На Троицком фестивале в Зальцбурге показали предпоследнюю оперу Моцарта
Опера «Милосердие Тита» была написана Моцартом на скорую руку в 1791 как сборник кейсов и административных решений для просвещённого монарха по случаю коронации австрийского императора Леопольда II чешским королём. Премьера состоялась в Праге 6 сентября 1791 за несколько недель до первого представления в Театре на Видене «Волшебной флейты».
Тот факт, что эти две вещи создавались Моцартом одновременно, буквально бросается в уши. В «Милосердии Тита» музыка настолько драматургически вторична, а морализаторские тексты на основе популярного либретто Метастазио 1734 настолько вытесняют лирический компонент, что всё произведение неизбежно напоминает методичку для будущего руководителя государства о том, на что надо тратить деньги (не на памятники себе любимому, а на поддержку нуждающихся от природных катастроф), о том, что преступника нужно прощать, если он поступил плохо не из злого умысла, а по глупости, и что власть, основанная не на любви, а на страхе, делает властителя тираном.
Всё это весьма полезное морализаторство развивается на фоне деструктивно-токсичной и местами весьма комичной линии, которую ведёт Вителлия (стервозная сопрано, почти Абигайль из «Набукко» Верди по темпераменту в изумительном исполнении Александры Марселье) — дочь убитого императора Вителлия (На всякий случай замечу, что у императора Вителлия никакой дочери Вителлии не было вообще. Да и Тит был хоть и талантливым администратором, но, как и все в Древнем Риме, негодяем даже по тем временам отменным.). Она собирается замуж за нового руководителя, то есть Тита Веспасиана (тенора-размазню в роскошном исполнении Даниэля Бели) несмотря на то, что из-за него погиб её папа.
Такая вот коварная вся и амбициозная. В стервозную Вителлию влюблён Секст (он же кастрат, он меццо-сопрано, он же Чечилия Бартоли), на сестре которого Тит-размазня, отославший из города не одобренную общественностью чужестранную невесту, собрался жениться. Но у сестры Тита Сервилии (красивая сопрановая партия в ещё более красивом исполнении Мелиссы Пети) уже есть жених Анний (в изумительном исполнении меццо-сопрано Анны Тетруашвили), который к тому же дружит с Секстом. Всё это бесит не только Вителлию, но и зрителю уже становится не до музыкальных красот: на какую женщину Тит ни нацелится, кругом ему облом. Прямо жалко.
Вителлия же руками влюблённого в неё Секста постоянно хочет раскачать и без того напряжённую обстановку, и в итоге ей это удаётся: вспыхивает восстание, которое в спектакле Роберта Карсена показано как штурм вашингтонского обкома, то бишь Капитолия. Вителлия в шоке, ведь она только что узнала, что Тит именно ей решил в итоге предложить руку и сердце, и тут вдруг его убивают.
К слову, у Моцарта, к тому времени уже осознавшего, что реальные деньги можно заработать только на развлекательном контенте, эти метания и манипуляции Вителлии получаются исключительно комичными, но в целом пафос оперы всё-таки не выходит за рамки нравоучительного моралите. За эти рамки партитуру Моцарта выводит режиссура.
Как умный, а не просто талантливый режиссёр, Роберт Карсен, по-видимому, сознательно отказывается делать вид, что до него оперную придворную жизнь никто не инсценировал, и без стеснения использует концепцию своего коллеги Кристофа Лоя, создавшего удивительный административный триллер на базе лучшей оперы Гаэтано Доницетти «Роберто Деверё» (Мюнхен, 2005). Безликие современные правительственные учреждения, отличающиеся друг от друга только флагами и мелкой моторикой, и в самом деле хорошо оттеняют подлинную природу мышиной возни руководителей хоть мифических, хоть реальных. Единственным драмузлом в этих сюжетах становится конфликт между личными привязанностями руководителя и его административными обязанностями. В драматургическом развитии таких конфликтов решающее значение имеет финал.
Напомню, что в финале мюнхенского «Роберто Деверё» К. Лоя вынужденная убить любимого человека английская королева Елизавета в исполнении Эдиты Груберовой во время кульминационной арии проклинает свою корону и вместо неё снимает с головы пышный парик, под которым оказывается почти лысая голова несчастной умирающей старухи. Так при помощи одной гениальной мизансцены создаётся образ противостояния человеческого и протокольного, живого и ритуального, настоящего и фальшивого.
Тот же пафос, несмотря на явное противоречие моцартовской партитуре, использует и Роберт Карсен в своей концепции «Милосердия Тита», превращая оперу Моцарта в административную антиутопию. Отправной точкой этого превращения становится растерянной взгляд Тита, который после раскрытого предательства Сеста и будущей жены Вителлии произносит душераздирающую фразу: «Есть ли на свете хоть один человек, которому я мог бы доверять?..»
В этом вопросе столько прозрения и боли, столько отчаяния, что развитие протеста Тита против устройства мира, в котором добро и власть несовместимые понятия, по-новому высвечивает смысл главной арии Тита о том, что «если для управления страной нужно каменное сердце, то избавьте, боги, меня либо от власти, либо от сердца».
Детективная канва этого нудноватого, хоть и музыкально качественного (браво, маэстро Джанлука Капуано) перфоманса, в последние минуты представления переворачивает всё вверх дном, когда настоящим заговорщиком-убийцей оказывается… Впрочем, тем, кто будет смотреть эту оперу в рамках Летнего Зальцбургского фестиваля, лучше не портить интригу, тем более что в партии теневого кукловода блестяще выступил Ильдебрандо д’Арканджело.
Впрочем, весь состав был роскошным; это настоящий подарок меломану, и, если бы Чечилия Бартоли исполнила не кастратную партию Секста, а теноровую партию Тита, то авангардный флёр представления вошёл бы в историю как настоящий прорыв. Ну а если серьёзно, то непослушная середина – единственная проблема у сегодняшней Ч. Бартоли. Многие не замечают.
В новом зальцбургском спектакле преданный ближайшим окружением Тит погибает под звуки финально-банального торжественного хора, который славит его милосердие, напоминая, впрочем, больше заочное отпевание, чем заздравную песнь. Во время этого протокольного чествования Тит истекает кровью, сражённый предателями в самое сердце, — то самое сердце, которое в нём так и не смогло окаменеть…
Фото: SF / Marco Borrelli
