Сегодня профессия оперного режиссера перестала быть частью компактного музыкально-театрального мира. Мы привыкли к взрывным обсуждениям новых спектаклей. Уже особо не спорим с утверждением, что современной публике нужно шоу. Но все же пока не ясно, что сегодня моветон: любить «пыльную» классику или свежайшую эксцентрику? А может быть, дело вовсе не в классичности и эксцентричности?..
Бесспорно одно: опера жива, абсолютно здорова и с легким удивлением взирает на попытки реанимации своей царственной особы.
Филипп Разенков — режиссер, не замешанный в скандалах вокруг жанра, но замеченный многими в «Нано-опере». Он постановщик молодой, хотя и не начинающий: в профессиональный строй встал в 2008 году, еще до выпуска из мастерской Дмитрия Бертмана. В 2015-м Филипп вошел в команду постановщиков «Орлеанской девы» в Башкирском театре оперы и балета, получившей две номинации на «Золотую Маску». В марте 2017 года Филипп назначен главным режиссером этого театра.
Словом, ему есть что рассказать о том, каково это — быть оперным режиссером.
Началась наша беседа за 40 минут до «Искателей жемчуга» Бизе — последней премьеры сезона в Уфе (в постановке Павла Сорокина). Вопросы о музыкальных драгоценностях возникали сами собой. Отвечая них, Филипп старался добраться до сути. Как и в размышлениях о будничной работе режиссера.
Опера с акцентом
— Филипп, почему при несомненных достоинствах «Искателям» далеко до популярности «Кармен»?
— Честно скажу, до этой постановки оперу целиком никогда не слушал — знал только отдельные музыкальные номера. Так же было с «Орлеанской девой», с которой началось мое сотрудничество с театром. Удивительно, почему достойные самой лучшей сценической жизни произведения так редко ставятся. Наверное, главный критерий в искусстве — проверка временем. Сложно сказать, сколько должно пройти времени... Но, что очень приятно, многие оперные шедевры только сегодня вдруг открываются, становятся интересными, понятными. Когда говорят, что опера умерла.....
— Говорят, режиссеры ее убивают.
— Бывает. Но, мне кажется, с одной стороны, нас ждет композиторский бум: появление новых опер. С другой — много неожиданных открытий из прошлого.
— Вы слышите в «Искателях» предчувствия «Кармен»? Или это совершенно другая история?
— Предчувствия — в мелодизме, духе французской романтической оперы. Может показаться, что в этой опере нет ничего индийского или оно на втором плане. Но постановщикам удалось, показав эстетику европейского спектакля, «вытащить» ориентальную составляющую. То, что при прослушивании не так заметно, в визуальном ряде, в мизансценах становится выразительным.
— Есть принципиальные отличия в подходе режиссера к разным национальным школам? Вообще, следование национальному стилю оперы актуально для режиссерской работы?
— Существует такое понятие, как традиция. Часто мы видим постановки русских опер западными режиссерами и говорим: «Не верим в эту историю, это не про нас».
— Бывает, что и русским постановщикам не верим.
— Да... Понятие стиля родственно ментальности, пониманию языка. Наверное, язык Верди более универсален. Он всем понятен. Вагнер — это уже другое. Мне, допустим, хотелось бы поставить «Летучего голландца», «Лоэнгрина» и чтобы приехали немецкие критики и сказали, насколько постановка отвечает немецкому стилю и что они под этим подразумевают.
— Национальный стиль актуален в контексте космополитизма?
— Я за то, чтобы версий было как можно больше. Даже если русская опера поставлена с немецким акцентом. Конечно, хотелось бы, — с уважением. Но это не всегда наблюдается.
Любой режиссер, какой бы национальности он ни был, какого композитора ни ставил, в состоянии проявить уважение элементарным образом: изучение биографии, желание понять, что побудило написать именно это произведение. Это нормальная режиссерская исследовательская работа.
Очень часто мотивация у режиссеров — эмоциональная: «Я так чувствую, так вижу». В таких случаях то, что написал композитор, — только инструмент, чтобы выразить свое. Я не сторонник этого. Как бы занудно это ни звучало, я за то, чтобы пытаться проникнуть в замысел композитора. Попытаться сделать так, чтобы композитору понравилось.
— Это позиция — от Бертмана?
