как можно выше в социальной иерархии и по положению, и по богатству. Вряд ли она по большой любви вышла замуж за француза Валлабрега, бывшего офицера, а впоследствии атташе посольства, с которым она познакомилась в Лиссабоне. Она держала себя с ним более чем прохладно, во всяком случае прекрасно владела собой. Скорее правомерно предположить, что ею руководило желание как можно быстрее подняться по общественной лестнице. И она не обманулась в своих ожиданиях. Будучи замужней дамой и матерью троих детей, она заняла место среди окруженных почетом знатных людей, чего никак не скажешь о всех примадоннах.
К сожалению, супруг-дипломат оказался мотом, и к тому же весьма расточительным. То, что Анджелика зарабатывала пением на сцене, он пускал на ветер в казино. Такая же печальная судьба постигла в браке Мару и Шрёдер-Девриент, но в отличие от них Каталани сохранила всю свою энергию, позволявшую ей приумножать состояние семьи быстрее, чем мосье де Валлабрег успевал его промотать. Она ни в коем случае не желала допустить в свою жизнь скандал. В ее долгой, овеянной славой карьере нет ни тайн, ни пламенной любви, ни иных драматических ситуаций. С завидным терпением она цепко держалась за отвоеванное местечко на солнечной стороне бытия, рядом с коронованными особами, и за благосклонность публики.
Глубокое уважение Анджелики к знати и монархии не в последнюю очередь объясняется тем, что она вышла из простонародной среды. Родилась она где-то в восьмидесятых годах XVIII века — более точную дату Каталани предпочитала не называть, — в маленьком местечке Синигалья, что в папской области. Отец ее, бедный ремесленник, прельстившись дешевизной, отдал девочку на воспитание в монастырь Санта-Лючия близ Рима. Анджелике сказочно повезло — она попала в заведение, где высоко ставили музыку, и очень рано сумела проявить свои способности. Она пела так замечательно, что однажды благочестивая паства, прийдя в восторг, разразилась аплодисментами прямо посредине мессы. Папа Каталани учуял, что золото в горле девочки нетрудно переплавить в наличность, и когда Анджелике исполнилось пятнадцать лет, забрал девочку из монастыря, чтобы дать ей профессиональное образование. Тут-то и сказалась ее поразительная врожденная техника. Знаменитый кастрат Кресчентини вознамерился было заняться ее муштрой, но у маленькой Каталани не хватило на это терпения. Она и без того играючи выводила обязательные каденции, фиоритуры и трели; в восемнадцать лет Каталани уже выступала на сцене знаменитого театра «Фениче» в Венеции, затем в Милане, Флоренции, Риме и Неаполе, после чего стала сначала итальянской, а затем и европейской звездой. Она была приглашена к Лиссабонскому двору и произвела там столь благоприятное впечатление, что ей предложили остаться за очень приличное вознаграждение. Пробыв в Португалии четыре года, Каталани почувствовала, что прочно стоит на ногах, что пора ей во исполнение своего заветного желания сделать решительный шаг и перебраться в самый богатый город мира — Лондон. По пути туда пришлось пересечь материк. При мадридском дворе, куда она явилась с рекомендательным письмом от португальской принцессы-регентши в кармане, Анджелику приняли с распростертыми объятиями и вознаградили за концерт неслыханным гонораром в три с половиной тысячи луидоров. Она сделала промежуточную остановку в Париже и дала четыре концерта, на которых в числе слушателей был и Наполеон. Он, не откладывая в долгий ящик, тут же сделал попытку уговорить ее остаться в «вечном городе», но она предпочла Лондон. Там она прожила девять лет, стала примадонной Королевского театра, выступала с концертами, пела на частных вечерах и с удовольствием вращалась в кругу французской эмигрантской знати, вместе с ней мечтая о том дне, когда корсиканский узурпатор наконец сломает себе шею.
В 1814 году долгожданный день настал. Вслед за Бурбонами и их двором она переселилась в Париж, но после возвращения Наполеона с Эльбы снова разделила эмигрантскую участь толстого Людовика XVIII. В последние сто дней наполеоновского владычества ей уже в который раз улыбнулась удача. В больших городах Бельгии и Голландии ее принимали ничуть не хуже, чем в Лондоне, она вывезла оттуда сто пятьдесят тысяч франков. Но после поражения Наполеона при Ватерлоо и возобновления монархической реставрации в Париже ей досталась еще более ценная награда — милость короля, щедро одарившего верную роялистку: ее назначили директрисой Итальянского театра с ежегодным окладом в сто шестьдесят тысяч франков.
