2006 был для Алексея Серебрякова продуктивным, как никогда: на экраны вышло несколько заметных фильмов с его участием, включая «Перегон». Он много снимался, в том числе у таких известных режиссеров, как Алексей Балабанов («Груз-200»), Валерий Тодоровский («Тиски»), Андрей Кончаловский («Глянец») и Егор Кончаловский («Консервы»). Событием в жизни актера стал «Нелегал» Бориса Фрумина, который, к сожалению, оказался невостребованным нашим прокатом: напечатаны всего две копии.
— Картина «Нелегал» мне и в самом деле дорога. Она стоит особняком по отношению к магистральному российскому кинопроцессу, нацеленному на завоевание зрительской аудитории и прежде всего молодежной. Она ориентирована на лучших представителей молодого поколения, которым интересны не только криминальные сюжеты, не только как парни морду бьют друг другу и как машины переворачиваются, а еще и культурные, духовные ценности.
— Ваши личные ощущения от того времени, воспоминания и то, что вы увидели на экране, созвучно?
— Без сомнения, и это притягивает меня к картине. Несмотря на то что тогда мне было мало лет, я довольно хорошо помню и настроения того времени, и себя в нем — пионера, и папу — члена партии, секретаря партийной ячейки цеха номер двадцать завода «Сатурн». Это было интересное время по степени своей нелепости, что, собственно, в полный голос прозвучало в нашей картине.
— Вы себя комфортно чувствовали на съемочной площадке?
— Не очень, поскольку изначально возникло некое несоответствие между тем, что хотели продюсеры — а именно «магистральное», ориентированное на кассу кино, — и тем, что предлагал Фрумин. Он как личность и как режиссер находится вне этого потока и занимается только тем, что ценно для него. В фильме он пытался осмыслить время, в котором жил, людей, с которыми встречался и которые возбуждали его фантазию. Поэтому работать с ним было сложно, трудно. И интересно.
— Я смотрел «Нелегала» — необычный и, безусловно, талантливый фильм — и мне было вас немного жаль. Это тот случай, когда актер растворился в режиссере. Вы были «кирпичиком», а не «кирпичом», как, например, в «Перегоне» Рогожкина. Вам, наверное, хотелось, чтобы было наоборот?
— Это картина о времени, а не бенефис исполнителя главной роли. И как мне кажется, движение было взаимным: я пытался максимально соответствовать психофизике Фрумина, а Фрумин пытался максимально настраиваться на мою психофизику. И очень хорошо, что мы дополняли друг друга, поскольку картина эта настроенческая и слова в ней далеко не самое главное. Поэтому мы должны были понимать друг друга на каком-то душевно-тактильном уровне...
— Вы — редкое исключение среди своих коллег в том смысле, что критически, а то и резко критически оцениваете свою работу и фильмы, в которых снимались. Вы не думаете, что не всегда объективны?
— Не думаю. Я давно в кино — 30 лет в прошлом году исполнилось, и если бы я относился не так критически, то вряд ли так долго продержался бы на плаву. Именно то, что я пытаюсь видеть свои недостатки, чтобы избежать их в дальнейшем, помогает мне оставаться востребованным.
— Прежде всего сериалы принесли вам популярность. Как вы к ним относитесь? Как к любимой жене или постылой?
— Я бы не стал употреблять такое сравнение: работа — это работа, а семейные отношения — это семейные отношения. Было время, когда сериалы были для меня единственной работой — ничего другого наш кинематограф не предлагал. И телевидение в этом смысле нам — режиссерам, продюсерам, актерам, сценаристам и так далее — здорово помогло. Надо, конечно, понимать, что есть сериал и есть кино. Телевизионный формат предполагает принципиально другой инструментарий в силу того, что у него другие законы восприятия. Сериал приходит к зрителю домой, и зритель смотрит его как бы между делом — готовя и принимая пищу, ведя семейные разговоры, постоянно отвлекаясь. А чтобы посмотреть фильм, зритель идет в кинотеатр, и ничто не мешает восприятию душой и мозгами. Добавьте специфику маленького экрана. Поэтому видеть в сериалах художественный объект для серьезной самореализации нельзя, у них для актеров другие функции: предоставляют возможность зарабатывать деньги, поддерживать форму, совершенствовать какие-то профессиональные навыки.
— А если говорить лично о вас?
— Я стараюсь отойти от сериалов: есть, как мне кажется, возможность существовать за счет полных метров даже с учетом того, что примерно только треть производимых картин выходит в широкий прокат.
— Наслышан, что в сериалах выгодней сниматься, чем в кино...
— Гораздо выгодней. Но если ставить своей целью зарабатывание денег, то надо переодеваться в женское платье и петь. Или рассказывать анекдоты.
— Вы намекаете на телепроект «Две звезды» и на «Аншлаги»?
— Да на что угодно.
— Вы, конечно, смотрите качественное зарубежное кино, вам не кажется, что бытующее мнение о превосходстве нашей актерской школы — миф?
