Программа оркестра Фландрии включала в себя на сей раз симфоническую поэму Дворжака «Голубок», премьерное исполнение сочинения Стивена Пренгелса «Сизиф» и симфонию Сезара Франка. Дирижировал Франсис Болон. Мне хочется опустить обсуждение исполнения симфонии Франка, как достаточно известного произведения, и поговорить больше о первом отделении концерта.
Вскоре после возвращения из Америки в Прагу в 1896 — 1897 гг. истосковавшийся по родине Дворжак написал ряд симфонических поэм, вдохновившись сюжетами из книги «Гирлянда» чешского фольклориста К. Эрбена. Одна из них и есть «Голубок».
«Как можно было выбрать такой ужасный, возмущающий каждое тонкое чувство материал для музыкального воплощения, мне совершенно непонятно!» — писал критик Э. Ганслик.
Прочитав балладу Эрбена, присоединяешься всей душой к мнению критика.
Действие происходит на кладбище. Молодая женщина рыдает на могиле мужа и горько раскаивается в его убийстве. Прохожий молодой человек проникается её переживаниями и красотой и молниеносно предлагает ей руку и сердце. Но даже новая свадьба не заглушит голос совести. При новом посещении кладбища женщине кажется, что лесной голубь, свивший гнездо в кроне дерева над могилой, упрекает и обвиняет её в несмываемой вине, вот так ей послышалось в курлыкании! — и она совершает самоубийство.
Но слушая то, что совершил с этим ужасающе сентиментальным морализаторским рассказом Дворжак, забываешь слова любого критика.
Куда только девается претенциозность и надрывность этого сюжета «для дам»!
Последовательность мелодий Дворжака и поразительная ясность его музыкального языка, соразмерность частей в небольшом сочинении и его пропорциональность поражают тем, как из небольшой и очень мелкой фабулы может вырасти прекрасная по выразительности картина, рассказывающая то же самое, но не словами, а звуками, тембрами, оркестровкой, паузами и нюансировкой, и потому оказывающаяся на высоте.
Музыка буквально разворачивает показ «немого кино» в исполнении великого бессловесного артиста:
с мимикой, игрой глаз, точностью жестов и безупречностью вкуса. Все компоненты рассказа есть в этой музыке: и траурный марш, и лирические ламентации, и трепет новой надежды, и яркие, с явным славянским привкусом, танцы на свадьбе, и тревожные мысли, и воркование голубя, и драматический финал. Нет одного — того неуловимого оттенка пошлости, который присутствует в изначальном сюжете.
Кажется, если бы довелось специалисту-сурдопереводчику сделать «обратный перевод», а именно — объяснить жестами суть и красоту слышимой музыки, — то появился бы новый рассказ, прошедший через фильтр таланта Дворжака, и тем самым избавившийся от налета дешевых страстей и назидательной ходульности.
И после такой звукописи поверг в очередное недоумение очередной опус под названием «Сизиф» очередного современного творца.
Баритон и меццо (Ромейн Бишофф и Эва Монделарс) вкупе с симфоническим оркестром устраивают некое «действо», должное удивить нас тем, как композитор прочувствовал прозу А. Камю, которая его и вдохновила, судя по его многостраничным объяснениям в специальной брошюре.
Музыка Дворжака говорит без слов. Музыка Пренгелса не говорит ничего — даже со словами.
Не помогает и экран над сценой, куда проецируется текст. Однообразное пятнадцатиминутное гудение оркестра без единого яркого всплеска, без единого намёка на мелодию, на горсточку связанных между собой нот, на живую эмоцию, на мучения, страдания или протест главного героя. «Бу-бу-бу», — точнее и честнее выразить своё впечатление невозможно, да простит меня автор.
Публика вежливо смыкает ладони пару раз,
отдавая должное очередной попытке мукотворчества (и стыдливо благодаря исполнителей), но правда остается правдой: тяжкий камень Сизифа (опус Пренгелса) никоим образом не попадает на вершину, он даже близко не достигает её, а срывается вниз и остаётся лежать там.