Во время Ахенского мирного конгресса Каталани купалась в лучах славы, исходивших от великих дипломатов и монархов. Пользовавшийся у дам наибольшим успехом русский царь Александр I пытался ухаживать за придворной дивой, но она в свою очередь кокетничала со старым фельдмаршалом Блюхером. Старый вояка покорил ее тем, что знал наизусть половину партии Папагено и к вящему удовольствию высокопоставленной аудитории пел ее своим грубым голосом. «Вы победили не только Наполеона, но и Каталани», — смеясь поздравила его примадонна.
Став во главе Итальянского театра, Каталани достигла зенита своей славы. Не говоря уже о том, что лично она затмила всех своих французских соперниц, сама итальянская сцена, пользовавшаяся покровительством монарха, приобрела огромный престиж. Но тут-то и выяснилось, что примадонна мешает директрисе. Для начала от нее сбежали многие певцы — ведь Ката-лани-примадонна никого не терпела около себя. Затем алчность и мания расточительства принца-консорта де Валлабрега похерили все предприятие. Три года спустя Итальянский театр обанкротился, да и сама Каталани потеряла значительную часть своего состояния. (Спустя какое-то время Россини оказался не более удачливым в роли театрального директора — ему тоже удалось посадить на мель Итальянскую оперу в Париже.)
В 1817 году Каталани отказалась от должности и отправилась в турне — надо же было пополнить семейную кассу. Долгое время она безраздельно властвовала в оперных театрах и концертных залах, и даже в двадцатые годы, когда появилась новая обильная поросль примадонн в лице Пасты, Шрёдер-Девриент, Писаро-ни, Зонтаг, Малибран, сестер Гризи, она еще на протяжении многих лет оставалась знаменитой и выдерживала натиск молодежи. Фейерверк ее колоратур покорял слушателей от Парижа и Вены до самой Москвы.
Ею восхищались князья и короли. Начиная с 1816 года она посещала и немецкие города, а в Берлине произвела такое сильное впечатление — а ей тогда было сорок семь лет — на критика Людвига Рельштаба, человека вдумчивого и весьма сдержанного, что он разразился похвальной статьей в ее адрес. «Словно повелительница волею Божьей, певица вышла на авансцену. Оркестр громко заиграл „Боже, спаси короля“. После вступления певица с чувством собственного достоинства, торжественно, даже с неподражаемым величием запела первую строфу. Голос ее возносился все выше и все больше распространялся вширь. Каждое движение ее величественной фигуры сливалось в единое целое с пением. Высоко, словно парящий орел в небе, плыл ее голос над бурным кипучим морем звуков».
Величавость осанки, торжественность исполнения появились у Каталани по всей видимости лишь в самом зените ее карьеры. Молодая Каталани пленяла слушателей скорее прелестной внешностью и с высоты подмостков производила впечатление эдакой кокетливой певчей птички, а не глашательницы высокой трагедии. Ее современник, немец по фамилии Сивере, имевший случай наблюдать ее в Париже и даже знакомый с ней лично, оставил нам очень точный портрет Каталани и отзыв о ее мастерстве, написанный рукой знатока, хотя и не лишенного профессорского педантизма. Как это ни парадоксально, из этой статьи следует, что к женщинам типа Юноны он относил римлянок, а не германских женщин. «Мадам Каталани, — пишет он, — скорее можно назвать маленькой и хрупкой, то есть этим она походит на северо-европейских женщин; могучее телосложение жительниц юга Европы никоим образом ей не свойственно. Да и в лице Каталани напрасно мы будем искать признаков ее южного происхождения. Вместо так называемого совершенного пластического единства, в его нижней части каждая черта существует как бы сама по себе, что характерно для физиономии нордического типа и отвечает общему вкусу». Лицо Каталани нельзя было назвать классически правильным, но оно было настолько прелестно — глаз не оторвать, — что одно ее появление на сцене вызывало шквал аплодисментов.