— Фильм — результат усилий многих людей, и потому судить об артисте по тому, что мы видим на экране, будет не совсем справедливо. В качественном американском кино артиста обслуживает множество профессионалов, которые делают из него хороший продукт. И это не всегда означает, что в его основе «лежит» хороший артист. На него «надевают» множество приспособлений — режиссуру, драматургию, грим, костюм, свет, его классно снимают, и это дает результат.
— Это с одной стороны...
— С другой стороны, русская актерская школа всегда была сильна тем, что называется драматизмом. Играть драму у нас умели всегда, и в этом, на мой взгляд, основное преимущество наших актеров перед зарубежными. Американское, в частности, кино, занимающееся большей частью не драмой, а историей, сюжетом, не может показать то, что показывало советское кино в лучших своих проявлениях.
— Ситуация, сложившаяся в нашем кинематографе, вас больше радует или огорчает?
— Сейчас радует. Радует то, что в киноотрасль стали приходить инвестиции, что в связи с этим маховик начинает двигаться, крутиться. Именно начинает: движение хаотичное, не очень еще понятное, пол-оборота вперед — пол-оборота назад, но, во всяком случае, паутина с колеса исчезла. Надеюсь, что с этого начнется поступательное движение и наш кинематограф выйдет на уровень, когда наши фильмы будут смотреть и за рубежом. Это если говорить о вале. Но и кино для души, надеюсь, в этом вале не затеряется.
— А что огорчает?
— Огорчает то, что пока в киноиндустрии слишком мало людей, которые профессионально соответствуют своему назначению. Огорчает, что наше кино еще слишком зависит от господдержки и от спонсорства. От откатов, которые делают отрасль не совсем белой, возможной для различной степени махинаций. Огорчает, что слишком много брака. Напрашивается сравнение со стройкой, которая часто представляет собой питательную почву для всякого рода махинаций. Таковым сейчас является и кинопроизводство, и довольно часто для многих совершенно все равно, что будет в конце концов построено. Поэтому из множества картин, которые сейчас производятся, на большой экран выходит только треть.
— Главный бич нашего кинематографа — непрофессионализм во всех звеньях.
— Согласен. Без всякого сомнения. Профессионалов очень мало, но разве может быть по-другому, если киноиндустрия только пытается стать на ноги?
— Актер, как известно, — существо, зависимое от режиссера и драматурга в первую очередь. Но иногда ему все же удается прыгнуть выше головы. С вами подобное происходило?
— Не я должен оценивать. Я всегда делаю то, что имею возможность делать. И все, что я делаю, — это некие попытки выйти за рамки предложенного, поскольку, повторяю, сценарно-режиссерский уровень пока оставляет желать лучшего.
— А если вспомнить историю с «Побегом»? Там поначалу, я слышал, у вас была крохотная роль...
— Она не была крохотной — все дело в том, что к началу съемок, по большому счету, не было сценария, а был поэпизодный план. Я имею в виду драматургию. Этот поэпизодный план был очень невнятным. И поэтому параллельно со съемками мы, по существу, писали сценарий.
— И к вам прислушались?
— С Егором Кончаловским мы делали не одну картину, он, как мне кажется, той же группы крови, что и я, поэтому мы слышим друг друга и используем то лучшее, что каждый из нас может предложить.
— Во втором «Антикиллере» и в «Перегоне» вы играли непривычные для вас острохарактерные роли. Вам они доставили удовольствие?
— Я доволен результатом той и другой работы. А насчет привычные — непривычные... Да как мне судить, если позади порядка 90 ролей и среди них были самые разные? Сравнивать с тем, что я делал 10 лет назад? Так ведь я меняюсь, старею. В чем-то становлюсь умнее, в чем-то глупее. Поэтому даже приблизительно одинаковые роли, если их разделяет 10 лет, по-разному осмысливаются и по-разному играются.
— Из самых разных ролей что для вас самое-самое?
— Насчет «самое-самое» мне сложно определиться, но знаю точно, что далеко не все из девяти десятков фильмов я бы порекомендовал своим детям смотреть. Чтобы объяснить им, чем же я все-таки занимаюсь, ограничился бы пятью — семью названиями.
— Многие зрители, задай я им этот вопрос, с ходу назвали бы «Фаната». Они, кстати, были поражены, обнаружив, что во втором «Фанате» вашу роль исполнил другой актер. Что случилось?
— Я готов был сниматься в продолжении «Фаната», но при условии, что будет более-менее качественный сценарий. Продюсеры же поторопились — один из них сам написал сценарий, который меня ни в коей мере не устраивал, и я отошел в сторону. Все дело в том, что «Фанат» в коммерческом отношении был чрезвычайно успешным проектом — надо было ковать железо, пока горячо. Они «сковали» и... срубили деньги.
— На такой шаг, когда на кону хорошие деньги и репутация несговорчивого актера, решится далеко не каждый...
— Это не было особым конфликтом, то есть я абсолютно не переживал по этому поводу. Сказал себе и продюсерам, что не буду сниматься, и точка.
— Крепкая у вас, однако, нервная система.
