Русский «Парсифаль» в Венской государственной опере
Вагнеровская музыкальная мистерия «Парсифаль» (1882) рассказывает о рыцарском братстве, которое находится в священном лесу на горе Монтсальват и черпает энергию для христианских подвигов из чаши Грааля как символа жертвы Спасителя во имя очищения мира от греха.
В центре повествования — идея избавления человека от мучений за совершённый проступок через сострадание ему другого человека, которое уменьшает боль одного, разделяя её на многих. Кроме этих чисто психотерапевтических трудностей, в «Парсифале» много языческой символики, оприходованной христианскими теологами в своих целях. К таким символам относятся собственно чаша Грааля — символ детородного женского лона как источника главного божественного чуда на земле, каковым является человеческая жизнь, — и, разумеется, Священное копьё как фаллический символ, лишающий жизненной (мужской) силы того, в кого он вонзается.
Напомню, что по сюжету главный греховодник мистерии — злой волшебник Клингзор — на старости лет решает присоединиться к братству Грааля и, чтобы очиститься от сексуальных желаний, несовместимых с членством в братстве, отрезает себе всё самое чувствительное. Ответственный хранитель чаши Титурель отвергает эту жертву как недуховную. Обиженный и униженный Клингзор создаёт неподалёку от штаб-квартиры Грааля эротический центр «Досуг», в котором розовые девушки-цветы удовлетворяют своими бутонами всех желающих.
В этом ботаническом борделе Клингзор соблазняет и выводит из строя рыцарей Грааля при помощи фаллического копья. В качестве тяжёлой артиллерии Клингзор-противный использует волшебницу Кундри, которая, будучи воплощением всего женского и природно-непосредственного, увидев однажды Иисуса Христа, расхохоталась, чем обрекла себя на вечные колебания между сном и покоем, между служением и вредительством, между духовным устремлением и сексуальной зависимостью.
Именно под чары Кундри и подпадает сын Титуреля — Амфортас. Возбудившись телесно, Амфортас теряет духовную бдительность, и его Священное копьё становится добычей оскоплённого Клингзора. Рана, которую наносит Клингзор Амфортасу, доставляет ему чудовищные мучения, спасением от которых может стать только наивный глупец (reiner Tor), который проникнется к нему состраданием и примет его мучения, как свои собственные.
Этим дурачком и оказывается Парсифаль, папа которого Гамурет погиб в боях за всё хорошее, а сердобольная мама — Херцеляйда — тщетно потом пыталась оградить непоседливого мальчика от брутальной реальности мужского мира. В итоге, сделав себе лук, Парсифаль убегает из дома, убивает лебедя в волшебном лесу горы Монтсальват и становится свидетелем мучений Амфортаса во время энергетической подзарядки рыцарей чаши Грааля, сияние которой каждый раз терзает Амфортаса, напоминая об утраченном копье во время греховного помутнения.
Это же сексуальное влечение во II акте приходится испытать и самому Парсифалю, оказавшемуся в ботаническом борделе Клингзора. Но когда губы обольстительной Кундри прикасаются к его губам, Парсифаль испытывает фантомную боль раны Амфортаса и отвергает телесное удовлетворение во имя духовного прозрения.
Перед нами явная проекция возрастных изменений самого Рихарда Вагнера, создавшего «Парсифаля» в возрасте 69 лет, на очевидно вымученную дихотомию (противопоставление) духовного и телесного. Этот казус прекрасно выражен в знаменитой фразе из главного советского фильма по произведениям А. П. Чехова: «Вы, как и все в вашем возрасте, порицаете то, на что сами по старости просто неспособны…» [1] Именно эта обусловленная возрастом Вагнера этическая муть и определяет базовую возрастную категорию фанатов «Парсифаля» как «90+», поскольку эта часть публики спокойно воспринимает тот факт, что нормальное стремление мужчины к женщине может быть наказано теми изуверскими муками, каким подвергается в «Парсифале» Амфортас.
Неслучайно в протестной кульминации III акта именно Амфортас восстаёт против этой бесчеловечной пытки и фактически проклинает всё христианское братство паразитов, питающихся тем, что другим доставляет невыносимые страдания. Иными словами, как бы мы ни относились к философско-религиозной подоплёке последнего шедевра Рихарда Вагнера, об однозначном его толковании может говорить только очень ограниченный человек, каких оказалось немало среди австрийских критиков новой версии «Парсифаля», дистанционно выпущенной режиссёром Кириллом Серебренниковым на сцене Венской государственной оперы в 2021.
В основе предложенной режиссёром концепции I акта мистерии легко просматривается критика иерархических социальных систем, обусловливающих сектантство как способ мировосприятия и насилие как способ самоутверждения. Не секрет, что именно в замкнутых социальных группах — в тюрьмах, изолированных армейских подразделениях, труднодоступных поселениях и закрытых религиозных, трудовых и спортивных сообществах развиваются токсичные взаимоотношения, разрушающие самодостаточную ценность человеческой личности и жизни.
По этому поводу Ф. М. Достоевский в «Записках из мёртвого дома» писал, что неизбежность в таких замкнутых коллективах тлетворного удовольствия от власти над чужим телом (и шире — над чужой жизнью) приводит к необратимым последствиям для психики как насильника, так и жертвы. Человек, один раз испытавший власть над жизнью другого человека, становится нравственным инвалидом. И обратного пути к нормальной жизни у него практически не остаётся. Без этого важного наблюдения Ф. М. Достоевского понять спектакль К. Серебренникова совершенно невозможно.