Что касается ее голоса, то мы с удивлением узнаем, что диапазон его был невелик, что верхнее до она брала уже с трудом и не совсем чисто. Поэтому в ее репертуаре отсутствовали партии для высокого голоса, написанные Моцартом. Впрочем, его творчество вообще было ей чуждо, она не понимала хитроумных персонажей его музыкальных комедий. Об этом свидетельствует и Сивере, отметивший ее совершенно превратное толкование роли графини в «Фигаро». Но ведь в пору расцвета бельканто ограниченный диапазон голоса никак не служит препятствием для виртуозности, об этом убедительно говорит пример Хассе-Бордони. Ценилась не высота взятых звуков, а изящество исполнения, его легкость, в чем Каталани была великим мастером. Необычайно легкой была у нее и атака — «стоило ей разомкнуть губы — и из ее рта уже лился сильный и точный тон во всем своем совершенстве». В результате она имела возможность пользоваться своим голосом как музыкальным инструментом, который без каких-либо технических затруднений выполнял стаккато, трели и арпеджио. Правда, этому инструменту не хватало души, все исполняемые Каталани мелодии звучали невыразительно, безжизненно. Актерским дарованием она также не смогла обогатить оперу. В трагических ролях она сохраняла бесстрастие. Партии в операх-буффа были ей больше по душе, во всяком случае в молодые годы, когда она по крайней мере могла проявлять на сцене врожденное кокетство, являющееся неотъемлемой принадлежностью всех южных певиц, даже тех, которые, подобно Каталани, за отсутствием природного комедийного дарования, были вынуждены руководствоваться не им, а рассудком. В заключение Сивере, к слову сказать искренний почитатель таланта Каталани, хотя и строгий его ценитель, замечает: «Мадам Каталани как певица и артистка действовала на сцене с предельной свободой. Последняя, проявляясь не столько в ее драматической игре, сколько в техническом совершенстве пения, тем не менее заслуживает величайшего восхищения, так как Каталани не только второстепенные, но и высочайшие произведения искусства исполняла с величайшей непринужденностью».
Некоторые ее профессиональные недостатки чисто технического свойства, в частности ощутимый разрыв между регистрами, легко объяснимы отсутствием серьезной подготовки в юности. Своим мастерством Каталани обязана исключительно самой себе. Серьезное образование, выходящее за рамки ее профессии, никогда не интересовало эгоцентричную примадонну. Это сказалось при ее знакомстве с Гёте (которого она не читала). Тайный советник встретился с Каталани в Мариенбаде, когда ее звезда уже закатилась. Это не помещало ему выжать из своей лирической музы посвященное ей четверостишие, подобные которому он писал многим примадоннам.
В театре или в комнате простой
Наслушаться не можем до отвала,
И постигаем: уши нам даны,
Чтоб слушать начинать сначала.
Автор биографии Каталани (доктор Адольф Когут, заверяющий читателя, что он пишет только правду, без капли вымысла) не без иронии сообщает, что было известно певице о безграничном властителе европейской поэзии. Вот как он живописует придворное общество, собравшееся по поводу концерта Каталани.
«По велению высочайшего хозяина Каталани посадили на самое почетное место — рядом с Гёте, но она не знала, кто он такой, и не читала его произведений. Заметив, однако, величественную осанку соседа и обращенное к нему всеобщее внимание, она заинтересовалась и наивно спросила господина, сидевшего по другую руку от нее:
— Как его зовут?
— Это знаменитый Гёте.
— Ах так! На каком же инструменте он играет?
— Он не музыкант, мадам, а автор книги о Вертере.
— Да, да, припоминаю! — воскликнула она и с обычной своей живостью обратилась к поэту. — Ах, сударь, я в восторге от вашего „Вертера“.
Польщенный Гёте благодарно поклонился.
— Самая смешная книга, что я прочла в своей жизни, — продолжала она тем же любезным тоном. — Вот потеха-то была!
Гёте не верил своим ушам.
— „Страдания Вертера“ — и вдруг потеха, — тихо пробормотал он.
— Да, да, я смеялась как никогда, — не унималась Анджелика и, припоминая подробности, громко рассмеялась. Она, конечно, имела в виду глупую пародию на Вертера, которая в виде грубейшего фарса была инсценирована в одном захудалом парижском театре».
Если это и вымысел, то хорошо придуманный. Когут во всяком случае обрисовал определенный тип в пестрой галерее наших примадонн. Но ведь в конце концов мадам Каталани платили не за литературные познания, а за блистательное пение. К тому же истая примадонна классического замеса имеет неписаное право устанавливать в пределах своих автономных владений скрижали с любыми законами, уважать которые обязаны все, начиная от короля и ниже. А Гёте… Слава его померкнет, во всяком случае со временем.
В конце двадцатых годов, когда Анджелика Каталани приближалась к пятидесятилетнему возрасту, она начала подумывать об уходе со сцены. У себя на родине, близ Флоренции, она построила виллу, где жила на склоне лет, пользуясь репутацией почтенной супруги и матери, а также преподавательницы вокала, не знавшей отбоя от учеников. Давала она и бесплатные уроки, но только особенно одаренным ученицам и с одним условием, — став певицами, они должны были рядом со своим именем упоминать и Каталани.
Судьбе было угодно, чтобы смерть настигла ее в символическую дату — в бурный 1849-й год, следовавший за революционным 1848-м, когда начали шататься троны; когда государство милостью Божьей, которому Анджелика Каталани служила верой и правдой и, конечно же, голосом, получило последний смертельный удар.
К. Хонолка. «Великие примадонны» (перевод — Р. Солодовник, А. Кацура)