— У меня терпения много. А что касается денег — всех денег все равно не заработаешь. Деньги испаряются, а стыд остается. Поэтому жалеть о деньгах, которые не пришли со вторым «Фанатом», не стоит.
— Но у вас были и другие конфликты: с Табакеркой, например. Множество актеров мечтали и мечтают попасть в этот театр, а вы взяли и все бросили.
— Это не конфликт — просто мне перестало быть интересно в этом театре, и я ушел.
— Вы вкладываете себя в свои роли, а роли, в свою очередь, что-нибудь оставляют в вас?
— То, чем я стараюсь заниматься, это не только обслуживание собственного лица и получение за это денег, это все-таки иногда, если материал дает возможности, есть некая конструкция под названием «что я есть и в каких отношениях я нахожусь с окружающим миром». И если роли отвечают этой конструкции, они становятся по-человечески существенными и для меня.
— А если конкретней? Возьмем «Перегон», «Нелегала» или «Штрафбат»...
— Тема моего персонажа в «Перегоне» — болезненность хама. Тема «Нелегала» — беспомощность и нелепость существования человека умного, одаренного в той временной конструкции, которая не хочет востребовать ни его ум, ни одаренность и предлагает ему бесконечную глупость и никчемность жизни. Эти темы предлагают мне выразить свое отношение...
— ...К хамству? К брежневским временам?
— К человеческой природе, которая необыкновенно богата.
— Из ваших ранних фильмов мне запомнился «Последний побег»...
— Мне он очень дорог, потому что мне было всего 16 лет и это был мой первый сознательный актерский опыт. Все, что я делал до этого — ролей пять, было как-то неосознанно, я не совсем понимал, чем занимаюсь. Действовал абсолютно непосредственно, как животное, как ребенок. А на «Последнем побеге» я, во-первых, по возрасту достиг отметки, когда начинаешь задавать себе вопросы более серьезные, чем раньше, когда играл с ребятами во дворе. Во-вторых, мне посчастливилось встретиться с Михаилом Ульяновым — это была большая школа. Я впервые понял, что артист — это профессия, а не каникулярное времяпрепровождение.
— Кстати, сами вы в детстве совершали побег?
— Нет, нет... Не было такой необходимости.
— Детство, значит, было безоблачным?
— Было много всякого и разного, в том числе и болезненного. Но когда оглядываешься на прошлое, понимаешь, что казавшееся в детстве болезненным и даже трагическим на самом деле таковым не было.
— Вам в детстве и не в детстве приходилось совершать поступки, о которых вы потом жалели и, может быть, до сих пор жалеете?
— Поскольку я живу в социуме, приходится совершать некие поступки, о которых, придя домой, я думаю, что лучше бы этого не делал. Но я оправдываю себя тем, что не я эту жизнь построил, не я придумал законы, по которым мы живем, и, следовательно, как и все остальные, являюсь заложником.
— И в «Фанате», и в «Штрафбате» вы выглядите атлетом. Это у вас от природы?
— От природы у меня то, что я худой. А накачанным бываю, когда того требует роль. Это в моих силах, но, к сожалению, у меня нет способности толстеть, и потому я лишен ролей, где требуется вносить в пространство большой живот.
— Известно, что по натуре вы человек домашний. Расскажите, пожалуйста, о вашей семье.
— Даше одиннадцать, она ученица шестого класса. Даниле пять, а Степе четыре. Это мои дети. Извините, я не люблю говорить о своей личной жизни.
Я не вижу необходимости себя пиарить таким образом, потому что считаю себя востребованным артистом. Вот если б у меня было мало работы, тогда бы, наверное, я рассказывал о том, как я жил, танцевал бы на льду, пел песни на телеэкране, участвовал во всяких ток-шоу, обсуждал супружеские измены своих коллег — то есть ринулся бы во все тяжкие, чтобы вызывать интерес собственной персоной, а не тем, что я делаю. Но поскольку у меня обратная ситуация — у меня в год 3 — 4 фильма, могу себе позволить во всем этом не участвовать.
— Тогда нейтральный вопрос: что вы цените в женщинах?
— Женщину.
— Ваша жена как-то влияет на Серебрякова-актера?
— Без сомнения. Поскольку мы живем семьей, вместе строим свою жизнь, то вполне естественно, что как Маша интересуется у меня, что ей приготовить на ужин, хотя могла бы этого и не делать, точно так я интересуюсь, как она относится к тому, что мне в очередной раз предлагают сыграть. А чтобы мы могли это обсудить, предлагаю ей почитать сценарий.
— Вы здоровый, крепкий мужчина, успешный актер, у вас прекрасная семья. Чего вам не хватает в жизни?
— Чего мне действительно не хватает — не в жизни, а в профессии — так это максимально уменьшить свою зависимость от того, что мне предлагает наша киноиндустрия. А она, к сожалению, предлагает далеко не всегда то, к чему лежит душа. Как это сделать, я пока не придумал, но ближайшие десять лет собираюсь над этим работать.
Беседу вел Геннадий Белостоцкий
