«Четырежды» Микеланджело Фраммартино
Прошел год с тех пор, как фильм Фраммартино был показан в Канне, и только теперь он выходит в наш прокат. Думается, что прокат этот будет ограниченным, ибо рассчитана картина на самых что ни на есть гурманов, ценителей чистого «арта». Трудно определить, что перед нами — игровое кино или документальное. Погружение в природу здесь настолько полное, что странно даже видеть в сопроводительных материалах строчку «в ролях», перечисляющую, скорее, натурщиков, типажей — жителей крошечного патриархального городка, затерянного в горах Калабрии.
Всякий раз поражаешься, когда видишь, что есть еще на свете такие места, где время словно остановилось. Действие у Фраммартино разворачивается, как говорится, сегодня и всегда. Угольщики здесь жгут уголь по диковинной, нигде больше не встречающейся технологии, и так же делали его их предки в XVII — XIX веках. Сгребают дрова в огромные кучи, обкладывают соломой, жгут медленно, изнутри, чтобы уголь долго тлел — процесс этот на экране завораживает своей красотой и странностью. Старинные каменные домишки лепятся друг к другу, образуют кривые средневековые улочки, взбирающиеся на гору.
На окраине живет старый пастух, рядом с его аскетичным домом загон для стада. Старик одинок и болен (кашляет все время) и тайно ходит к церковной служке за оригинальным снадобьем: за горсткой пыли, которую та каждый день подметает в соборе. Есть легенда, что эта пыль целебна, и старик еженощно высыпает пыль в стакан с водой и выпивает с серьезным лицом. Однажды кулек с пылью выпал из кармана, и пастух, легши спать без обычного ритуала, утром не проснулся. Вот и не верь после этого «предрассудкам»...
Пастух — пожалуй, единственный герой-человек. После его кончины стадо переходит в другие руки, и в нем сразу рождается козленок (буквально на наших глазах он вылезает из материнской утробы!), по мысли режиссера, эта новая жизнь — реинкарнация того, кто был в прежней пастухом. Козленок подрастет и однажды на пути к пастбищу отстанет от стада, потеряется, заснет и не проснется под огромной старой елью. По весне ель спилят, приволокут в городок и устроят из нее что-то вроде майского шеста, на который за подарками будут карабкаться местные удальцы. По окончании праздника ель распилят на дрова и сожгут в той самой куче будущего древесного угля, и только дымок из печной трубы уйдет в небо. Четыре фазы жизни души, таким образом, проходят перед нашими глазами и даже примерно укладываются во временные рамки времен года. «Цельность истории достигается благодаря присутствию незримого действующего лица: дух, который населяет все эти четыре материальных тела, и, переходя из одного состояния в другое и из одной сферы в другую, соединяет весь фильм», — комментирует Фраммартино. И нет в этом нестандартном ходе ложной глубокомысленности, надуманности и спекуляции на «диких» верованиях отдаленного края (в Калабрии действительно сохранились древнейшие языческие традиции и представления о мире). Рождается ощущение принципиально отличного от стандартного, но необыкновенно мудрого мировоззрения. Человек в нем — вовсе не царь природы, а всего лишь один из персонажей, наравне с козами, собаками, деревьями и травами. Природа позволяет ему брать у коз молоко, прилепляться к краешку вечных гор со своими домишками.
Примечателен эпизод, в котором по улице городка движется странная театрализованная процессия, явно изображающая крестный путь Христа. Наверное, это одно из традиционных в пышной практике католичества шествий. Ракурс взят нарочно верхний, и сама собой вылезает смешная суетливость, понарошечность этого действа в окружении величественных, суровых гор. Пастушья собака также чрезвычайно недовольна этим спектаклем и как может мешает: лает, пугает отставшего мальчишку, наконец, зубами вытаскивает булыжник из-под колес пикапа с реквизитом, и легкая машинка катится под горку, сносит загон для стада. Козы разбредаются по улице — и это происходит именно в то время, когда умирает пастух, то есть они остаются без пастыря и не знают, что делать с неожиданно образовавшейся свободой. Это огромный эпизод, в котором нет ни одной монтажной склейки. Естественно, поставить такое нельзя, это фиксация жизни в чистом виде — но какова драматургия этой жизни!
То же самое и со сценами жизни козлят, когда они на весь день остаются предоставленными сами себе, без пастуха и родителей, ушедших в горы. Как здорово, что они и не могут себе представить, что на них смотрит глаз камеры, просто живут в соответствии с возрастом. Как только затих стук родительских копытец, начинают шкодить: гонять забытую пастухом метлу, взбираться на самые трудновообразимые выступы и высоты, толкаться, пихаться. Все это бесконечно трогательно и полно прямых ассоциаций с поведением любых детенышей, человеческих в первую очередь. Опять же, для Фраммартино дети и козлята равны.
Удивительны пластика и ритм картины. Глазу дают насладиться красотой, вглядеться в горы, в пейзажи с крошечным терракотовым городишкой. Идея автора, по которой все во Вселенной связаны со всеми, проникает в тебя сама собой, ведь созерцание в данном случае не носит лишь визионерский характер, за ним — целая философия.
«Четырежды» — случай, подобный тем, когда авторы сетуют на неспособность зрителя воспринимать кино без слов, историю без прямого нарратива. Рядовому молодому зрителю эта красивая картинка, скорее всего, ничего и не скажет, он просто не способен считать ее коды, проплыть полтора часа в медленном ритме. А ведь, помимо художественных достоинств, фильм Фраммартино может быть прекрасным научно-популярным кинопособием — в нем запечатлены действительно уникальные фактуры. Такие обязательно должны быть в программе школьного медиаобразования, о котором так грезят у нас и которое существует во Франции. Может, если начинать показывать такое кино в подростковом возрасте, ради наглядного знакомства с географическими особенностями Калабрии и способами традиционного содержания коз, постепенно выработаются умение, привычка смотреть, понимать и ценить такое кино? Но это все пока риторические вопросы. Реальность такова, что «Четырежды» идет в Москве в одном зале.
Дарья Борисова
