В Английской Национальной Опере состоялась премьера оперы «Борис Годунов» в постановке Тима Олбери. За дирижерским пультом стоял Эдвард Гарднер, который за последнюю неделю ноября — начало декабря стал почти национальным героем. Мы рассказывали о тяжелой ситуации, которая сложилась в АНО в связи с неожиданной кончиной Ричарда Хикокса, который должен был выпускать здесь «Уходящих в море» — премьеру, приуроченную к пятидесятой годовщине смерти Воан-Уильямса, композитора этой оперы. Выручил театр Гарднер, который со времен учебы в Итоне хорошо знает партитуры Воан-Уильямса и смог быстро включиться в процесс. Я давно собиралась побеседовать с Гарднером о трудовых буднях руководимого им театра, который благодаря усердию молодого маэстро выжил в ситуации малого финансирования. Случай представился после премьеры «Уходящих в море».
— Вы каждый год получаете какие-то престижные музыкальные премии и всякий раз говорите, что данная премия не ваша, а коллективная. В мае вы получили из рук Энн Марри очередную дирижерскую награду, но пожелали разделить ее с хором и оркестром Английской Национальной Оперы. Очень любите свой коллектив?
— Да, пожалуй. Когда меня два года назад назначили руководить Английской Национальной Оперой, мне было тридцать два года, и я не мог думать о каком-нибудь оркестре или театре как о второй семье. Знаете, так говорят пожилые люди, когда много лет проведут в одном коллективе: «Театр — это мой дом», «Мы тут все — большая семья» или что-то скучное в этом роде. Я допускал, что когда-то это и со мной случится, — буду вот так банально рассуждать. Я и шел на этот контракт, рассчитывая много гастролировать с другими оркестрами и работать свободно в других театрах, с которыми меня связывают разовые контракты. Это первый раз случилось со мной, когда я так основательно засел в Лондоне. У меня был опыт работы с оркестром и хором АНО, но я тогда мало думал о них, был зациклен на себе, на своих интересах и музыкальных пристрастиях. Я хотел сделать какое-то одно направление в музыке ключевым для себя. Например, исполнять только новейшую музыку или, в крайнем случае, музыку композиторов второй половины XX века. Но как только я вошел в дверь моего нового театра в качестве музыкального директора и по-настоящему познакомился с этим жадным до работы коллективом оркестра и хора, мои прежние амбиции улетели, испарились. В АНО существует своя сложившаяся система приглашения артистов и режиссеров, определенный костяк репертуара и неслучайная публика. Все это нужно было изучить и аккуратно поддерживать в традиционном порядке. Так я понемногу стал человеком театра, частью этого коллектива, надеюсь, мне позволено теперь говорить такие вещи о себе. Моя страсть к исполнению музыкальных новинок никуда не делась, но играть традиционный репертуар АНО мне не менее интересно. Поэтому я больше не смеюсь над словами «моя большая театральная семья» и с удовольствием делю почести с оркестрантами и хористами АНО.
— А ваша настоящая семья — театральная?
— Совсем нет. Мои родители — врачи, к музыке довольно равнодушные. Я пел в церковном хоре, как все дети, особых надежд как вокалист не подавал, и родители не думали, что в Кембридже я выберу себе музыкальную специальность. Дела хорошо пошли — я был отличником на дирижерском отделении в Итоне. Потом поступил в аспирантуру в Королевскую академию музыки и окончил ее, имея на руках великолепные рекомендации и большую практику с разными коллективами. Я успел поруководить Глайндборнским выездным фестивалем (когда в конце августа заканчивается стационарная часть фестиваля, оркестр и солисты отправляются в турне по городам Британии. Обычно для тура выбираются три самые ходовые оперы из текущего репертуара. — Е.Б.), и это был, наверное, самый серьезный опыт, так как я имел дело с прославленным Английским симфоническим оркестром.
— Если бы вы отправились учиться в менее престижное учебное заведение, нежели Кембридж, родители сочли бы это вызовом с вашей стороны?
— Ну вызов — это слишком, но они оскорбились бы. В Англии ведь нет ничего сильнее традиций. Чем безалабернее ты обходишься с ними, тем жестче они с тобой потом обходятся. Традиции сидят внутри нас, хотим мы того или не хотим. А что вы имели в виду, говоря про менее престижное музыкальное образование? Кембриджское или оксфордское образование — еще ничего не значит, это только надежный трамплин в будущее, но не гарантия успеха. В Англии такое образование имеют даже школьные учителя музыки. Кстати, мой учитель пения, также выпускник Кембриджа, оказал на меня огромное влияние и убедил идти учиться дальше, даже наперекор родителям.
— Как вы пережили историю с Хикоксом? Провала не боялись? Все-таки недели репетиций для двух таких сложных опусов Воана-Уильямса и Сибелиуса маловато.
— Когда я пришел в Английскую Национальную Оперу, тут еще не оправились от кончины Энтони Мингелы, чьей оперной продукцией наш театр по праву гордится. Мне пришлось давать несколько пресс-конференций, чтобы хоть несколько унять информационную жажду массмедиа, которые пророчили, что лучшие дни театра остались позади. Тогда мы выжили. Спонсоры снова начали давать деньги уже под других режиссеров. За прошедшие два года я и мои коллеги, приглашенные дирижеры, выпустили около двадцати премьер. Пять из них критика считает провальными, среди «провальных» есть и мои работы. Но почему-то публика валом валит именно на эти названия — «Аида» и «Кармен». Что было делать? Не возобновлять эти постановки? Или пытаться сделать из них что-то более достойное, чем на премьере? Мы выбрали второе, потому что любим свою публику, хотя, конечно, готовы признать ошибки. Идем дальше. Билеты на «Уходящих в море» были раскуплены за два месяца до премьеры — тут сказалась и любовь англичан к Воан-Уильямсу, и к Сибелиусу, и к ним вместе, и к замечательной британской актрисе Фионе Шоу — постановщице. Когда мне позвонили и сказали, что Хикокс умер, я расстроился не из-за АНО, а потому что очень уважал этого человека. Я понял, что ответственность за премьеру ложится на меня, и не очень этого испугался, так как благодаря Итону, где музыку британских композиторов зубрят очень тщательно, я знаю наизусть многие партитуры Воан-Уильямса, а Сибелиусом вообще специально много занимался и планирую записи дисков с его произведениями. Газеты выставили по пять звезд «Уходящим» — это лестно, но пусть все похвалы достанутся нашему коллективу. Я просто выполнил свой долг.
— «Бориса Годунова» приняли не так радушно, как «Уходящих». Вас, правда, снова хвалят, а вот коллектив...
— А вы не относитесь к нашему английскому «Борису» как к великой русской партитуре. Она таковой, несомненно, является, но Английская Национальная Опера не берет на себя миссию донести именно этот факт величия до зрительского понимания. Мне хотелось, чтобы история Смутного времени в России была рассказана в стенах АНО, чтобы происходящее на сцене гармонировало с музыкой и чтобы сюжет читался со сцены без книжки. Мне кажется, что этого мы добились. Критики вдруг стали вспоминать все великие постановки этой оперы в мире, и им чего-то не хватало. Когда «Бориса» ставят в Москве и Петербурге, разве ваши критики не говорят, что им для полного счастья не хватает Шаляпина? В распоряжении АНО нет баса, который вытянул бы все глубины партии царя, да еще чтобы он был в состоянии хорошо играть.
— Вы так защищаете своих, что можно только позавидовать театру, который имеет такого руководителя.
— Английская Национальная Опера сейчас находится на подъеме. Я рад, что как-то причастен к этому.