— Дмитрий Александрович всегда воспитывал в нас трепетное чувство по отношению к композиторам. Не было бы этих людей, не было бы нашей профессии. Композитор для нас — главный персонаж, главный вдохновитель. Все идеи должны рождаться от музыки, только от музыки.
Театр и его люди
— «Композитор уже все сказал — не нужно ничего придумывать». Вы согласны с этим мнением?
— С первой частью высказывания согласен. Композитор действительно все сказал, но именно поэтому мы постоянно что-то придумываем. Нас — зрителей, постановщиков, артистов — волнует высказывание композитора. И это высказывание требует выражения, формы. Для меня партитура — это идеал содержания, к которому невозможно найти идеальную форму. Но в этом и есть прелесть: в бесконечном поиске идеального воплощения композиторского замысла. Прелесть и в том, что это воплощение всегда субъективно и непостоянно. Вчера мне нравилась собственная постановка, а сегодня уже нет. Вчера зритель ушел со спектакля разочарованный или возмущенный, а в следующий раз та же постановка ему пришлась по душе. В этом плане театр дает уникальную возможность: услышать и увидеть партитуру композитора каждый раз по-новому.
— Были в вашей практике случаи, когда режиссерский ход помогал певцу сделать партию удобнее, понятнее?
— Мне кажется, это происходит и должно происходить на каждой постановке. Точно так же хороший актер делает режиссерский ход лучше и понятнее. Все компоненты — музыка, режиссура, сценография, костюмы, свет — должны сойтись в певце и раскрыть его. Певец — главный транслятор наших замыслов в зрительный зал.
— Если возникает конфликт концепций режиссера и дирижера, кто должен уступить?
— Однозначного ответа нет. Хотелось бы, чтобы дирижер, участвуя в дискуссии, не просто защищал свою профессию, а был на стороне театра. Не просто сделать этот момент красиво звучащим, а знать, почему. За всем должна стоять мысль.
Конечно, бывают аргументы технического плана: например, певец не справляется в таком темпе... Все зависит от ситуации. Безусловно, дирижер должен заботиться о том, чтобы все музыкальные компоненты сошлись. Но когда возникает диалог, это на благо спектаклю. Режиссер в опере должен общаться на профессиональном языке, понимать сложности, которые ставит партитура перед дирижером и певцом.
— Вам понятно принятое много лет назад решение Юрия Темирканова отказаться от услуг режиссера и поставить самому «Евгения Онегина», «Пиковую даму»?
— Борис Александрович Покровский сказал гениальные слова: «Режиссер должен слышать музыку глазами, а видеть ушами». У дирижеров, на мой взгляд, иное восприятие. Они слышат чувственную сторону музыки, а не действенную. При таком подходе спектакль становится иллюстративным и предсказуемым, и зрителю скучно. Но хорошо, что пока режиссеры не встают за дирижерский пульт.
— Есть у вас список запрещенных приемов — то, что вы никогда не сделаете в постановке?
— Вот это сложный вопрос. Конечно, есть границы, но каждый раз тебе хочется хоть немного их раздвинуть. Ведь театр дает возможность испытать то, что в жизни испытать или невозможно, или страшно. Это провоцирует на разного рода эксперименты, которые без запрещенных приемов немыслимы. Все это очень субъективно: если мне что-то не нравится — не значит, что это плохо. Но что я абсолютно не люблю — это пошлость и нотации.
— Для русской публики священен «Онегин». И мне не хочется давать Татьяну Ларину в обиду постановщикам. Но видеть, как она половину первой картины бродит с опущенной головой, а всю сцену письма сидит за письменным столом, будто за уроками, тоже не хочется. Что же делать режиссеру — святотатствовать или оберегать покой?
— Когда я ставил «Онегина», передо мной возникали эти вопросы. Мой ответ: конечно, святотатствовать, как святотатствовали Пушкин и Чайковский. У них Татьяна не ходит с понурой головой и не сидит за столом, а улетает в космос. Люди постоянно приземляют замыслы гениев до своего, земного уровня. Так рождаются штампы. Пушкин и Чайковский — радикалы в искусстве, бунтари, а нам хочется сказать, что это наше все, про это мы все знаем и понимаем. Это ханжество, с которым нужно бороться.
Беседу вела Алевтина Бояринцева
Фото Ирины Шымчак