Главный герой в спектакле К. Серебренникова — заблудившийся в прошлом юный Парсифаль-убийца (изумительная актёрская работа Николая Сидоренко и блистательная вокальная работа тенора Даниэля Франка): в тюремном душе Парсифаль перерезает бритвой горло беззащитному сокамернику с доверчивой детской улыбкой на губах и татуировкой лебединых крыльев на спине. Этот опыт убийства беспомощного существа становится для Парсифаля той самой незаживающей раной, которая не даёт ему покоя, вынуждая снова и снова возвращаться в разрушенный заснеженный храм, который транслируется на видео Алексея Фокина и Юрия Кариха.
Заснеженность русских пейзажей, узнаваемые интерьеры камер и общих тюремных зон — неслучайные отсылки к реалиям, в которых ритуальная иерархичность межличностных контактов «по понятиям» является фундаментальной угрозой человеческому достоинству и человеческой жизни.
В этой опасной среде проводит свои социальные наблюдения Кундри. Элина Гаранча создаёт удивительно реалистичный образ независимого наблюдателя, готового принять на себя любые роли, любые обиды и оскорбления, любые обвинения и поручения, лишь бы быть рядом с объектом профессиональных интересов своей героини — с сообществом утративших свободу и независимость служителей эфемерных ценностей, природа которых никому из них непонятна.
Именно профессионально-исследовательская журналистская деятельность Кундри логично обуславливает перенос действия II акта из ботанического борделя Клингзора (роскошная вокально-драматическая работа Вернера ван Мехелена) в редакцию его же глянцевого журнала, где юный Парсифаль подпадает под искушение променять свою пыточную судьбу сектанта-убийцы на красочную судьбу глянцевой модели-звезды.
Окутывая свою очередную жертву лестью и лаской, сотрудницы модно-порнографического концептуального журнала меняют внешность Парсифаля, превращая его в гламурного плейбоя неопределённой сексуальной ориентации. Звездная чешуя татуировок, дорогое нижнее бельё, обтягивающие кожаные штаны и живой питон в качестве аксессуара, — всё это у нас на глазах разрушает мужское начало уголовного мачо, превращая его в хилую слякоть бульварных таблоидов.
Но главным же испытанием должен стать поцелуй Кундри, который играет в этом прочтении совершенно удивительную роль: поцелуй настоящей страстной женщины возвращает уже почти бесполого гламурированного юнца к воспоминаниям о своей пацанской сущности, о своём тюремном прошлом, об Амфортасе (превосходная вокально-драматическая работа баритона Михаэля Наги), который так же потерял здесь своё мужское достоинство (копьё как фаллический символ).
Парсифаль у К. Серебренникова в этой сцене восстаёт против разрушения своего мужского начала и к сложносочинённому эмоциональному потрясению Кундри, не говоря уж о диком расстройстве кастрата Клингзора, покидает этот бабский гадюшник (белый питон в этой сцене недвусмысленно намекает на серпентарную природу подобных коллективов).
Это прочтение открывает новую грань вагнеровской мистерии: перед нами две крайности и обе, мягко говоря, так себе. С одной стороны, замкнутый мир фанатиков, обесценивающих любую жизнь, кроме своей собственной, и единственным исключением в том мире является Гурнеманц в медитативно мрачном исполнении Гюнтера Гройсбёка: он единственный нравственный камертон, который хоть и звучит уверенно и звучно, но никого на свою частоту настроить не в состоянии. Удивительный образ этического пустозвона. А с другой стороны, женский мир сексуально-дезориентированного гламура. Что лучше?
Вагнеровский Парсифаль, как мы знаем, выбирает религиозный фанатизм самоотречения. Парсифаль у Кирилла Серебренникова выбирает путь… исправления прошлого. Он возвращается в тюрьму, из которой по-настоящему никогда и не уходил; он проживает всё заново и побеждает в себе готовность самоутверждаться за счёт чести, достоинства и жизни другого человека, и — происходит чудо: убитый Парсифалем беззащитный юноша-альбинос оживает…
В отличие от финала вагнеровской мистерии про искупление искупителя, где невнятную игру слов иллюстрирует ещё более нелепое появление птицы-голубя как символа Святого Духа, в продуманной до мелочей и предельно внятной мистерии памяти Кирилла Серебренникова мы становимся свидетелями настоящего чуда воскрешения человека. Чуда, о котором гениальнейший композитор всех немецких народов даже не помышлял, растворяя свой художественный дар в меркантильных заботах об успехе очередного фестиваля на байройтском Зелёном холме…
Так в очередной раз глубокое соприкосновение носителя русской культуры с философски полусырым материалом культуры европейской создало шедевр, глубину и смысл которого ещё только предстоит осознать… [2]
Канал «Девятая ложа» предлагает экскурсионную поездку на Байройтский фестиваль с посещением опер «Парсифаль», «Тристан и Изольда» и «Летучий голландец» с 08.08.2024 по 12.08.2024 в сопровождении А. Курмачёва.
Примечания:
1) Слова Платонова (исполняет А. Калягин) из сценария А. Адабашьяна и Н. Михалкова к фильму «Неоконченная пьеса для механического пианино» (1976).
2) Безусловно нужно отметить выдающуюся работу хора Венской государственной оперы и оркестра под управлением Александра Соди.
Фото: Wiener Staatsoper / Michael Pöhn
Наконец-то долгожданное тепло пришло в Россию. В эти жаркие дни самое время запланировать поездку на море. Забронировать отель в Анапе вы сможете на сайте anapa-goldenbay.ru. Гостиница на берегу Чёрного моря соответствует самым высоким стандартам качества.
